Каюта в библиотеке

Антон споткнулся о порог библиотеки и чуть не упал. Казалось, только вчера он содрал колени, словив подножку от такого же порога. Но это было лет тридцать назад. Мужчина оглянулся, чтобы убедиться, не тот ли самый злодей выглядывает из пола. Нет. Дерево — свежее, стоит не кособоко, а ровно. По уровню.

Внутри помещения его обдало запахом. Не просто пыль, а густой дух старой бумаги, вперемешку с резиной нового линолеума. Нога, зацепившаяся за коварную деревяху, громко хлопнула по полу. Но тишина вернулась быстро.

Тихо. Здесь было очень тихо. Даже, наверное, спокойно. Будто само время замедлило ход.

Он приехал на день, чтобы подписать бумаги на продажу дядиного дома. Наследников у того, кроме Антона, не имелось. Тянуть смысла тоже не было — уже полгода прошло со вступления в наследство, а недвижимость в захолустье Антону оказалась не нужна.

Вот только встреча с одноклассниками, назначенная на вечер, висела на душе чуждым обязательством. Так уж сложилось, что Антон не посетил ни одной. На эту, юбилейную, идти тоже не хотел, но раз он и так планировал приехать, то согласился заглянуть…

Библиотека стала убежищем.

Пристройка к школе казалась меньше, чем в памяти. Узкое, длинное помещение, заставленное стеллажами под самый потолок. Зато на стене, вдоль которой в тесноте разместилась пара компьютеров, Антон узнал криво висящий портрет Пушкина. Это место изменилось, но не полностью.

— Добрый день…

Из-за горы подшивок местной газеты, возникла Мария Петровна. Та самая женщина со строгим лицом, что обрабатывала ему коленки зелёнкой и ругала за беготню среди книг. Лицо, ныне испещрённое морщинами, как карта забытых дорог, осветилось улыбкой. Глаза за толстыми линзами — те же, живые и пронзительные.

— Иванов? Ты что ли? Господи, вырос-то как!

— Здравствуйте, Мария Петровна, — он почувствовал неловкость, будто пойманный на шалости.

— Заходи, не стесняйся. К нам редко заходят без обязательств. Только школьники на уроки краеведения, — она поправила платочек на плече. — Ищешь что или кого?

— Нет, просто... Ностальгия.

— Ностальгия — это болезнь, которая лечится возвращением. Но не физическим, — она хитро прищурилась, — а памятью. Пойдём, тут у нас уголок с историей школы.

— Не нуж…

— Пойдём, там и твоя юность должна быть.

Она с трудом поднялась и зашаркала в конец зала. Он вздохнул и направился за ней. Стеллажи тут стали ниже, старше и пахли иначе — металлом и плесенью.

Старушка что-то бормоча о весёлых старых деньках указала на полку. Он окинул взглядом обложки книг, журналов, фотоальбомов. Взял с полки первый попавшийся том — учебник «История нашего края» восемьдесят восьмого года издания. Тяжелый, в синем коленкоре. Открыл наугад.

И замер.

На полях страницы, посвященной развитию сельского хозяйства в послевоенные годы, был нарисован корабль. Детский, неумелый, с двумя парусами-треугольниками. А под ним — две фигурки из палок, держащиеся за трёхпалые руки. И подпись, выведенная синей шариковой ручкой: «Антон и Лена. Наш корабль. 1993».

Лена.

Имя прозвучало в сознании, как звон колокольчика. Где-то в глубине души что-то дрогнуло, зашевелилось, пытаясь выбраться из-под многолетних наслоений рутины, цинизма и опыта. Антон не вспоминал о ней... лет двадцать с лишним. С тех пор как уехал учиться в город после девятого класса.

⠀⠀⠀Он перелистнул страницу. И наткнулся на засохший цветок. Василёк. Почти прозрачный, хрупкий, как папиросная бумага, но сохранивший неуловимый оттенок летней синевы. Цветок лежал между страницами, будто заложенный вчера.
⠀⠀⠀
⠀⠀⠀Антон осторожно взял его. И в этот момент из книги выпал клочок бумаги. Обрывок тетрадного листа в клетку, пожелтевший по краям. Он поставил учебник на полку и поднял листок. На нём той же ручкой была нарисована подробная схема библиотеки. Крестиком отмечен проход между двумя стеллажами в углу. И стрелка, упирающаяся в узкий штрих. Рядом выведено: «Наша каюта».

Он вздрогнул и посмотрел на Марию Петровну, которая отвлеклась на слушание пыли с полок. Затем прошёл к указанному месту. Два стеллажа с советской литературой стояли так близко, что между ними оставался лишь узкий, тёмный проход. Антон шагнул вглубь, сжимая в ладони василёк.

И мир перевернулся.

Не физически. Он не упал. Но пространство вокруг поплыло, цвета стали ярче, звуки — отчётливее. Тишина библиотеки сменилась гомоном детских голосов. Он увидел луч солнца, падающий из окна на пыльные полки и детей — мальчика и девочку. Они сидели здесь, в этой самой «каюте», и что-то увлечённо чертили в тетрадке. Он узнал себя и Лену. Её смех, звонкий и чистый, пронзил его, как током.

Видение длилось миг. Очнувшись, он прислонился к стеллажу, пытаясь отдышаться. Голова кружилась.

— Увидел?

Он обернулся. Мария Петровна смотрела на него без капли удивления.

— Что это было?

— А ты как думаешь? — она пожала плечами и поправила платочек. — Места, особенно такие, помнят. Как люди. Она, бывало, приходила сюда летом.

— Лена? Где она сейчас?

— Кто знает? После того как бабки её, Лизы, не стало, она редко заходила. Не помню уже, когда в последний раз. Ждала тебя. Но ты, поди, и не вспоминал даже.

Едкий стыд подкатил к горлу. Он не вспоминал. Он вычеркнул, как вычёркивал всё, что мешало двигаться вперёд по намеченной колее.

— А фамилия? — спросил он, почти не надеясь.

— Фамилия... — Мария Петровна нахмурилась. — Воронина, кажется. Лена Воронина. Но это вряд ли поможет. Слишком много времени прошло. Ты, Иванов, забудь лучше, что видел. Не трави душу.

Она ушла, оставив его наедине с невостребованными книгами. Он вернулся к учебнику. Положил цветок на полку. Он должен был найти что-то ещё. Зацепку. След.

И он нашёл. На форзаце учебника, в самом низу, бисерным почерком была выведена фраза: «Капсула под Гнездом. Не забывай».

Капсула. Гнездо.

В памяти, как вспышка, возник образ яблони в школьном саду. Они назвали её так, потому что взбирались на одинокое дерево, словно на мачту с вороньим гнездом. А ещё они закопали у корней капсулу времени, поклявшись не забыть и откопать её, когда придёт время.

Не глядя на часы, он выбежал из библиотеки, не заметив порога. Ветер бодрил. Яблоня всё ещё стояла на месте, голая и чёрная на фоне бледного неба. Он упал на колени у подножия и начал рыть землю руками. Почва — мерзлая, комковатая. Пальцы быстро заныли.

И вдруг наткнулись на что-то металлическое. Он откопал жестяную коробку из-под монпансье. Ржавую, но целую. С трудом открыл.

Внутри лежали два морских стёклышка, отполированных водой до матовой гладкости. И сложенный лист бумаги. Рука дрожала, когда он развернул его.

«Антон. Если ты это читаешь, значит, ты вернулся. А я не знаю, приду ли сюда, под Гнездо, или в библиотеку ещё раз.
Помнишь, мы мечтали строить корабли? Настоящие, большие, чтобы уйти в кругосветное плавание? Ты обещал, что мы вместе пройдём дорогой приключений и отыщем клад. Что ж, я свой клад уже отыскала.

Сейчас, вынашивая под сердцем сына, я понимаю, какими мы были наивными детьми. У тебя, наверное, тоже есть своя семья. Береги её, не забывай. А ещё не забывай о том, что даже взрослому иногда нужно позволить себе помечтать и побыть наивным ребёнком.

Надеюсь, у тебя всё хорошо.

Твой боцман, Лена.

P.S. Видел бы ты, как странно на меня смотрел сторож, когда поймал, шныряющую в саду, с лопатой в руках… Пришлось совершать обходной манёвр.»

Он сидел на холодной земле, сжимал в руке стёклышко. Слёзы текли по лицу, обжигая кожу. Он не просто забыл девочку из параллельного класса. Он забыл самого себя. Того, кто верил в корабли и приключения. Променял мечту на успешную карьеру архитектора, который проектировал безликие коробки бизнес-центров.

Антон сходил к машине, чтобы почистить руки влажными салфетками. Зайдя в библиотеку за бумагой и ручкой, он оставил в капсуле своё послание. Затем вернул ручку, поблагодарил Марию Петровну и сходил на встречу с надеждой столкнуться с Леной, как бывает в романтических комедиях. Но она не пришла, да и не приходила уже лет пятнадцать. Никто даже не знал её контакты. Тогда он смирился. Он не стал искать её. Понял, что бессмысленно. Прошлое не вернуть. Но его можно не хоронить, а использовать как компас.

Он приехал в Москву другим человеком. Достал с антресоли старую папку с пожелтевшими чертежами. Не кораблей, нет. Но там были эскизы необычных, причудливых зданий, которые Антон рисовал в институте, прежде чем научился быть практичным. Он стёр пыль с забытого на балконе кульмана, отнёс к рабочему столу, на котором лежал сухой василёк.

За окном медленно гас закат. Но внутри мужчины, впервые за долгие годы, занималась заря.