Кликуша

Илья переехал в квартиру тети Веры неожиданно, словно сама судьба наконец-то повернулась к нему лицом. Бывает же такое: то ты мыкаешься по съемным углам, вечным должником, вечным гостем, а то вдруг раз — и целая квартира в тихом районе недалеко от центра! Нет, не в дар, конечно, но на символических условиях. Бездетная сестра отца, тетя Вера, окончательно перебралась на дачу, поближе к любимым цветочкам и овощам, а Илье предложила поселиться в своей двушке: «Ну, чтоб и присмотр за жильем, и все такое, а то пустует...»

Конечно, он раздумывать не стал! За сутки перевез свои нехитрые пожитки и сразу начал обживать очень приличную, чистую и уютную квартиру, словно сошедшую с пожелтевших фотографий 60-х годов. Ничего здесь не менялось десятилетиями: круглый обеденный стол с вязаной крючком скатертью, строгие фотографии незнакомых родственников в рамках на стенах, громоздкий комод с зеркалом, в котором словно бродили призраки прошлого, и маятниковые ходики в гостиной, мерно отсчитывающие время. Воздух пахнет старой древесиной, лавандовым саше и сушеными яблоками. Он помнил этот запах с детства, когда его, маленького, приводили к тете Вере, если в садике объявляли карантин.

В первый же день, радуясь переменам, мужчина вышел на балкон и с высоты четвертого этажа окинул взглядом умиротворяющую картину: тихий зеленый двор-колодец, на детской площадке возилась малышня, на лавочках чинно беседовали бабушки, изредка покрикивая на расшалившихся внуков. «Хорошо!» — радостно подумал он и сладко потянулся, ловя последние лучи заходящего солнца.

Но вечером на новом месте Илье почему-то не спалось. То ли ночь выдалась душной и безветренной, то ли сказывалось накопившееся волнение перед переездом. Он ворочался с боку на бок, простыня казалась колючей, а тени от проезжающих машин скользили по потолку, принимая причудливые очертания. Он то и дело поглядывал на ходики в углу комнаты — их маятник мерно раскачивался, а стрелки, освещенные бледным циферблатом, равнодушно «оттикивали» свое, не обращая внимания на его мучения. В голове крутились обрывки мыслей, воспоминаний, и никак не приходил покой. В конце концов, нервы сдали. Илья встал, взял из пачки сигарету, коробок спичек и вышел на балкон, надеясь, что свежий воздух и никотин успокоят его.

То, что он увидел, заставило его замереть. Над двором висела полная, неестественно большая луна. Ее мертвенный, фосфоресцирующий свет смешивался с голубоватыми, холодными огнями уличных фонарей, придавая спящей зелени сказочную, нереальную синеву. Картина была красивой и в то же время пугающе безжизненной. Илья понял это в полной мере, когда чиркнул спичкой. Ему показалось, что звук вспыхнувшего пламени оглушительно громко хрустнул в абсолютной, гнетущей тишине, опустившейся на мир. Он вздрогнул и прислушался. Не шевелился ни один листик на деревьях, ни одна травинка, не слышно ни гудка дальней машины, ни мяуканья дворовых котов, ни доносилось ни единого звука из темных окон соседних домов. Казалось, весь мир замер в ожидании чего-то жуткого.

И в этой иррациональной, потусторонней тишине вдруг раздался тихий, равномерный скрип. Он доносился с детской площадки, что была напротив. Илья присмотрелся, вглядываясь в синеватые сумерки. На одной из лавочек сидела пожилая женщина. Она качала старую детскую коляску. Никогда раньше Илья не видел таких колясок: небольшая, будто кукольная, очень низкая и, похоже, древняя, облезлая, с тонкими, несуразно большими колесами.

— Баю-бай, баю-бай, спи, Надюша, засыпай... — донесся до него тихий голос.

Она пела едва слышно, почти шепотом, но он с четвертого этажа, сквозь немыслимую тишину, услышал каждое слово с пугающей отчетливостью. Мелодия была простой и знакомой с детства, но жуткой в своей неуместности.

В какой-то момент женщина резко подняла голову и встретилась глазами с Ильей. Ее лицо было бледным и расплывчатым, но два черных зрачка, словно бусины, горели из глубины глазниц. Они цепко впились в его лицо, пронзая сумрак. Илья почувствовал, как ледяная волна страха прокатилась по спине. Он захотел вскрикнуть, отступить в комнату, захлопнуть дверь — но не мог пошевелиться. Лишь беспомощно стоял, вцепившись побелевшими пальцами в холодные перила балкона, и изнемогал от немого, парализующего ужаса. Он не помнил, сколько это продолжалось, не помнил, как сорвался с места и ринулся в комнату, как рухнул на кровать, нырнув под одеяло с головой. А потом провалился в тяжелый, беспокойный сон, и сквозь него его преследовал страшный, бездонный взгляд незнакомки.

Илью разбудил настойчивый визгливый звонок будильника. Утро было солнечным и ясным. «Это был сон, всего лишь сон», — повторял он, как мантру, выходя на залитый солнцем балкон, чтобы вдохнуть полной грудью и прогнать остатки кошмара. И замер: под ногами на бетонном полу лежала полусгоревшая спичка, коробок и смятая, так и не докуренная сигарета.

Невыспавшийся и растерянный, он поехал на работу, и постепенно ночной кошмар отступил под натиском новых впечатлений, звуков, встреч. За обедом, под одобрительный гул коллег, он даже рассказал друзьям историю о странной бабке. Те, как и ожидалось, посмеялись, пошутили над его страхами и дали совет поменьше присматриваться к бабушкам и почаще обращать внимание на девушек. К концу рабочего дня, подбадриваемый их шутками, Илья окончательно успокоился. В хорошем расположении духа, купив по пути продуктов и любимого пива, он вернулся домой.

Первое, что бросилось мужчине в глаза, когда он вошел во двор, — непривычная суета. У соседнего подъезда толпились люди, тревожно и громко переговариваясь. Из открытого окна на втором этаже доносился безутешный, разрывающий душу женский плач.

— Это у кого беда-то случилась? Уж не у Оскольцевых ли? — услышал Илья разговор двух женщин.

— У них, говорят. Надюшка на утру померла... Бедная мать! Совсем молодая девчонка-то была...

Илья вздрогнул, будто его ударили током. «Спи, Надюша, засыпай...» — жутким эхом всплыло в памяти. Нет, таких совпадений не бывает! Сердце заколотилось где-то в горле.

— Простите, — обратился он, стараясь говорить спокойно, к одной из женщин. — А кто умер?

Та с недоверием посмотрела на незнакомого мужчину.

— Я ваш новый сосед, племянник Веры Никаноровны, — поспешил объяснить Илья.

— А, Верочка про вас говорила, — женщина на мгновение улыбнулась, но тут же лицо снова стало скорбным. — Надюшка померла, дочка Киры Оскольцевой. Болела сильно, бедняжка.

— Она маленькая была? Младенец? — не унимался Илья, чувствуя, как холодеют кончики пальцев.

— Почему младенец? — удивилась женщина. — Двадцать пять ей было. А все одно — дитё для матери...

Тут к Илье обратилась другая соседка, пожилая, с внимательными, умными глазами:

— Молодой человек, а вы почему вдруг про младенца-то спросили?

Илья, под гнетом общего горя и странной необходимости, сбивчиво, путаясь в словах, рассказал про свой то ли сон, то ли явь, про старуху и колыбельную. Женщины его не перебивали, слушали очень внимательно, лишь изредка молча переглядываясь. "Кликуша... кликуша..." - шелестом пронеслось по толпе. Когда он замолчал, самая старшая из присутствующих, древняя старушка, тяжело опираясь на трость, вышла вперед и тихо, но четко сказала:

— Не привиделось тебе, парень. Видел ты Клавдию. В шестидесятых жила тут такая женщина, Клавдия Степановна. Часто сидела на детской площадке с коляской, гуляла с внучком. Однажды сидела вот так, пела ему колыбельную, а ребеночек тот умер во сне, внезапно. Врачи сказали, что так бывает: младенец вдруг перестает дышать, сердце останавливается, никто не виноват. А родители мальчика, ее же дочка с мужем, с горя бабку во всем обвинили, выгнали из дому, проклинали по-всякому. Та не выдержала, наглоталась таблеток и умерла в больнице. Через некоторое время люди стали говорить, что вроде как видят ее на детской площадке, на той самой лавочке. По ночам сидит и тихонько колыбельную поет. А потом заметили: она не просто поет, а имена называет... и человек с таким именем на другой день умирает. Внезапно. Так и зовут ее с тех пор — Кликуша. Беду, то есть, кличет...

— Точно! — подхватила другая соседка, всплеснув руками. — Мне покойная ныне Мария Григорьевна с третьего этажа рассказывала еще в восьмидесятых. У нее муж шел со второй смены. Ночь, дождик моросит, а на площадке эта бабка сидит и поет колыбельную: «Спи, Петруша, засыпай...» Он, добрый человек, и говорит: «Бабушка, пойдемте, я вас домой провожу, дождик же, вы замерзнете. И ребеночку холодно!» А она на него так посмотрела, что он, белый как полотно, домой бегом прибежал. Рассказал жене, лег спать — а к утру уж остыл: сердечный приступ, умер во сне. Петром Игнатьевичем его звали...

Под впечатлением от услышанного Илья вернулся в квартиру. Вечером он не включал свет, молча сидел в кресле и вглядывался в темноту за окном. Спать он не мог. Каждый шорох, каждый скрип маятника ходиков заставлял его вздрагивать. Только под утро он забылся коротким, чутким и тревожным сном. И ему снился дождливый вечер, пустынная детская площадка, залитая лунным светом, и та самая старуха, покачивающая с душераздирающим скрипом свою коляску. Сквозь шум дождя доносился ее шепот, заполняющий сознание: «Баю-бай, баю-бай, спи, Илюша, засыпай...»

На следующее утро Илья, не раздумывая, собрал свои вещи. Он съехал с теткиной квартиры, не в силах провести там еще одну ночь. И долго после этого он посещал психолога, стараясь избавиться от жутких воспоминаний о тихой колыбельной во мраке и о своем имени, прошептанном призраком.