Кельнер с нами

Из автоцикла Прогулки с Пеликанами

Auch die Todten sollen leben, то есть – мёртвые тоже должны жить, – обмолвился как-то Шиллер, и мне с ним трудно, кхе-кхе, не согласиться. Вот же, вся нынешняя Европа согласилась, а, согласившись, взяла «Оду к радости» себе в гимны. Но! Проведя с вами столь продолжительное время, никак не могу избавиться от втемяшившейся фантазии: будто я – Фауст, а вы (не смейтесь только) – Мефистофель (это ничего, что «коллективный»), и мы вместе заключены в ящик из прозрачного сткла, да и подняты некоей силою высоко на воздух, откуда с удовольствием обозреваем широко раскинувшуюся землю, реки, леса, поля, жилища людей и даже (волшебство, так волшебство!) – розные времена и эпохи человеческой истории. Фауст произносит задумчивый, полный грустного созерцанья монолог, а бес... бес, начитавшись, видно, Пушкина, безмолвствует.

А то шепчет под пятачок носа:

- Messieurs, au nom du ciel... epargner moi... laisser moi le temp de... prier... Dieu...

Чорт с ним.

Я ведь сей момент чем занят? Просто всё: г-на Кармазинова в дело путаю, потому люблю его, но странной нелюбовью. Раз как-то довелось мне (совершенно, поверьте, случайно) стать свидетелем его разговора с тоже известным нашим литератором г-ном Григоровичем; повторяю: непреднамеренно вышло, в одном, кажется, парижском, café; я заране на соседнем столике оказался. Так вот, входят г-н Кармазинов с г-ном Григоровичем, усаживаются, подбегает кельнер и спрашивает г-на Кармазинова: вам, дескать, одному кофе, али всем троим? Г-н Кармазинов озирается и задаёт встречный вопрос: с чего ты, любезный, решил, будто нас трое? Подай, как положено, – на две персоны!.. Кельнер вскидывает бровки и, ни слова не говоря, удаляется. Чрез минуту вернулся с двумя чашками кофе и выставил их пред г-ном Кармазиновым. Иван Сергеевич – человек горячий, сразу в крик, а кельнер – дурак дураком, стоит и плечами пожимает: Que me voulez-vous? – то есть: чего вы от меня хотите? Насилу успокоили, а тут уже творческая натура взыграла, и рассказывает Иван Сергеевич Григоровичу замечательнейший анекдот, как есть, только что им сочинённый!

- Представьте, говорит (отдуваясь ещё, пыхтя и глазами постреливая кругом), дорогой Дмитрий Васильевич, что некий, гм-гм, муж ненавидит свою, гм-гм, жену, убивает её и зарывает в лесу у дороги. Гм-гм, непременно – у дороги, чтоб далеко не ходить. Идёт из лесу прямо в café и заказывает кофе.

- Для вас одного, али для двоих? – спрашивает кельнер, такой же, как этот, дурак, хоть и француз.

Но Иван Сергеич, Кармазинов то бишь, не слышит кельнера, пыхтит и продолжает, увлёкшись сам собою:

- Дурак кельнер в café спрашивает его: «Для вас одного, али для двоих?» Убийца смущён, поражон, встаёт и спешно уходит. В улице встречаются ему знакомые, которые кланяются убийце, а кроме него ещё кому-то. Словом, все видят жену его, все, кроме, гм-гм, него. Он чует её присутствие около себя, оно тяготит его, мучит, преследует, но он ничего не видит. Ни-че-го! Мало-помалу он доходит до такого состояния, что заклинает жену свою появиться, показаться ему. Он становится даже на колени перед чем-то невидимым, не зная, где оно, и – тщетно! Затем он является в суд и говорит, что он убийца. Ему не верят, он ведёт в лес у дороги и доказывает. Перед казнью он видит призрак жены и примиряется, гм-гм, с судьбой своей.

«Нравится ли вам?» – прикончив дело, спрашивает Кармазинов у Григоровича. «Решительно не нравится! – в голос кричит Григорович. – Я вовсе не желаю избавляться от своей жены! И потом, это психологически необъяснимо: почему мою жену видят другие, а не я? Это, уж простите дурака, салоп с рукавами, вот что!»

Тут снова у столика, где расположились господа, появляется кельнер и обращает вопрос к Григоровичу. Именно, теперь уже – к нему:

- Ваша дама не желает ли кофе?

Театральная пауза и залп из всех орудий по правому борту. Феатральный бутафор гремит за кулисами во все наличные железы. Вы представить не можете, чего мне стоило удержаться от хохота при этой сценке! Какой, спросите. Да вот же: дуэль двух Отелло, причём не первой свежести. И при каждом по невидимой ими самими демонической Дездэмоне, в роли секундантов.

Ай-ай-ай-ай-ай, чавэлы-фавэлы! Кельнер с нами.

В ящике из прозрачного сткла, летящем над горами да долами, над морями, островами, над самими собой. Высоко, высоко. Выше, может, и не бывает. А если бывает, так не случается. Иначе, это, уж простите дурака, салоп с рукавами, вот что!

Примечания:

А) г-н Обладатель (всегда) Прав подглядел эту фантазию в письме И.С. Кармазинова к редакторам журнала «Современник», писанном на смерть профессора Т.Н. Грановского осьмого октября 1855 года, в субботу. Упомянутый профессор, равно как и сам г-н Кармазинов, волею Фёдора Достоевского оказался персонажем романа «Бесы», на страницах которого предстал пред публикою в образе Степана Трофимовича Верховенского».

Б) Григорович, Дмитрий Васильевич – писатель, автор «Гуттаперчевого мальчика» и множества иных произведений; близкий знакомец Достоевского, свидетель создания и первый слушатель первого произведения Фёдора Михайловича – повести «Бедные люди». Можно сказать, позволив себе слегка скаламбурить, – вывел «Бедных людей» в люди. Так-то-с!

(В скобке: «А была ли у него, у Григоровича, жена-то?..»)

в) Похожий разговор действительно имел место, но г-н Обладатель (всегда) Прав, по своему обыкновению, малость его переврал. Причина? Страшная, по райской нашей жизни, любовная нелюбовь моя к Ивану Сергеичу Тургеневу. То есть нет, разумеется – Кармазинову!

Крайнее, перевод с франшизы: Господа, ради всего святого, пощадите меня, дайте мне время помолиться Богу… (Павел Петрович Романов Первый, предсмертно.)