Килейский котел

Солдум Альгербо мелко семенил по густо усыпанной крупным, ноздреватым гравием дорожке паркового сектора, вежливо раскланиваясь с идущими навстречу коллегами и неловко отводя взгляд от кучкующихся на площади стаек учеников. Вчерашний день, а точнее вечер и ночь, он помнил смутно, урывками. А последнее, о чем он мечтал этим чудесным утром – это увидеть среди студентов Академии знакомое лицо. Одно из тех, которые услужливо подсовывал крутящийся в похмельной голове летрийский калейдоскоп воспоминаний. Батареи бутылок, крашенный фривольной голубой краской потолок смутно знакомого питейного заведения, его собственные ноги, лихо отплясывающие на столе среди салатов…

На счастье профессора, знакомых лиц не попадалось, либо свидетели его позора старательно прятались. Скрывались за спинами, тихо хихикая и вполголоса обсуждая недостойное занимаемой должности поведение преподавателя. Думать об этом было привычно неприятно и немного тошно. Все таки, есть в мире вещи, привыкнуть к которым не хватит никаких душевных сил.

Благо, до центрального входа оставалось не так уж и далеко. Громада Академии нависала над Фонтанной площадью, все крепче сжимала ее в объятьях расползающихся корпусов, по шажочку отгрызала куски свободного пространства – и с каждым годом площадь становилась все меньше, а многочисленные дорожки среди ухоженных деревьев и аккуратно подрезанных кустов – короче. Солдум был не против. Его гудящие, заплетающиеся ноги так и вовсе были всеми ступнями за.

Шаргова выпивка. Коварству молодого канторского вина составляла конкуренцию лишь его же дешевизна. Сейчас осень, виноградники ломятся под тяжестью разноцветных кистей. Крупные сиреневые ягоды велмарского, нежные, бледно-голубые плоды вентийского, мелкие, бледно-желтые россыпи кислого офальского…

Проклятое офальское.

Мерно журчащий фонтан, исполинский, едва не искрящийся от растворенного в воде эйра, прокашлялся, фыркнул и чихнул облаком брызг и мелкой водяной пыли, шуганув сидящих на бордюрах подростков. Те, впрочем, быстро вернулись обратно – причуды Большого Цепелло давно никого не удивляли и навык спасания одежды от кашля старого ученого приобретался студентами едва ли не в первые недели обучения – уж больно удобное здесь было место для всего, от романтических встреч до тайных, но шумных ночных попоек.

Попоек, да… Солдум смахнул со щеки кисло пахнущие капли воды и не менее кисло смерил взглядом оставшееся до арки расстояние.

Нет, повод у него был, и достойный – все таки не каждый день тебе исполняется сорок лет. Даже два повода – не каждому преподавателю Академии Наук Талензы в сорок лет дают свою кафедру, и не где нибудь в имперском захолустье, а в самом сердце Кантора. Обычно это прерогатива седых мужей, годами усердно полировавших усами начальственные седалища и исписавших ядовитым канцеляритом не одну сотню кляуз. О, какие бумажные баталии разгорались здесь ради лишнего часа в расписании лабораторий, какие многоуровневые союзы заключались с бывшими врагами при появлении новых угроз, с мирными ударами в спину и вероломным соблюдением договоренностей…

О бесконечной подковерной борьбе ученых и исследователей здесь можно было написать сотни книг, которые читались бы не хуже многотомных приключенческих романов и политических триллеров. Но стороннему наблюдателю доступа во внутреннюю кухню Академии не было, а сами почтенные профессора подобную литературу не жаловали, предпочитая растрачивать творческие позывы на составление вдохновенно-спонтанных кляуз и зубодробительно нудные рукописные мемуары. Зал Величайшего Почета, где под суровыми взглядами портретов Великих громоздились пыльные шкафы, забитые подобной писаниной, носил среди студентов меткое прозвище “Буквомогильник” и пользовался дурной славой, несмотря на широкие столы, удобные лавки и сонную атмосферу.

Через входную арку Солдум не пошел. У приоткрытых створок толпилась разноцветная толпа, слышалась ругань, звяканье стекла и возмущенные вопли – студенты в очередной раз пытались обмануть нюхачей. Вечная борьба с проносом на территорию Академии всякого запрещенного длилась уже лет тридцать, и с каждым летом разгоралась все жарче – механики постоянно дорабатывали эйносы, студенты же искали способы их обходить. В ход шли всевозможные уловки, кроме откровенно уж вредительских – за порчу имущества Академии запросто могли выгнать провинившегося домой на целый год, удержав плату за обучение в пользу учебного заведения. А то и вовсе запретить даже появляться в его окрестностях навсегда – и подобные запреты не могло обойти никакое влияние, угрозы или подкуп.

Во всяком случае, Солдум о подобном не слышал. Сам он юркнул в неприметную дверь слева от арки, старательно пряча глаза поприветствовал хмурого охранника и, зажмурившись и задержав дыхание, шагнул под рамку нюхача. Безмолвные молитвы не помогли. Какой то из бесчисленных эйносов чутко среагировал на запах вчерашнего и немного сегодняшнего. Рамка гулко выдохнула и откуда то из-под потолка мерзко и ритмично запищало.

– Алкоголь, лекарственные препараты, немеченные эйносы? – монотонно спросил охранник, не поднимая взгляда от несвежего номера “Цепы и их владельцы”.

– Все свое ношу с собой, – отшутился Солдум, лучезарно улыбаясь и разводя руками. Далось ему это нелегко, а результат явно был далек от идеала. – Вчера был повод… Кафедра…

Самопроизвольно вырвавшееся оправдание прозвучало жалко. И уж точно совершенно недостойно нового главы кафедры эйностической биологии.

Охранника заявление не впечатлило. Его вообще мало что впечатляло. За восемь лет работы на малой проходной количество людей, слышавших от него хоть что-то, кроме однообразных вопросов про запрещенное к проносу, по-прежнему стремилось к нулю. Даже его имя наверняка было известно лишь по платежным ведомостям в канцелярии.

Солдума он обыскивал с дотошностью и неспешной плавностью опытного любовника. Пощелкал кнопкой дальномера в трости, поворошил бумаги в портфеле, проверил подкладки на одежде, близоруко щурясь облапал печати на наборе измерительных щупов и, наконец, кивнул, дозволяя потенциальному нарушителю идти дальше. Тот облегченно выдохнул и пошел к лестнице, привычно распихивая по карманам разнообразную мелочевку. Проверять на предмет внезапных потерь не стал – этот охранник не воровал никогда, или делал это настолько ловко, что ни разу не был пойман на горячем.

Впереди лежало последнее препятствие – широченная лестница, по торжественному случаю забранная пыльными ковровыми дорожками. Зелень математиков, синева химиков, краснота механиков… Все семь цветов радуги основных институтов. Ближе к полудню здесь состоится встреча с молодыми научными семенами, жаждущими расстаться с немалой суммой на обучение взамен знаний и призрачного шанса в будущем вырасти в исполинов разума, двигающих науку Кантора в светлое прогрессивное будущее. Не только полуострова, конечно, а всей Талензы, но в первую очередь все таки Кантора.

Академия весьма неохотно отпускала талантливых выпускников, зато легко расставалась с теми, кто даже после седьмого года обучения с трудом отличал ступицу от шестерни и не мог без справочника посчитать удельный коэффициент садмитной сопротивляемости меди. Таких бестолочей выдаивали целиком, до последнего серебряного гельца, после чего торжественно вручали диплом и отправляли на родину – чаще всего в чей нибудь аристократически замшелый замок в недрах материка, или ко двору очередного королька, возжелавшего приобщиться к прогрессу и высокой науке.

До начала торжеств было еще долго, поэтому лестница была относительно свободна. Стойко преодолев все семьдесят три ступени, Солдум облегченно выдохнул и направился к станции вагонеток, напоминавшей хаотично-ажурное птичье гнездо, прилепившееся под огромной паутиной расходящихся в разные стороны рельс. Терпеливо дождался свою, свежеокрашенную в веселый оранжевый цвет и скрипящую механическими суставами, плюхнулся в кожаное преподавательское сиденье и прислонил голову к прохладному стеклу.

Он всегда любил воздушные вагонетки. С тех самых пор, как шесть лет назад впервые здесь оказался и увидел это чудо механической мысли Академии Наук. Ехал он тогда не в цветном вагоне, а в неприметном сером, неторопливо везущем будущего преподавателя в административный корпус. Ехал с выпученными глазами, раскрытым ртом и сбитым дыханием, искренне восхищаясь открывающимися внизу видами: закрытыми территориями институтов, бесконечными ангарами цепов, разноцветными крышами мастерских и водной гладью Двуглавого Залива, на берегу которого раскинулся яркий, никогда не спящий Канотан-Садим, город садмов.

Правда, даже тогда у него нет нет да и мелькала мысль, что тратить безумное количество металла и эйносов на огромную паутину рельсов это весьма недальновидно и глупо, но… Впечатление она производила. А большего от нее и не требовалось – учиться в Академии хотели многие, а воочию узрев достижения ее механиков, руки отцов сами тянулись к кошелям, а ноги к задницам самых смышленых отпрысков, чтобы те скорее бежали в ближайший лекторий. И не смели уходить оттуда, пока не смогут свести дома что то подобное. Или хотя бы просто похожее.

Вагончик скрипел, ветер переливчато свистел в щели между неплотно прикрытыми створками дверей, блок двигателей под потолком басовито гудел, заглушая гомон учеников.

Отсюда, с высоты почти семидесяти шагов, хорошо видно, что изначально территории институтов закладывались в соответствии со строгим планом. Что может быть красивее и милее сердцу ученых, чем идеал часового круга, геометрическая строгость линий, делящих его на девять равных секторов. Административный, парковый и семь институтов, каждый со своей расцветкой и архитектурной стилистикой, огражденные друг от друга непроницаемыми стенами… Реальность, как всегда, внесла со временем свои коррективы – институты смешивались, откусывали друг у друга куски земли, взаимопроникали, среди одноцветных черепичных крыш возводились уродливые времянки мастерских, лабораторий и новых корпусов, которые красились как попало, а то и вовсе радовали взгляд вездесущей ржой листового металла или кое-как обструганными досками.

Может быть когда то, лет сто назад, это и напоминало с высоты строгие цветовые часы, но нынешняя Академия Наук была похожа на палитру вдохновенного художника, широкими жестами плеснувшего на дощечку красок и как следует их там размазавшего. Загибающийся голубой, островки серого, пылающий красный, занимающий почти треть круга и грозящий выплеснуться за его пределы… Оранжевый, умело откусивший под бесконечно расползающийся зверинец огромный кусок земли Желтых рядом с внешней стеной, и теперь нацеливающийся на самих Красных, чувствовал себя неплохо. И даже уверенно.

Эйносы. Всем нужны эйносы. Где бы их еще взять, в таких количествах…

Задумавшийся Солдум едва не прозевал прибытие. Вагончик пыхнул эйром, замедлился и, громыхнув отбойником, остановился. Под потолком прозвенела омерзительно громкая трель звонка, а за открывшимися дверьми приветливо моргнули тускло оранжевые светильники холла. Ворвавшийся в кабинку теплый воздух донес запахи жженого дерева, эйра, дешевого мыла и, слава Тогвию, аромат свежесваренного кофе и выпечки.

Институт Лагос встречал одного из своих новых руководителей.

– Рванулись в стороны сыны Маритара, скрываясь от пылающей зеницы Надара! – громогласно продекламировал Солдум, врываясь в лекторий и обвиняющим жестом указывая на аудиторию, – Врастали в землю, стараясь слиться с травой, прятались за камнями, тщетно избегая обжигающего взора!

Замершие ученики, до этого бурно обсуждавшие прошедшую церемонию посвящения и торжественный обед, вжались в высокие спинки лавок, спешно пряча со столов карты, книги, кости и влажно блестевшие стаканы.

Облик профессора был страшен, голос зычен, а обвиняющий перст, казалось, указывал на всех и каждого в отдельности.

– Но генерал видел их всех! “Вершитель Судеб” нависал над разгромленной площадью ванайским молотом, а грозные стволы его картечниц источали чадный синий дым. Напрасно пытался спрятать свое дряблое тело за сожженной броневозкой подлец Сарват – взгляд Надара вперился прямиком в него, пронзая насквозь гнилое нутро предателя!

Голос разносился по огромному залу, отражаясь от сводчатого потолка и легко достигая даже задних рядов – по случаю первой лекции занятых приглашенными родственниками будущих студентов и их друзьями.

– И когда трепещущее от ужаса сердце подонка пропустило удар, колени его подломились а жирная туша рухнула в теплую летнюю грязь, всякий сын Маритара узрел воочию и своими собственными глазами, как тот, кто вел их последние три года на кровавую бойню, тот, кто подвизал не только их самих, но и их семьи, близких… Все увидели, как он бесславно…

Солдум взял патетическую паузу, приглашающе протянув руки к аудитории. Та недоуменно безмолствовала.

– Как он бесславно… – повторил профессор. – Ну же, семечки, смелее! Классику надо знать.

– Обгадился? – осторожно спросил чей-то ломающийся юношеский голос с третьего ряда.

– Именно! – ликующе подтвердил Солдум, запоминая вихрастое лицо смельчака. – “Взлет и падение Маритара и его славных сынов”, третий том. Классическая литература Гардаша, между прочим, народное достояние Республики.

Он подошел к переднему ряду и ловким движением выудил из под стола смуглого парня увесистый томик в цветастой обложке, продемонстрировав его всем желающим.

– Даже не третий, четвертый… – хмыкнул профессор, отходя к кафедре и небрежно швыряя книгу на столешницу. – Через неделю верну. Все равно подобная литература в учебных корпусах, и тем более лекториях, запрещена. Да и не стоит вам в столь юном возрасте забивать головы откровенно вредными и лживыми вещами.

Аудитория недовольно загудела. Читать здесь любили, да и маритарскую сагу ценили многие – за последние пять лет она стала настолько популярной в Канторе, что в книжных лавках заветные тома было попросту не найти. Столь пренебрежительное к ней отношение…

– Почему лживым? – пискнула темноволосая девушка, вытягивая шею. – Это просто истории про настоящих героев и злодеев.

– Не в ту сторону думаете, сари, – усмехнулся Солдум, вновь поворачиваясь к слушателям, – Я ничего не имею против храброго Надара и подлеца Сорвата. Но даже в этой короткой сцене любому уважающему себя студенту кристально ясно, что “Вершитель Судеб” доживает свои последние мгновения.

– Почему? Там же дальше….

– Еще томов пять, – кивнул профессор. – Да потому что чадный синий дым из картечниц может идти лишь в одном случае – если гравики прямо в этот самый момент сгорают от нагрузки к шарговой матери, а эйр под давлением сочится через заслонку, придавая дыму сгорающего эйноса неповторимый оттенок. И в следующий раз когда наводчик спустит пружину – великолепный гравицеп разлетится на куски прямиком над крепостью Чедон. Жаль, что автор не знал таких подробностей, иначе никогда не вписал бы в повествование столь нелепую деталь.

Аудитория притихла.

– А вот вы будете знать такие подробности. И не только их, и не только знать, – развел руки в стороны преподаватель, – Кафедра эйностической биологии института Лагос приветствует вас на первом и, надеюсь, не последнем занятии, семечки. Искренне надеюсь, что вы успешно прорастете. А то случаются, знаете ли, казусы во время первой демонстрации образцов.

Кто то тихо хихикнул.

– Меня зовут Солдум Альгербо, и сегодня у нас вступительная лекция на тему “Что такое эйносы и как остаться в живых при встрече с ними”.

Он жестом фокусника сбросил покрывала с двух ближайших стендов крутанул вентили и зал наполнился громогласным ревом музыки, а на стенах заплясали разноцветные огни.

Кто то захлопал, сперва неуверенно, но его быстро поддержали соседи, и вскоре зал наполнился овациями.

Не то, чтобы демонстрация или сам Солдум так уж сильно кого-то впечатлили – но не похлопать новому главе твоей кафедры вредно… Да, пожалуй, для всего. А дураков среди собравшихся не могло быть по определению, их еще на торжественной церемонии спустили с лестницы.

Наверняка по заранее согласованным спискам.

Солдум был счастлив. Он всегда любил эти самые первые, самые важные лекции. Когда юные семечки еще не успели вкусить академической жизни, проникнуться местным духом, атмосферой… Когда глаза ясны, открыты, в голове еще гремят слова с церемонии посвящения, а зал лектория кажется огромным и таящим в себе бесконечные чудеса. Которые тебе раз за разом показывают. Чистые холсты, которым еще предстоить превратиться в дивные картины, камни, которые предстоит обтесать, руда, которую предстоит переплавить. Семена, которым суждено здесь прорасти.

На этом метафоры у него закончились, но профессор ничуть не огорчился. Голова у него не болела, спасибо запрещенным лекарственным препаратам, которые есть в каждом уважающем себя кабинете главы кафедры, а сама лекция оказалась куда оживленнее обычного. В том году Лагос вслед за Толдешом наконец начал брать стипендиатов, а значит публика была куда более разношерстная, чем раньше. Не только имперские нобили, канторские дворяне и отпрыски богатых купцов и гильдейцев, но и с десяток действительно талантливых ребят, взятых почти с улиц – и они своими немного наивными, но интересными вопросами не давали угаснуть общению.

– А как эйносы внутри получают эйр? У животных же нет помпы, да и воды надо много….

– Мы же не только воду используем, – улыбнулся Солдум. – Еще масло, алкоголь, химические реактивы… Эйр растворяется почти в любой жидкости, даже в шоколаде, просто вода надежнее и проще всего.

– А в пиве?

– И в пиве тоже.

– Хотел бы я посмотреть на кролика с шоколадом внутри, – хмыкнул кто то на втором ряду, – Ничего этого внутри них все равно нет. А они прыгают.

– А что есть внутри кролика? – спросил преподаватель. – Кто скажет?

– Кишки!

– Мясо!

– Сердце!

– Мясо!

– Кро-о-овь! – провыли из дальнего конца зала.

– И это правильный ответ, – кивнул Солдум, – Кровь это тоже жидкость, в ней прекрасно растворяется эйр. Слюна, желчь… Даже лучше, чем в воде, хотя я не рекомендую вам пытаться использовать это знание в своих устройствах.

Аудитория хохотнула.

– Легкие дышат эйром, насыщая им кровь. Сердце качает кровь, создавая давление, сосуды это давление регулируют, а эйносы… Эйносы работают. Обычно доступ к ним эйросодержащей жидкости ограничивается мышечными сфинктерами, хотя в некоторых случаях бывают и более сложные механизмы контроля, которые мы до конца еще не изучили. – профессор подошел к одному из стендов и ткнул указкой в находящуюся там маленькую, кривую костяшку, – Вот простейший двигательный эйнос, из все тех же кроликов, совершающий простейшую механическую работу. Находится в задних лапках, помогает мышцам с прыжками.

Он крутанул вентиль и закрепленный в держателе эйнос ритмично задергался.

– Движок, – поправив очки заметил черноволосый юноша.

– Движитель, – поправил его Солдум, – По стандартной классификации. Движком он станет лишь после того, как механики установят на него привод и подключат к системе подачи эйра.

Повинуясь вращению вентиля, костяшка начала двигаться быстрее, а до передних рядов донеслось едва слышное гудение.

– Животные делают то же самое, давая крови доступ к эйносу – но делают это куда ловче, точнее и изящнее нас. Там, где я могу заставить движок лишь дергаться быстрее или медленнее, да и для этого нужна целая система трубок и регуляторов, обычный глупый кролик может творить настоящие чудеса. Сгибать эйнос частично, резко, помогать себе в движении, а при необходимости прыгать на огромные расстояния.

Солдум хмыкнул и, подумав, добавил: – И не убиться при этом.

Он ловко отцепил костяшку со штатива и подошел к большому баку из толстого стекла, укрепленного полосами металла и до краев наполненного жидкостью. Приоткрыл, небрежно забросил костяшку внутрь и тут же принялся завинчивать крышку.

– Наглядная демонстра-а-ция, – пропыхтел профессор, защелкивая замок.

Крохотный эйнос внутри будто взбесился – сокращаясь и разгибаясь с такой скоростью, что дробный стук изнутри по стеклу начал сливаться в сплошной гул, вода взбурлила, а сама посудина опасно закачалась на толстых ножках.

– …Два, три, четыре… Думаю, что семь. Шесть, семь… Восемь.

Стук резко затих, а на дно бака опустилось что то маленькое, почерневшее, словно рассыпающееся на глазах невесомым пеплом – остатки эйноса.

Солдум откинул клапан на крышке, и в воздух с шипением ударил фонтанчик пара.

– И это всего лишь слабый желтый эйнос, к тому же почти выгоревший. Представьте себе, что в каждом кролике находится подобная сила. И она ему беспрекословно повинуется – иначе при первой же попытке кролика прыгнуть их бы ровным слоем расплескивало по окружающим кустикам и деревьям.

– У кроликов столько эйра нет, – заметил бледный, черноволосый парень. – Тут в баке ведер пятнадцать.

– Но и сжег маленький эйнос не так уж и много, – возразил профессор, – Хотя концентрация, давление и количество это тоже инструменты контроля. Но отнюдь не главные. А ведь существуют эйносы, которые вовсе не требуют жидкости для работы, черпая эйр прямиком из воздуха. Рога у чертагских оленей, погремушки некоторых змей, свистки гардашских визгунов, надкрылья жуков–камнеточцев…

Указка последовательно показывала на стенды, забитые диковинками.

– И это только те эйносы, о принципах работы мы хоть что то знаем. Как видят в кромешной темноте беляжки? Почему соловьи слышат свою пару за сотни миль? Откуда камнегрызам известно, где находятся пустоты в граните? И что произойдет, если кинуть их эйносы в бак? Может быть ничего, а может прежде чем они сгорят, мы с вами все умрем. Стекло толстое, но это лишь стекло.

Зал загудел. Демонстрация произвела изрядное впечатление. Мало кто из присутствующих не баловался в детстве с миской эйра и лапками кузнечиков, но всякий знал, что не стоит швырять костяшки, особенно незнакомые, туда, где много жидкого эйра. А теперь к этому знанию добавилось новое – почему именно не стоит.

– А вот взять, к примеру, обычного нюхача, – продемонстрировал залу костяшку профессор. – Все знакомы с этим устройством?

Ученики закивали. Нюхачи были известны многим, да и на входе рамки с эйносами доставили немало неприятных минут тем, кто недостаточно тщательно подбирал содержимое сумки.

– Вам оно гораздо более знакомо в привычном виде – в корпусе, с удобной крышечкой куда можно положить вещество с желаемым запахом. Поместишь туда, скажем, котлету – и рядом с жареным мясом нюхач начнет вибрировать. Только не кладите котлеты из местной столовой, разочаруетесь в жизни дня на четыре. Целое искусство, между прочим, правильно подбирать исходные реагенты запаха, чтобы не было ложных срабатываний. Но знаете ли вы, как удается подобного достигнуть? Это ведь не примитивный движитель, где достаточно просто подать эйр.

Солдум извлек из ящика стола крохотную ручную дрель, тщательно примерился к полусферическому выступу эйноса и крутанул рукоятку. В воздух полетела серая пыль.

– Мы высверливаем отверстие глубиной полторы пальца – и не думайте, что я взял это расстояние из головы. И вот туда, в самую сердцевину полусферы, нужно доставить реагент, на который будет реагировать нюхач. После чего герметично закрыть отверстие, – на поверхность костяшки легла широкая нашлепка из вязкой, черной смолки, а в руках преподавателя появился шприц с длинной иглой, – И откачать лишний воздух, в котором могут быть сторонние примеси.

Поршень шприца пошел вверх, уперся в ограничитель и Солдум ловко извлек иглу, разгладив смолу пальцем.

– Просто? Конечно просто. Настолько просто, что нюхачами не гнушаются пользоваться даже невероятно далекие от науки люди – от свинопасов до рыбаков и стражников. Но знание об этом родилось здесь, в этих самых стенах. Ценой времени, усилий и бесчетного количества загубленных эйносов. И я напомню вам, что собаки и волки пользуются ими интуитивно, без необходимости сверлить собственные черепа.

Он вновь взял в руки дрель, приставил к костяшке, но выбрал другое место – на стыке двух неровных гребней. Оборот рукоятки – и эйнос буквально лопнул изнутри мелкой серой пылью, развалившись на два неровных куска.

– Всего одна маленькая ошибка, – отряхнул руки профессор, привычным жестом извлекая из под кафедры веник и совок, – А если бы это был не безобидный нюхач, а работающая гравка? Простым перебором вариантов подобного результата не достичь, эйносы у экспериментаторов закончатся куда раньше. Нужен методичный, дотошный научный подход. Этим мы отличаемся от примитивных дикарей, способных лишь бросать костяшки в выгребную яму, не задумываясь об их ценности.

Серая пыль и обломки эйноса упали в мусорный ящих.

– Именно этим мы здесь, на кафедре, занимаемся, – продолжил лекцию Солдум, когда публика успокоилась, – Пытаемся найти закономерности, понять принципы работы эйносов и того, как живые организмы ими управляют. И как этими механизмами можно воспользоваться. Помимо этого, в Лагосе изучают устройство самих эйносов, виды их взаимодействия друг с другом, классификацию по типам, индивидуальные особенности роста и развития… У нас пять полноценных кафедр и я уверен, что вы близко познакомитесь с каждой из них.

Он прошелся перед аудиторией, обдумывая следующую тему.

– И как, получается? – беспардонно выкрикнул кто-то с заднего ряда.

– Что получается?

– Понять эти… механизмы.

– Поступайте в Академию и обязательно узнаете, – хмыкнул Солдум, смерив взглядом смуглого, лысого гильдейца с серьгой в ухе, – Могу предложить на выбор пять версий, выбирайте по вкусу. Посредством нервных окончаний, посредством эмпатических мысленных волн, посредством вибрационных колебаний окружающих тканей, посредством изменения состава эйропроводящей жидкости и волшебством.

– Волшебством?

– Мы обязаны учесть все варианты. И заметьте, это только основные версии, по которым велось больше всего наблюдений и существует самое большое количество наработок. Но всякий член Академии, включая учащихся, волен попробовать свои силы и предложить новое направление исследований. Но, боюсь, что для оглашения этого списка нам уже не хватит вводной лекции и придется поступиться ужином. А я на такое пойти не готов.

– А толку тогда от ваших исследований? Если до сих пор не можем полностью контролировать даже самые простые эйносы?

Солдум усмехнулся и назидательно покачал пальцем у виска.

– Существует лишь один эйнос, который человек научился полностью контролировать. Предоставлю вам возможность самостоятельно догадаться, какой именно. Но все остальные, несомненно, находятся в пределах границ, которые способна постичь наука.

– А такие границы существуют? – уточнил кто то с четвертого ряда.

– Только в нашем воображении, – улыбнулся профессор. – А теперь к классификации…

Вступительная лекция затянулась надолго. Вообще то, Солдум не должен был ее читать – ему, как руководителю, полагалось спихнуть это на подчиненных и величественно просиживать штаны в обсерваторной ложе с кружкой подозрительно сладкого чая. Но работать с молодняком ему всегда нравилось. Жаль даже, что время летит так незаметно – когда на окна с лязгом опустились солнечные экраны, прикрывая слушателей от бьющего в лекторий закатного света, а задние ряды неспешно засобирались на выход, он со вздохом объявил окончание лекции и предложил задавать вопросы.

– А какие эйносы самые… ну… Интересные? Из тех, что мы знаем.

Вопрос был хороший и даже, в какой то мере, традиционный. Его стабильно, в разных видах, задавали каждый год, и для ответа на него не требовалось лезть в глубины памяти или справочников – но Солдум все равно обрадовался. Эту часть демонстрации он особенно любил.

– Интересные… Сложно сказать. Они все по-своему интересны. Необычные? Они все необычны, – профессор неторопливо дошел до ниши в углу зала и взялся за рукоять гравитележки, – Необычно ли птице призвать бурю? Необычно ли пустынной лисице сплавить камень в стекло?

Он выкатил тележку в центр зала, усыпил гравку и похлопал по чему то большому, плотно прикрытому оранжевой тканью.

– Все эйносы так или иначе объединяет одно – это костяшки. Из однородного, твердого материала, пусть и с разными свойствами и разной плотности, что позволяет им совершать механическую работу. Но есть как минимум одно исключение.

Солдум сдернул покрывало, открывая публике две огромные стеклянные бутыли в рост человека. На дне каждой вяло шевелилось что-то зеленое. Поворот рычага зажег светильник под потолком, ярким конусом света освещая тележку и ее содержимое. Кто то ахнул от отвращения.

– Гразги!

– Малый зеленый слизень Гразовского, – поправил Солдум, – Не опускайтесь до жаргонных названий хотя бы здесь, в стенах Академии. Хотя не спорю, гразги звучат гораздо более емко.

Он постучал по левой бутыли длинным пальцем. Ворочавшийся на дне слизняк попытался забраться на стену, сорвался и медленно пополз в противоположную сторону.

– Граз… Слизни Гразовского это пока единственные в своем роде живые организмы, чьи эйносы не имеют твердой формы. Даже среди насекомых и моллюсков это особый случай, твердые элементы эйносов есть у всех – от улиток до червей. Лишь эти слизни отличились. В их организмах попросту нет твердых элементов, ни одного. Ни единой песчинки.

– Так может у них нет эйноса?

– О нет, он там есть, – усмехнулся Солдум, – И не один. Слизе… Гразг и есть эйнос. Вся их плоть работает как костяшка – и даже не пытайтесь спрашивать, как это происходит. Мы этого пока не знаем и я не уверен, что когда нибудь узнаем. Само существование гразгов будто злобная насмешка над всем тем, что мы привыкли считать естественным. Жидкие эйносы, представьте себе? А что, если гразги не уникальны и нечто подобное существует… Допустим, в кролике? Просто мы об этом пока не подозреваем?

Он зачерпнул из стоящего на тележке ведра горсть опилок и щедро сыпанул их в левую банку. Затем вылил туда же стаканчик эйра.

Слизняк оживился и деловито принялся ползать по дну, оставляя за собой полосы идеально гладкого стекла.

– Зато мы приблизительно знаем, что именно они делают. Все из вас сталкивались со слизнями Гразовского – стоит упустить момент, и зловредные твари растворят и уничтожат почти что угодно. От крыши дома до стальной опоры моста. Бесследно пропадают кирпичи, кастрюли, древесные пни… Кто из вас хоть немного знаком с химией?

Руку подняла рыжеволосая девушка в зеленом гарбе.

– Принято считать, что зеленые слизни выделяют особую, всерастворяющую кислоту, которая может полностью, без следов и остатка уничтожить почти что угодно, кроме стекла. Возможно ли такое с точки зрения химии?

– Нет, профессор. Любая реакция непременно сопровождается выделением продуктов распада, будь то газ, жидкость или выпадение осадка.

– Не совсем научно, но суть верна. Считается, что гразги растворяют вещества и поглощают их поверхностью тела – но не существует таких веществ, которые одинаково бесследно уничтожают и металл, и резину, и древесину, да еще в таких количествах. Когда слизни поглощают, не происходит ни выделения газа, ничего. Предметы просто бесследно пропадают. – Солдум опрокинул ведро с опилками над банкой, засыпав гразга целиком, – Дадим ему пару часов, и от древесины не останется и следа. А знаете что самое интересное? Вес самого гразга при этом практически не изменится.

Публика зашумела. Отношение к слизнякам у многих колебалось между “немедленно уничтожить” и “какая невыразимая мерзость”, поэтому такие подробности вызывали отвратительный, но живой интерес.

– Причем работает этот механизм поглощения лишь тогда, когда в воздухе присутствует эйр. Без него гразг способен употреблять лишь органику, да и ту не всю и в очень малых количествах. Вывод напрашивается сам собой – их эйнос позволяет поглощать и, согласно общепринятой теории, где то запасать вещества. Выделяемая ими химически активная слизь лишь способствует этому процессу, является его катализатором – но отнюдь не способна на подобное сама по себе.

Солдум задумчиво посмотрел, как растворяются опилки на спине гразга.

– Мы предполагаем, что это как то связано с их ростом и размножением, но до конца не можем быть уверены. В лабораторных условиях гразги просто живут, не делая попыток разделиться, а понаблюдать за ними в живой природе… – профессор скривился, докрасна раскалил указку и невесело хмыкнул, указав на банку, – Сами понимаете.

Копошащийся в опилках слизень дернулся и отполз к дальней стенке.

– И это все? – уточнил кто то с задних рядов, – Или у них есть еще сюрпризы?

– Ах да, конечно, – спохватился Солдум, – Еще как есть.

Он подошел ко второй банке, где неподвижно сидел точно такой же по виду слизень, и приблизил раскаленную указку к стеклу. Гразг не отреагировал.

– Как видите, здесь сидит еще одна особь. Точно такая же, но с одним крохотным отличием… – профессор сделал театральную паузу и замогильным голосом произнес, – Эта особь мертва!

Внутрь полетела горсточка опилок, и предположительно мертвая особь бодро принялась их подъедать. В рядах учеников послышались смешки.

– Зря смеетесь, – улыбнулся Солдум. – Я лично с десяток раз ударил по этому слизню вон тем молоточком, который в углу стоит.

– Гразгов тяжело так убить, – заметил кто-то. – Надо огнем.

– Ни один живой организм не способен существовать после подобного. Законы природы и биологии не отменишь – там и уничтоженные сосуды, и необратимо поврежденная мышечная ткань… Поверьте, уже после первого удара гразг был биологически мертв. Если захотите лично в этом убедиться, идите в двадцать третью лабораторию в нерабочие часы, возьмите Окуляр Фернуччи и сравните ткани живой и мертвой особей. Только не забудьте защитное снаряжение и попросите лаборанта присутствовать.

Публика загомонила.

– Мертвый гразг не может жить, но он и не живет. Он просто поглощает все, до чего может дотянуться, не пытаясь скрыться, спрятаться и практически не реагируя ни на что вокруг. А если почует живую особь, то ползет к ней и без сопротивления ей поедается. Долго они так существовать не могут, срок их жизни измеряется неделями – но этого вполне достаточно, чтобы доставить кучу неприятностей. Дохлые слизняки не прячутся, не ищут укромные, влажные и темные места – они просто уничтожают все, до чего дотянутся. А потом несут себя и добычу тем, кому повезло больше. И это тоже результат работы их эйноса.

Закончив речь, Солдум отдышался, попил воды из графина и с удовольствием посмотрел на зал. Как и всегда, рассказ про гразг… Малых слизней Гразовского вызвал настоящий ажиотаж. То тут то там вспыхивали спонтанные обсуждения, со вскинутыми руками, распахнутыми ртами и горящими глазами. Неудивительно – зловредные твари всегда вызывали у людей науки нездоровый интерес, а подобные откровения его лишь подогревали.

– Если кто хочет узнать еще много нового и интересного про особенности биологии гразгов, записывайтесь на семинары к профессору Чеглаю Тистаго, из все в той же двадцать третьей лаборатории. Он ее почти никогда не покидает. Только не забудьте сменную одежду и коричневую гард-пасту. На этом я вступительную лекцию объявляю завершенной.

Солдум бросил взгляд на часы и с сожалением дернул за рычаг под кафедрой. По лекторию пронесся мелодичный звон колокольчиков, а затем невыносимо хриплый, прокуренный голос гулко объявил: “О-О-ОКОНЧА-АНИ-И-Е ЗАНЯ-А-АТИЯ!”, вызвав среди семечек перепуганные возгласы.

Уже выходя из зала профессор хлопнул себя по голове, помянул шарга и направился к толпящимся у баков со слизняками ученикам.

– Если кто то из вас подумывает о том, чтобы целиком и полностью посвятить всего себя изучению слизней Гразовского, считаю своим долгом предупредить, что не стоит этого делать.

– Это почему? – недоуменно спросил кто то из взрослых гильдейских.

– Статистика, – пожал плечами Солдум. – Научный люд не верит в дурные приметы, но гразги сами по себе дурная примета. Только за последние десять лет из тех, кто плотно ими занимался, двое сошли с ума, трое погибли, один лишился руки и половины лица, а мой предшественник так и вовсе был объявлен в розыск по всей Талензе.

– За исследования гразгов? – недоверчиво хмыкнул какой то имперец.

– За тайные эксперименты на людях и восемнадцать изуродованных трупов в лабораторном корпусе, к которым они привели, – пояснил профессор. – И это только за последние десять лет. Как я уже сказал, ученый люд не верит в дурные приметы, но лишь глупец не примет подобное к сведению.

Подойдя к двери своего нового кабинета, профессор с затаенной гордостью провел пальцами по сияющей свежей медью табличке, гласящей о том, что именно здесь работает глава кафедры эйностической биологии, досточтимый садм Солдум Альгербо.

Ручка тяжелой дубовой двери повернулась и досточтимый садм погрузился в уютную прохладу кабинета, где в недрах секретера ждали своего часа запрещенное в Академии офальское и мешочек не менее запрещенных лекарственных препаратов.

Все таки не каждый день тебе исполняется сорок лет и дают целую кафедру.

Пусть даже этот день и был вчера.