Ключ к Эверленду. Хроники Вигора

Дверь скрипит, застав меня за странным занятием: я сдуваю пыль с прикроватной тумбочки, и седые кружева времён, подхваченные дыханием, кружат в луче закатного света.

В проёме стоит консьерж — старик, чей костюм того же унылого оттенка, что и стены этого вокзала-призрака. Но взгляд его острый и современный, словно скальпель.

— Жизель, у нас постоялица, — бросает он через плечо, и в его голосе звучит не простая констатация, а нечто вроде кодовой фразы.

Я не успеваю задать вопрос. Из соседней двери высказывает девушка с лицом мадонны и глазами цыганки. Она входит в мою комнату, не спрашивая разрешения, и принимается за уборку с таким видом, будто проводит некий ритуал очищения.

В этом месте всё ритуал. Даже пыль на мебели кажется не признаком забвения, а частью тщательно сохраняемого прошлого.

Мы выходим в маленький коридор и консьерж покидает меня стремительно, словно находиться рядом с незнакомцами ему нестерпимо. Я отмечаю это как странность, учитывая его профессию. Впрочем, вспомнив «гостеприимство» номера, предположить частую заполняемость импровизированного вокзального отеля будет нелепо.

Предпочитая скоротать время за разговором, я набираю номер Пьера Дюваля, моего нанимателя.

— Лия, моя дражайшая, как я рад!

Помимо звонкого голоса собеседника, я слышу звуки его бурной деятельности. Перевожу взгляд на часы: маленькая стрелка клонится к девятке. Конечно, Пьер ещё в лавке. «Le Passé Retrouvé» является не просто антикварным магазинчиком, а его любимым детищем, которому заядлый коллекционер посвящается куда больше времени, чем позволяют приличия семейному человеку.

— Месье Дюваль, вы оказались современным пророком: нормандские леса покорили моё горячее сердце.

Я коротко пересказываю Пьеру о длинном пути, который настойчиво знакомил меня с пейзажами севера Франции. Когда приходит время прощаться, мой взгляд натыкается на выходящую с уборочным инвентарём в руках Жизель. При ином освещении мне удаётся разглядеть в профиле девушки предположительно романское происхождение. Удостоить меня любезностью и представиться местная жительница, вероятно, считает излишним.

Подводя черту под мемуарами прожитого дня и повинуясь увековеченному «ночь приносит совет», отправляюсь спать.

Утро приходит вместе с последними летними лучами, ещё по-настоящему греющими. Крапивники, радуясь теплу, заливаются рассветной трелью. Я подбегаю к замутнённому ланцетному окну, счищая ладонью плотную сизую плёнку, оставленную уходящим вперёд временем. К своему изумлению, замечаю неуместно яркое алое пятно на тёмной плитке привокзальной площади. Шатёр, словно насмехаясь над возвышенной, картинной обстановкой, кощунственно отхватил себе внушительный кусок территории. Мысленно помечаю спросить об этом экзотическом альянсе у месьё консьержа.

Поддавшись атмосферной таинственности, выбираю тёмный комплект из свободной атласной юбки-миди и кашемирового джемпера. Медные волосы подвязываю чёрной шёлковой лентой, слегка взбиваю причёску, убирая следы вторжения в её естественность, и отправляюсь вниз. Стойка регистрации застаёт меня врасплох отсутствием хозяина, и я решаюсь выйти на улицу, чтобы осмотреться.

— Доброе утро, мадемуазель. Я взял на себя смелость подать вам завтрак на летней террасе.

Едва не подпрыгнув от неожиданности, перевожу укоризненный взгляд на довольное лицо консьержа. Старый плут сделал это специально. Хочу бросить в его сияющее ехидством лицо колкость, но останавливаю намерение, поражённая раскинувшейся в перспективе картиной. Спрятанный среди лесной зелени серпантин уходит вверх, опираясь на плечи величественных атлантов — горных хребтов. Солнце, уже поднявшееся над горизонтом, словно ликтор, господствующе прорезает слетевшиеся над грядой перистые облака.

Очнувшись от воодушевляющего напутствия матушки-природы и не скрывая трепета, я перевожу взгляд направо — на резной садовый столик, томящийся в ожидании моего внимания. Румяная горка медовых вафель, щедро политая черничным сиропом, обольстительно соседствовует с небольшой сырной тарелкой.

Имея дурную привычку кошмарить людей внезапными появлениями, хитрый старик бесшумно подкрадывается слева, но звякнувший металлом поднос рассекречивает его коварные планы.

— Я сварил вам свежий кофе, а в кувшинчике — сливки. Я покупаю их у местных жителей. — Пожилой мужчина с гордостью указывает на фарфоровую пузатую посуду.

— Месье, позвольте спросить?

Собиравшийся ретироваться консьерж разворачивается ко мне, снисходительно позволяя диалогу начаться.

— Из окна утром я увидела яркий шатёр на площади. Чей он?

— Если изволите, зайдите к его хозяйке после завтрака. Я связался с городом и попросил предоставить вам машину для сопровождения. — Предвосхищая моё изумление, мужчина пояснил: — В Вигор попасть можно только по серпантину, который вы, наверняка, уже заметили. Городок расположился среди гор, поэтому с транспортом здесь туго.

Дряхлый палец старика указывает на уже знакомую мне просеку дороги, которая, достигая пика, растворяется в неизвестности.

— Спасибо, месьё. Как скоро прибудет такси?

— Путь до города занимает примерно полчаса времени. Успеете позавтракать и зайти кое-куда.

Старик многозначительно смотрит на меня и чуть наклоняет голову в направлении шатра.

"Наверняка он получает от торговца шатра процент" — рассуждаю я за завтраком. Должна признать: кофе вышел идеальным, и мой внутренний критик был слегка уязвлён. Перевожу взгляд на величественные вершины. Зрелище настолько впечатляет, что, кажется, к нему невозможно привыкнуть.

Внезапно накатывает непреодолимое желание набросать эскиз, и я с благодарностью ему поддаюсь. Достаю из коричневой сумки-почтальонки потрёпанный и горячо любимый блокнот, одетый в тонкую чёрную кожу с благородным дымным ароматом. Не в силах устоять, подношу его к лицу и вдыхаю блаженный, родной запах. Отрываю край листа, бережно оборачивая им брусок угля и начинаю запечатлевать этот момент, стараясь сохранить каждую деталь.

Спустя время, чаша пустеет и я заношу поднос с посудой хозяину. Уверенно направиляюсь к шатру. Выхожу на оборотную сторону вокзала, и словно материально ощущаю утренний вид из окна моей спальни. Поразительную мёртвенность площади нарушают лишь движение двух воронов — угольных повелителей теней — и гулкий отзвук моих шагов. Горделивые птицы, очертив в воздухе финальные круги, усаживаются на ветвях одного из дубов, безмолвно охраняющих покой этого места.

Моя рука касается створок шатра. Прикосновение неожиданно погружает меня в далекое детство, в те дни, когда мы с Валентином строили шалаш из диванных подушек и маминых любимых штор, сшитых из плотного японского шёлка. В памяти всплывает заливистый смех брата, звонко разносившийся по дому под гневные вопли разъярённой матушки. Из нас двоих я скорее шла на поводу у этого шалуна, нежели была зачинщицей наших мелких пакостей. Теперь Вэл — признанный коллегами адвокат, но в моих глазах он навсегда остался тем непоседой, что ловко карабкался по раскидистым ветвям граба.

Внутри шатра, на удивление, просторно. Полотна перламутрового шармеза жемчужного оттенка, вероятно, скрывают лишь скромные кладовые для хранения инвентаря. Основное же пространство являет собой гостеприимную помпезность: низкий кованый столик и разбросанные вокруг подушки пломбирной белизны.

Мое внимание приковывает чернильная винтажная люстра, нависающая над этой непорочной белизной словно коршун. Приглядываюсь — электрическая. Не припоминаю ни одного столба или провода, рассекающего площадь. Допускаю, что проводка скрыта под землёй. Как давно этот шатёр здесь обосновался?

Навстречу мне поднимается хозяйка. Её бронзовая рука изящным движением откидывает скользящий занавес. Я замечаю, как длинные пальцы скользят по сложному вертикальному узору, вышитому на светлом полотнище лощёными эбеновыми нитями. Рисунок крупный, большинство элементов орнамента мне незнакомы; бегло различаю переплетения трифолиев и квадрофолиев.

На этот раз взгляд Жизель иной. Она приветствует меня с подобающей торжественностью:

— Здравствуй. Меня зовут Жизель, и здесь я предлагаю путникам приоткрыть завесу будущего.

Девушка жестом приглашает меня к подушкам, однако сама опускаться на них не спешит.

Вся эта церемония больше смахивает на спектакль низкого пошиба. Гадалка? Интересно, в Вигоре знают, что на «большой земле» люди давно открыли интернет? Цыганка терпеливо выжидает. Мне становится любопытно, как она, вся её горделивая стать, терпит подобное пренебрежение от случайных путников. Почему мадемуазель занимается делом, которое лишь подтверждает унизительные этнические стереотипы?

Я всё же располагаюсь на подушках, выказывая уважение. Нутро подсказывает, что эта романка — не та, над кем стоит насмехаться. В предсказания я, разумеется, не верю, но диалог с хозяйкой шатра обещает быть любопытным. К тому же, плата скромная — тринадцать евро, и ты узнаешь, съесть ли на ужин жюльен или ограничиться салатом.

Прячу ироничную улыбку в глубине себя, но чертовка так и норовит вырваться наружу. Так мы и замераем: Жизель с недоверчивыми агатовыми глазами и я — криво улыбающаяся, словно городская сумасшедшая.

— Моё имя Лия Русс. Я приехала в Вигор насладиться видами. Говорят, местные пейзажи — невероятны. Примирительно представляюсь я.

— Кто говорит? Ведьма не прячет ухмылки, ведь в отличие от меня ей наплевать на чужое расположение.

— Да разные. — неуверенно прощупываю почву.

— Вы знали что Вигор является строгим католическим поселением, или об этом "разные" умолчали?

Чувствую себя провинившейся учиницей в лапах рассерженной директрисы. Я знала, но пытаюсь сделать вид, будто удивлена. Гадалка аккуратным касанием подхватывает колоду карт расписанных дивными узорами серебряного и бирюзового дуэта. Перебирая своё оружие в руках, цыганка пристально смотрит на меня.

— Так что же вы хотите увидеть в Вигоре, Лия Русс?

— Я думала, вы мне скажете? Неуверенно киваю в сторону колоды.

— Вы не расположены к картам, а они к вам. Возьмите свои деньги. Вам не нужно подкупать меня на разговор. — Жизель толкает по стеклянной поверхности стола мою скромную плату.

— Оставьте. — Протестую я. — Мне нужно скоротать время до приезда такси. Будем считать это досугом.

— Предсказание — не досуг. Жизель качает головой, однако карты из рук не выпускает.

— Я атеистка, но вижу это не проблема. — выскакивает из меня, как чёрт из табакерки. «Молодец, Лия, прекрасный способ подружиться.»

К моему изумлению цыганка добродушно смеётся.

— Я католичка, мадемуазель.

— Но как же... — многозначительно смотрю на колоду.

— А это — моё господне предназначение. — в голосе цыганки слышится печаль и смирение.

Жизель вырывается из цепких объятий меланхолии, и её облик вновь становится снисходительным. Она смотрит на мои скромные купюры так, будто я протянула ей пригоршню подобранных у дороги камней. Мне почему-то становится неловко за эту «взятку», и я послушно убираю деньги в карман.

— Я погадаю тебе в следующий раз, Лия. Когда ты будешь готова слушать.

Сарказм так и рвётся наружу, но я даю ему слово, что скоро выпущу его на кого-нибудь другого. Цыганке же я серьёзно киваю, словно она изрекла не эзотерический бред, а нечто важное.

— Я готова ответить на твои вопросы. Но взамен попрошу и тебя быть откровенной.

Я не сразу замечаю, как мы перешли на «ты», но принимаю эту перемену. Вопросы стоит подбирать тщательно — ведь нет пропасти больше, чем между сказанным и услышанным.

— Ты живёшь здесь? Стоило бы спросить о городе, но он подождёт. Сейчас гораздо важнее понять, кто передо мной и куда может завести этот диалог.

— Гаспард взял меня к себе, когда я была совсем малюткой. Я считаю его отцом и не потерплю неуважения к нему.

Она наносит превентивный удар, хотя я не представляю угрозы. Похоже, это вошло в привычку, но не исключаю и личной неприязни. Тем временем Жизель продолжает:

— Ты художница? Я заметила следы угля на тыльной стороне твоей ладони.

Она не пытается внушить мне,что «увидела» это в ауре, как сделала бы любая шарлатанка. В её наблюдении есть прямая честность, которая меня обезоруживает. Я утвердительно киваю.

—Я сделала набросок вида из «летнего кафе» — те горы. — Достаю блокнот, демонстрируя искренность.

Жизель пронзительно смотрит на эскиз, и в её глазах столько печали, что этой грусти хватит, чтобы подчинить себе всё пространство шатра.

— Красиво, — возвращает она мне рисунок. — Но подобные виды встречаются и в более живописных местах. О Вигоре никто не знает. А вот ты — здесь. Не родственница, не подруга, даже не знакомая ни с кем из местных.

Такая прямолинейность меня подкупает. И всё же непонятно, почему она говорит о городе как о колонии строгого режима. Католики, конечно, не жалуют излишнего внимания, но люди в целом праведные. Что за причина у этой скрытности? Не вижу смысла таить от новой знакомой цель своего визита. К тому же, Жизель может помочь.

— Помимо учёбы, я подрабатываю. Меня пригласил сюда мой наниматель — антиквар, страстно влюблённый в своё дело. Он собирает не просто старинные вещи, а уникальные реликвии. Мы искренне рады нашему сотрудничеству. — И это чистейшая правда. Имя коллекционера я всё же опускаю.

— И что же ты ищешь в Вигоре? — Клянусь, она что-то знает о цели моего визита. Я читаю это в её глазах, лукаво поймавших случайный отблеск света.

— Нечто очень древнее и желательно максимально облезлое, — придаю голосу театральной драматичности.

Цыганка улыбается. На этот раз — искренне. И её улыбка, мягкая, как тёплый плед, накинутый на плечи хмурым осенним вечером, согревает меня изнутри.

— Выходит, подойдут любые старинные предметы?

Пожимаю плечами. Дюваль не упоминал ничего конкретного, однако чутьё подсказывает, что не каждая безделушка его устроит. Впрочем, я собираюсь предложить ему всё, что покажется мне стоящим.

— Деньги здесь не всем нужны, — продолжает гадалка. — Тебе лучше заручиться симпатией местных. Они должны захотеть продать свои ценности именно тебе.

Чушь. Деньги нужны всем и всегда. Совет, однако, заношу в умственные заметки. Оглядываю шатёр ещё раз — девушка явно не бедствует. Множество дорогих тканей, ковров, и всё в идеальном состоянии. Для той, кто зарабатывает тринадцать евро раз в неделю плюс жалование горничной, устроилась она чрезмерно роскошно. Нужно будет разузнать о ней побольше.

Мои уши пронзает нарастающий гул мотора. Похоже, пришло время прощаться.

— Благодарю, Жизель. Приятно было поболтать.

Протягиваю руку для рукопожатия. Жест не женский, но вызывающий толику доверия, которая порой становится решающей. Вэл советовал всегда пожимать руку до соглашения — это с вероятностью в семьдесят процентов подталкивает оппонента к нужному решению.

— Взаимно приятно, — отвечает романка, касаясь кончиками пальцев моей ладони.

Что ж, на данном этапе мне хватит и этого. Направляюсь к вокзалу, но, поддавшись внезапному порыву, оборачиваюсь. Шатёр режет пространство, словно багровое пятно вина, расползающееся по опалово-белой скатерти. Сюрреалистичное зрелище. Нужно будет сделать набросок на обратном пути.

У здания меня ждёт новенький Citroen SUV глубокого тёмно-зелёного цвета с графитовым отливом. Пожалуй, для встречи случайной туристки здесь проявляют неслыханные почести. Или же аборигены исключительно вежливы. Или им есть что скрывать от посторонних глаз. Жужжащее чувство настороженности, возникшее ещё на перроне, не покидает меня. Многие списали бы это на предрассудки, но я всегда доверяю своим чувствам. С этим городом и его жителями что-то не так.

В размышлениях приближаюсь к авто. Водитель вальяжно облокотился о дверцу своего железного коня. Рядом — проныра Гаспард. Мужчины обрывают разговор, заметив меня.

— Я Лоран Леруа, — представляется незнакомец. — Такси в городе не в ходу, последняя контора обанкротилась несколько лет назад. Я составлю вам компанию до города.

На вид ему между пятьюдесятью пятью и шестьюдесятью. Несмотря на очевидную обеспеченность, одет скромно, что располагает и стирает барьеры. Отвечаю на приветствие. Гаспард прощается со мной, осыпая отточенной этикетом речью. Леруа предлагает занять место сзади. Мой багаж уже загружен. Мелькает мысль: не копались ли достопочтенные господа в моих вещах? Но, взглянув на водителя, вижу лишь искреннюю готовность помочь. Он бы не стал. А вот вокзальный проныра — запросто.

Пытаюсь анализировать его поведение, но, взглянув в окно, застываю в немом восторге. Словно нырнув в XIII век, я чувствую себя его органичной частью. Опорными точками реальности остаются лишь моя современная одежда и белоснежная кожа салона. Серпантин напоминает тропу просветления, пройдя которую, оставляешь прошлую версию себя у подножия, с каждым шагом приближаясь к своей сути. Нагой перед правдой и ложью, не отягощённый жадностью и гордыней. Горы, словно молчаливые судьи, взирают с высот своих пьедесталов на непрошеных гостей, но при этом любезно указывают путь.

Из глубин размышлений меня вырывает голос водителя.

— Мадемуазель Русс, в нашем городе вам будет непривычно. Прежде всего, хочу предупредить: отелей в Вигоре нет. Это не туристическое место. — В его тоне звучат извинения, словно он лично виноват в ситуации.

Я не таю разочарования, однако собеседник мгновенно развеивает его, упомянув о гостевых домах.

— Формально это дома тех, кто покинул Вигор. Жилища не продаются, а переходят в собственность мэрии. Знаете, желающих поселиться здесь немного. Продавать попросту некому. Для вас же это станет несомненным плюсом.

Ещё раз окидываю взглядом окрестности. Серьёзно? Многие мои знакомые художники сбежали бы сюда, отдав последние деньги, лишь бы не вдыхать смог агломерации. Возможно, о Вигоре просто никто не знает, как не знала и я. Но, думается, дома никогда и не выставлялись на продажу. Местные не хотят привлекать внимание. Если здесь обнаружатся полезные ископаемые, горы начнут уничтожать, леса — вырубать. А гробовая тишина сменится промышленным рёвом.

— Буду очень рада. Но не знаю, по средствам ли мне целый дом.

— Не беспокойтесь, у общины есть скромные домики, что едва ли обойдутся дороже гостиничного номера.

За разговором мы неумолимо поднимаемся выше, и вот уже кажется, что можно дотянуться до свинцовых туч, как перед нами открывается городская панорама.

Я не жалуюсь на недостаток вдохновляющих видов — моя семья много путешествовует. Но теперь меня охватывает новое чувство. Городок с преимущественно готической архитектурой стоит на огромном плато, кутаясь в объятия гор. За грядами, предположительно, течёт река, чьи испарения создают над Вигором плотную завесу. Но с одной стороны горы расступаются, обнажая поляну, которую ласкают лучи полуденного солнца. Там, на склоне, раскинулись богатые виноградники, уже наметившие первые гроздья. На лугу пасутся упитанные коровы и козы. Вспоминаю вкус утренних сливок и гордость Гаспарда. Вигору не нужны чужие. Он существует автономно. Город ассеритивен, горд и неприступен. И я готова выстроить с ним приятельские отношения, чтобы подобраться к его тайнам.

Серпантин устремляется вниз, и вот-вот я окажусь в гуще событий, словно новый товар, выставленный напоказ. Последние минуты покоя трачу на построение стратегии. Притворяться католичкой — глупо и льстиво. Не стоит акцентировать и свой атеизм. Иногда воздержание — не предательство себя, а единственно верная тактика. У месьё Леруа в такт тряске на шее раскачивается выскользнувший из-под рубашки лаконичный крестик из тёмного металла — остолп его веры.

Мы приближаемся к роскошному готическому особняку, минуя, к удивлению, площадь и мэрию. За плетёной оградой томятся заросли диких роз приглушённо-медного оттенка, укрощённые рукой садовника. На крыльце возникает хозяйка — высокая пожилая женщина в закрытом тёмном одеянии. Её осуждающий с порога взгляд не сулит приятной беседы. К счастью, меня нелегко смутить.

Без раздумий открываю дверцу и уверенной поступью направляюсь к старой горгулье. Ещё один сорванный лепесток проносится мимо, подхваченный равнодушным порывом ветра, уносящим пленника в неизведанные земли.