Ключ от вечности

И своей она красотою

Всё на свете помрачит…

— Алексей Кольцов.

ЧАСТЬ I

У меня была хорошая подруга в школе; немного странная и несимпатичная: маленький рост и одевалась Ева, как мальчик. Пацанка, одним словом.

Общалась она со мной и нашим общим другом — Тимуром. Больше у нее друзей не существовало. С людьми Ева сходилась плохо.

Вчера я узнала, что Ева умерла.

В институте наступили каникулы, и я вернулась в родной город, чтобы повидаться с родителями. Почти ни с кем из школьных друзей я не поддерживала связь. Ева была тем человеком из прошлого, с кем я не общалась с окончания школы. С Тимуром мы иногда созванивались, про общую подругу почти не вспоминали. Тимур не разговаривал с Евой уже давно.

— Мне кажется, она меня избегает, — говорил он по телефону. — Я поздоровался с ней в магазине, а она сделала вид, что не заметила... Я в нее был влюблен, знала?

— Серьезно? Никогда бы не подумала.

— По-настоящему, — сказал Тимур. — Она за мной домой заходила! Каждый божий день. И мы вместе шли в школу. Всегда помогала с домашней работой... Она была самая умная из нас.

— В ней что-то было.

— Да... Было.

Я узнала о смерти Евы, со слов Тимура. Мы созвонились, встретились и он мне сообщил эту неприятную новость. Он увидел свежую могилу Евы, когда пришел на кладбище навестить свою покойную мать.

— Как это произошло? Почему она умерла?

— Не знаю, — Тимур дернул плечами. — Пробовал поговорить с ее матерью, но, кажется, она продала квартиру и уехала из города.

Мы стояли возле могилы подруги. Почему-то я вспомнила, что правильней побыть немного возле нее, только ближе к вечеру. Когда мы оказались на кладбище, уже стояла ночь. Мне было не по себе. На фотографии Ева выглядела красивее, чем я ее запомнила. Я подумала, что так правильней.

— Интересно, почему она умерла... — мой голос дрогнул на последнем слоге.

Тимур положил мне руку на плечо. Я уткнулась мокрой щекой в его грудь. Чувствовала себя плохо. Очень, очень плохо.

В городе я собиралась пробыть неделю, не больше, а затем вернуться в Краснодар и съездить с подругами на мотогонки. Сама я не гонщица, но зрелище обещало быть отпадным, упускать такую возможность казалось нельзя.

День, который планировался стать последним с родителями на этих каникулах, мы провели на даче. Мама готовила салат, я ей помогала. Отец жарил мясо на мангале. Запах зелени и жареной свинины разносил освежающий весенний ветер.

Мы сидели за столом в беседке, ели с бумажных тарелок и безмятежно болтали. Мама говорила, что гордится моими успехами в учебе. Папа внимательно слушал, когда я рассказывала о своем молодом человеке (забавно наблюдать за его беспокойством о моей внезапно наступившей зрелости). Родители не знали о том, что случилось с Евой; я им не сказала. Не хотела мрачной новостью портить идиллию.

После еды и разговоров с семьей мне захотелось пройтись. Я шла по улице частного сектора; по обеим сторонам стояли дома огороженные заборами. Пахло дымом от сухой древесины. Кто-то топил баню, подумала я. Потом запахло едким дымом — кто-то сжигал мусор.

Я отвлеклась на размышления о будущем, подсознание взяло контроль над телом. Ноги привели меня к дому, в котором я, Тимур и Ева когда-то проводили время только втроем. У отца Тимура неподалеку был гараж; у Евы жила бабушка. Звали бабушку — Веста.

Три этажа голого красного кирпича с пустыми не застекленными окнами отталкивали не только впечатлительных детей, но и взрослых.

Изначально дом строили, чтобы сделать из него сауну с несколькими комнатами.

— Хозяина убили стгоители, — рассказывал Тимур, тогда у него еще молоко на губах не обсохло и он не выговаривал букву «р», из-за чего ненавидел собственное имя и слова с буквой «р». — Он пгишел отгугать строителей за то, что они медленно габотают, и они его убили.

В то, что строители настолько сильно взбесились от бранной лексики начальства в свой адрес, верилось с трудом. Ева дала знать об этом Тимуру, и мальчик уточнил:

— Когда гыли фундамент, стгоители случайно откопали древнее животное, которое умерло от редкой болезни. Эта болезнь всё это время спала на костях, котогые остались от животного. Один из стгоителей дотгонулся до костей голыми руками и загазился. А потом загазил всех остальных строителей, потому что часто чихал. Человека болезнь не убивает, она сводит его с ума. Когда хозяин стал ругаться, они взбесились и убили его голыми руками.

Я посмеялась над историей Тимура и назвала его выдумщиком. Когда он предложил войти в дом, я запротивилась. Признаться в трусости я не могла, особенно Тимуру, чьи слова уже успела поставить под сомнение. Гордая девочка, ничего не скажешь. И несколько лет назад, своим нелегким примером я доказала — дом не представляет опасности.

У дома не имелось окон, но стояла дверь. Ржавая, тяжелая и скрипучая. Я вошла первая, ведь я не боялась.

За те два года, что я его не видела, дом почти не изменился; каким был таким и остался. То, что ты встречаешь уже в нелучшем своем состоянии, как правило, не меняется или меняется в худшую сторону.

Дом из красного кирпича не изменился; взявшись за ручку, я потянула на себя дверь. С неприятным скрипом она поддалась. Скрип за пролетевшие годы все таки стал звучать намного неприятней. На двери красовалась облезлая бумажка; разобрать, что на ней не представлялось возможным.

Загадочные символы и почти нечитаемые надписи впечатались в голые заштукатуренные стены, которые два года назад отличались почти стерильной чистотой и даже не догадывались о том, что однажды проснутся с подобными татуировками. Кто это сделал? — подумала я.

Поразительный контраст лицевой стороны и внутренностей давно заброшенного сооружения меня резко смутил. Возможно, долго пустовавший дом вдруг стал обитаем и, судя по рисункам и надписям на стенах, не вполне здравомыслящими людьми. Даже безумными.

Стоит ли идти дальше?

Но ответ чересчур очевиден. Гордость во мне никуда не делась. Я словно опасалась, что этот Тимур узнает, как я струхнула, уже будучи взрослой, и, как в детстве, начнет меня подкалывать.

Стены сверкали острыми символами, как стрелы выпущенные из древних ловушек. По коже забегали мурашки. В метре от поворота, ведущего на лестницу, я остановилась. Свое громкое дыхание я спутала с дыханием человека, который стоял за моей спиной. Лысый череп и ужасные символы по всему полуобнаженному телу. Таким его рисовало мое воображение. Я не обернулась.

Чья-то тень на секунду выглянула из-за поворота, и я дернулась.

— Ты глупая. — Я недовольно дернула головой и стала подниматься по лестнице на второй этаж.

Если тень и была, она принадлежала птице, пролетевшей напротив окна.

Второй этаж я сразу минула, ибо он не представлял никакого интереса для нашей тусовки. Единственное: в детстве у окна второго этажа мы поставили самодельное чучело. Метла, желтый плавательный жилет и две руки от двух разных манекенов — составные части чучела. Тимур вытащил руки из гаража своего отца. Тогда никто не задался вопросом: а что они там делали?

Ныне чучело отсутствовало. Оно ушло, промелькнуло у меня в голове. Оно где то прячется...

Третий этаж — полноправно мог называться нашей любимой территорией. Отсюда просматривался частный сектор на все стороны света. Разноцветные крыши домов, собачьи будки и теплицы находились под контролем наших пристальных взоров. Жуткие граффити добрались и до третьего этажа. Мне вдруг пришла в голову мысль, что все они сделаны одной краской и, судя по всему, рукой одного и того же человека. Однако я не уверена.

На этаже гулял простор. Стены, разделяющие тесные комнаты, отсутствовали. Мы могли позволить себе играть здесь в мяч. Однако мяч имел раздражающее свойство регулярно вылетать в окно.

— Зачем ты так делаешь? — Тимур нахмурил брови, когда мяч в очередной раз оказывался за пределами дома от моей ноги.

— Я не специально! — отвечала я и хмурила брови еще сильнее, чем Тимур.

Зеленый камушек покоился на окне. Я улыбнулась, подняла взгляд и отошла на несколько шагов в сторону. Кофейная банка Nescafe стояла на широкой деревянной балке, которая составляла каркас крыши. В краешке алюминиевой кофейницы и пластиковой крышки гвоздем маленький Тимур проделал маленькую дырочку. Через нее мы протянули тоненькую цепочку, другой конец которой закрепили на балке вбитым гвоздем.

Я взяла зеленый камушек, прицелилась и метнула его в банку. Снаряд попал точно в цель, и кофейница, повиснув на цепочке, закачалась над полом... Наш тайник. В нем мы хранили самое ценное и запретное: мелочь, сэкономленную на поездках в автобусе, украшения (вроде моих сережек с мордочками котят), зажигалку; Евин молитвенник, сигареты.

Я подобрала камушек и положила его на условленное место под солнцем в оконном проеме.

Банка оказалась легче, чем я запомнила. Я сняла цепочку (она была от ошейника миниатюрной собачки по кличке Сиси, принадлежавшей моей матери), открыла крышку и заглянула внутрь. Кроме исписанного тетрадного листа и совершенно незнакомого мне старого ржавого ключа, тайник ничем не располагал.

Тетрадный лист свежий, относительно недавно вырванный. Буквы, выведенные синей шариковой ручкой, маленькие и четкие. Узнать почерк Евы не составило никакого труда.

Мне не дозволено знать, кому именно суждено прочесть эти строки, Тимуру или Софи, но кто бы ты ни был, ты мой лучший друг, и я доверяю тебе свою жизнь. Не удивляйся тому, что я собираюсь тебе рассказать, и не устрашись того, о чем я собираюсь тебя попросить.

На самом деле я не умерла; мое хладное тело закопано в гробу на Северном кладбище, но я не мертва. Однако это непременно случится, если мне своевременно не помочь. Кто бы ты ни был, я знаю, что ты мой лучший друг, и ты не оставишь мою просьбу (мою мольбу о помощи) без внимания, какой бы невероятной она тебе ни показалась. Помни, только так меня можно спасти. Так вот, лучший друг: сперва ты должен выкопать мое тело...

ЧАСТЬ II

Я не могла поверить, что это письмо написано Евой. Однако ее почерк и ее стиль изложения мысли отчетливо просматривались. Я оказалась шокирована, но заинтригована. Тимур, судя по всему, разделял мои чувства, однако ему не понравилось, что я была в заброшенном доме совсем одна и без перцового баллончика в кармане.

— Я слышал, там кто-то живет, — Тимур кусал губу.

— Живет? — сказала я.

— Отец рассказывал: по ночам в том доме свет горел. Он видел чьи-то тени в окнах.

«Неужели это его очередная страшилка?» — подумала я.

Я не стала рассказывать Тимуру о символах, чтобы он не забеспокоился еще больше.

— Что мы будем делать? — спросила я.

Друг посмотрел на меня из-под лобья:

— А что ты хочешь сделать?

Я дернула плечами:

— Не знаю, — неуверенно сказала я.

А действительно: что я хочу сделать? Выкопать могилу своей подруги? Это же абсурд! Это дико.

Я подождала, что скажет Тимур.

— Не нравится мне это. — Он еще раз перечитал письмо. — Хрень какая-то.

— Буду честна с тобой: мне неспокойно. Она же с собой что-то сделала...

— Что, например?

— Таблеток каких-нибудь выпила или объелась чего-нибудь. Что, если она действительно жива? Ты же прочел письмо!

— Действительно хочешь ее выкопать, Соф? Охренеть! Вот сейчас мне неспокойно. Это же может быть чья-нибудь шутка!

— Дурацкая шутка.

— Согласен, дурацкая. И тот, кто решил так над нами подшутить, очень плохой человек... Софа, живых людей в гроб не кладут.

— Кладут. Если они хотят, чтобы все думали, будто бы они мертвы.

Тимур покачал головой:

— Хрень какая-то... Я поверить не могу, что ты хочешь это сделать, просто... поверить не могу.

Я положила ему руку на плечо:

— Нам будет намного спокойней, если мы все проверим.

То, что мы собирались сделать, отдавало варварским безумием. Или сатанизмом. Или еще чем нибудь. Однако я не смогла бы спать спокойно, будучи не совсем уверена, что в гробу лежит не совсем мертвый человек. Тем более если это моя подруга. Тем более если она надеялась на мою помощь.

Под покровом ночи мы явились на кладбище. Тимур привез штыковые лопаты, которые взял из гаража отца. Он смотрел на меня немного напуганным и обвиняющим взглядом. Он был той ночью здесь со мной на жутком кладбище, и помогал откапывать гроб Евы. Я понимала: ему это нужно не меньше, чем мне.

Земля рыхлая, Еву закопали недавно. Откапывали не меньше часа. Зачерпнув лопату и бросая почву в одну из двух куч, мы то и дело осматривались: вдруг на кладбище появился кто-то еще, вдруг уже вызвали полицию. Вдруг ночной сторож бежит к нам с дубинкой. Среди надгробий, заборчиков, статуй, декоративных деревьев и кукол, повешенных на колья, как пугало, не появлялся свет от чужого фонарика, не слышался посторонний голос. Если бы нас заметили, то заклеймили мародерами. А письмо Евы и наши оправдания никого не убедят.

Концы обеих лопат уперлись во что-то твердое и полое. Мы открыли крышку. Бледное лицо, руки сложены на груди. Мы переглянулись с Тимуром. Я достала баночку смазанную ацетоном и вылила немного на кусок ветоши. В письме говорилось: «сотри символ... »; я стерла один из тех рисунков, что видела в заброшенном доме, выведенный черным маркером на руке покойницы. Я чувствовала себя ужасно. Что на меня нашло? Несколько моих горячих соленых слез упали на худи с аниме-котиком, которое оказалось посмертным облачением Евы не считая полиэстеровой мини юбки.

Усталый и вспотевший Тимур упал на горку земли, в которой копошились дождевые черви; облокотившись о лопату, он не смотрел на Еву: одного взгляда на ее мертвецки бледное лицо хватило, чтобы понять: он был прав — «живых людей не хоронят».

Я тяжело вздохнула, вытерла слезы на щеках, оставив мазки грязи. Взглянув на свои почерневшие руки, я ужаснулась. Мне стало страшно. Меня затрясло. Что я натворила? — подумала я. — Я чудовище! Я безумна! Мне захотелось, чтобы эта демоническая ночь побыстрее закончилась. Я закрыла крышку гроба и вылезла из ямы. Оказавшись на уровне живых мне стало тяжело дышать, грудь сдавило ледяным шоком.

Оказалось, осознание своего поступка стало не самым пугающим, что случилось с нами за эту ночь. Зачерпывая землю из гор земли, мы стали закапывать свидетельство нашего преступления; свидетельство нашего общего помешательства, спровоцированного не то горем не то бесконтрольным любопытством. Довести начатое до конца не получилось. Крышка гроба внезапно дернулась.

Я и Тимур застыли как вкопанные. Оба не решались спросить: видел ли и слышал другой то же самое. Крышка дернулась еще раз. Я выронила лопатку из рук и отступила на пару шагов назад, подальше от разрытой могилы. Подальше от гроба, который вел себя не так. Несколько секунд тишины, которые длились намного дольше в измерении наших сознаний, пораженных резкой дозой адреналина и...

— Эй... Эй, кто-нибудь! — услышали мы приглушенный слоем земли и опущенной крышкой гроба знакомый голос. — Я здесь, помогите! Я жива!

Мы не могли поверить собственным глазам. Ева, которая несколько минут назад лежала холодным бледнолицым телом в гробу (и не водилось никаких сомнений, что она мертва), живая и здоровая стояла перед нами. Решение раскопать могилу оказалось не напрасным. Однако над этим чудом летали пугающие подозрения — что-то не так. «Если это какой-то фокус, — подумала я, — то Еве следует открывать свое шоу».

Она дышала и могла стоять на двух ногах, но явно ослабела за время пребывания в гробу. Вероятно, подобная изоляция изматывает.

— Сперва мне нужно поесть, — сказала подруга еле слышно, облокотившись о шею Тимура.

Мы посадили Еву в машину, на заднее сидение, она легла поджав ноги к груди; молча забросали могилу землей; убрали лопаты в багажник и поехали все вместе к Тимуру на квартиру. Он жил один. Там Еву накормили макаронами с котлетами и напоили чаем. Она ела молча, не поднимая головы от тарелки. Она была очень голодной. Затем подруга сказала, что ей нужно выспаться. Тимур положил ее в свою кровать. Мы остались одни, и Тимур посмотрел на меня взглядом, который я моментально поняла.

— Я останусь, — сказала я.

Я легла на диване, Тимур — постелил себе на полу. Лечь в кровать к Еве мне не пришло в голову. А ведь раньше мы ходили друг к другу на ночевки. Помню, что плохо спала той ночью и видела странный сон. В коридоре горел свет. Шторы колыхались на ветру. Я посмотрела на окно, в котором отражалась вся комната. Ева повернута к окну лицом. Глаза ее открыты, они отражались в стекле белыми четкими овалами.

На следующий день Ева очевидно чувствовала себя лучше.

Я увидела в лучах проснувшейся зари, что усталость на ее лице сменилась ясностью бодрого, отдохнувшего тела и ума.

— Спасибо, вы спасли меня. — Она пила крепкое кофе из кружки. Чёрный, без сахара.

— Ева, что происходит? — Тимур, сложил руки на груди. Он устал ждать ответы на волнующие нас обоих вопросы. Он опередил меня всего на несколько секунд.

— Почему ты оказалась закопана заживо? — продолжил друг. — А если бы Софа не нашла записку? Это какая-то игра?

— Никакая это не игра! — ответила Ева; она рассердилась, скулы на ее маленьком лице напряглись, она серьезно посмотрела на Тимура.

Потом тон ее сменился на более спокойный.

— Это не игра, — повторила подруга. — Я действительно умерла. Но благодаря вам я снова среди живых.

Мы ждали, что она еще скажет. Ева поняла и тихо, с девчачьим целомудрием, прочистила горло и продолжила:

— У меня был... Нелегкий период в жизни после окончания школы. Я... Запуталась или вроде того. Я искала способ как-то помочь себе и кое-что нашла. — Ева улыбнулась, вспомнив об этом «кое-что». — И это прекрасно. Я никогда в жизни не испытывала ничего подобного...

— О чем ты говоришь? — Тимур слушал внимательно, сомкнув брови.

Лицо Евы снова стало серьезным:

— Об этом просто так не рассказать. Нужно увидеть... Я нашла... клад, однако у меня возникли кое-какие проблемы. Я не могла его удержать, сохранить. Живым это сделать невозможно... Я должна была умереть.

Тимур подождал минуту, а потом махнул рукой и вышел из кухни. Абстрактная манера повествования Евы его не впечатлила.

— Ева, надеюсь, в этом не замешаны наркотики, — осторожно спросила я.

Ева отрицательно покачала головой:

— Оно бесценно, Софа. Оно бесценно.

Я тяжело вздохнула. Понять Еву казалось сложной задачей.

Мое внимание привлекло что-то белое и полукруглое. Оно лежало на кухонном столе рядом с чашкой, из которой Ева пила крепкий кофе. Я приняла это за перышко, но когда взяла в руки, поняла, что ошиблась. Это не перышко, а человеческий ноготь с коротким мазком красного лака.

— Надеюсь ключ при тебе, Софа?

ЧАСТЬ 3

Из радио шла лекция какого-то ученого:

— Безумие – это состояние, которое может принимать множество форм и проявлений. В литературе, кино и других видах искусства безумные персонажи часто становятся одними из самых запоминающихся благодаря своей непредсказуемости, сложности характера и глубине эмоций...

Большую часть пути Ева спала. Ее голова покоилась на моих коленях; я нежно поглаживала ей гладкие волосы, в которые успела закрасться седина.

Я вспоминала какой она была в детстве. Скромной с остальными, но очень открытой и жизнерадостной со мной и Тимуром. Что в нас двоих такого особенного? А что было особенного в ней?

Я подумала о идиосинкразии. В медицине идиосинкразией называют болезненную реакцию на определенные неспецифические раздражители. В психологии — полную непереносимость людьми друг друга или же непереносимость каких-то ситуаций. Ева не переносила людей. Всех кроме меня и Тимура...

— Вот несколько примеров безумных персонажей: Ренфилд (роман Брэма Стокера «Дракула») – человек, одержимый жаждой крови и служащий графу Дракуле. Его поведение становится все более странным по мере развития сюжета...

С каждым выпавшим ногтем она становилась слабея, лицо подруги бледнело, приобретая черты покойника, которым ей уже довелось побывать.

Существует город-призрак Тримрак. С прошлого века он брошен людьми. В интернете я узнала, что селение оставлено при странных обстоятельствах. Если с Чернобылем всё понятно — взорвался ядерный реактор, и территория на много километров вокруг стала непригодной для жизни, — то с населенным пунктом у реки «Морока» дело обстоит иначе.

Человек просто оставил свои дома и квартиры. У каждого опрошенного любопытным журналистом, интересовавшимся данным феноменом, имелась логичная причина, которая продиктовала ему покинуть город.

«Удивительно то, — писал журналист, — что резкая массовая миграция обусловливалась личными, вполне тривиальными причинами отдельно взятого человека; со стороны это выглядит, судьбоносно, словно сама вселенная дала отмашку эвакуировать жителей Тримрака...»

Грустный Спанч Боб болтался над приборной панелью. Из динамиков доносились слова песни «The Stall» группы «Warpaint».

Трое суток мы добирались до города, который на электронных картах значился заброшенным храмом, сквозь дымку ночи и прозрачность дней. Тимур почти не смыкал глаз. Водить умел только он.

Иногда Ева дергалась и бредила во сне; говорила странные вещи:

— Меня не найти на той стороне, — стонала подруга, — Вы меня найдете на той стороне рано или поздно... отыщите меня на той стороне... Не потеряй ключ...

Я дала ей Лоразепам, но кажется это не помогло. Только когда мы приблизились к Тримраку ее немного отпустило. Ева не потела, жар не мучил. Наоборот: кожа подруги становилось все холоднее.

Машину пришлось оставить почти у самого въезда в город. Дорогу перегородила стена из бетонных плит, которые стояли друг на друге и напоминали слоенный пирог для какого нибудь тролля. Плохой знак, подумала я. Словно сама вселенная дала отмашку...

— Это место мне уже нравится, — сказал Тимур и бросил камень в бетонные плиты.

На руке Евы остался всего один ноготь с красной римской цифрой 5.

— Нужно поторапливаться, — сказала подруга.

Мы посадили Еву в детскую коляску (рост подруги позволял), которая стояла на автомобильной парковке возле фонарного столба, как проклятая вещь. Ева вела нас, вытянув указательный палец своей тощей маленькой ручки в правильном направлении, как стрелка компаса. Откуда ей известно куда идти? — подумала я. Тимур глотал энергетики в зеленых банках и пытался не свалиться с ног, заснув крепким сном; я толкала коляску и с любопытством озиралась по сторонам.

Птицы не летали. Я не увидела ни одного суетного голубя или нервного воробья; вороны не сидели на линиях электропередач, а чайки не кричали над головой. Тримрак показался мне самым чистым городком, который я когда-либо видела. В каждой пятиэтажке целы стекла, никакого мусора на улицах, даже опавших листьев или веток, что уж говорить о тех отбросах, что оставляет после себя человек. Город напоминал свежий жилой комплекс, в который еще не успели заселиться люди. Если бы не предыстория города, уже известная мне на тот момент, я бы подумала именно так.

Небо посерело и предупреждало грозными раскатами грома о скором дожде. Ева привела нас к необычному зданию, которое возвышалось на противоположном конце города в центре пустого, залитого бетоном квадратного участка. Я вспомнила, что журналист кое-что писал об этом сооружении в своей подробной статье:

«Это здание из камня ломает стереотипы о традиционной постсоветской архитектуре. Оно построено из множества мелких сооружений, напоминающих одноэтажные домики с куполообразными окнами, которые небрежно наслаиваются друг на друга... В этом прелесть и беспощадность искусства.»

Высота здания около 80 метров. По идее, такое оно должно быть видно с любой точки города, но мы заметили сооружение только когда подошли к нему почти вплотную. Я свалила всё на свое рассеянное внимание, а Тимур вообще волочил ноги в полуобморочном состоянии от нехватки здорового сна, но даже он удивился, когда, завернув за угол, увидел эту странную величественную постройку. Здание, мне так показалось, скрывала какая то светоотражающая пелена которая рассеивалась если смотреть на нее под определенным углом и на определенном расстоянии.

Мы вошли внутрь через высокие парадные двери и поразились престранно разбросанным деталям интерьера. Через прозрачное стекло на потолке проникал солнечный свет, освещая круглую форму стен, на которых на разных уровнях стояли двери, по-видимому, ведущие в отдельные комнаты, к каждой двери вела металлическая лестница, как каракатица. Сверху на толстой цепи, тянувшейся с куполообразного потолка, свисала открытая чугунная дверца, вроде тех, что стоят на печках, только эта была в несколько раз больше, в нее спокойно мог войти человек среднего роста, не пригибаясь. Она слегка покачивалась примерно в трех метрах над полом (испачканным в этом участке небольшим количеством сырой земли), будто бы в нее кто-то недавно вошел. Я так же увидела скульптуру ангела, созданную из ржавых переплетающихся труб. Сквозь щели между трубами пробивалось оранжевое свечение: внутри скульптуры горел огонь или плавился металл. Воздух показался мне сырым, однако стены и пол однозначно были сухими, на них отсутствовал конденсат. Кое-где зияли черные пустые прямоугольники в месте отсутствия каменной кладки, хотя снаружи здание казалось цельным, без видимых дефектов. Возможно, мне показалось, но, кажется, за этими пустыми прямоугольниками я увидела маленькие огоньки, похожие на синии звезды.

— Нам нужно спуститься ниже, — Ева трясла рукой. — Ниже... Еще ниже...

Мы пришли к винтовой лестнице, ведущей в подвал. Мы спускались ниже, и на стенах появлялось все больше и больше символов, которые я уже видела. В какой-то момент рисунки стали наслаиваться друг на друга и уже невозможно было что либо разобрать.

Мы оказались в просторном полупустом помещении. В противоположном конце от винтовой лестницы стояла дверь.

Все мои тревоги разом проснулись. Дверь словно маскировалась под что-то знакомое. Та же облезлая бумажка...

— Воспользуйся ключом, — Ева положила мне руку на плечо. — Открой ее...

Я достала старый ржавый ключ, который нашла в банке вместе с письмом, из кармана. Я столько времени потратила на рассматривание этого предмета, но так и не заметила в нем ничего необычного. Подруга стояла напротив двери. Я вставила ключ в замочную скважину и провернула. Я собиралась открыть дверь, но Ева меня остановила:

— Стой.

Я посмотрела на подругу. Я увидела в ее глазах сочувствие толи к моему страху толи еще к чему. Она сказала:

— Не забудь отойти в сторону... Не попадай в тень.

Я хотела спросить, что подруга имеет в виду, но она не дала мне этого сделать. На ее лице появилась строгая решимость:

— Открывай.

Я потянула ручку на себя. Знакомый скрип. Или нет? Я услышала чистый скрип ужаса. Да, это был он. Он самый.

Дверь открылась, и на пол спустилась тень древнего кошмара. Эта тень накрыла Еву, как черный пакет. Она обернулась вокруг подруги плотной пленкой мрака. Все эмоции и вся моя целостность зашатались.

Белоснежные шарики глаз посмотрели на меня. В них отразилось толи безумие толи ярость толи все вместе. Будто бы все эмоции которые может испытывать человек в агонии смерти предстали моему взору. Я посмотрела в глаза смерти, которая собиралась оставить меня умирать; гнить. Ева или уже не она указала на меня тоненьким пальчиком, ее рука, как рука манекена, больше не дрожала. Её призрачный голос дребезжал шепотом забытых книг, хранящих древние секреты. Я услышала щебетание чумных крыс, которые доносились из открытой двери, но не решалась заглянуть кто их издает.

— Зверь, запертый в клетке. Приближается ужас.

Кто это сказал? Расстроенные нервы?

Тимур впав в оцепенение, стоял позади Евы. Он с ужасом смотрел то что находиться за дверью. Он стоял не шевелясь. Он побледнел, его челюсть слегка двигалась. Он жевал, то что мы, люди, могли бы назвать своей душой. Теперь я это поняла. Его предали.

— Придали...

А потом с его тела стала слезать кожа; язык вылез из открытого рта, глазные яблоки выпали из глазниц, они тянулись к открытой двери. Ногти отслаивались от его пальцев. Тимур не кричал, его душил ужас. Какая то демоническая сила, за секунды, превратила его в телесный поток потрохов.

Мое сознание куда-то улетело и я узрела:

Я шла по мосту из рассеивающейся энергии после взрыва нейтронной звезды. Я обернулась.

Позади, на мосту, валялась отрубленная голова, как неведомая планета, затерянная в бескрайней пустыне вечности. Волосы, спутанные и окровавленные, прилипли к бледной коже, а губы, слегка приоткрытые, хранили вечное молчание. Чья это голова?

Кровь, густая и темная, медленно стекала по краю камня, сливаясь с тенями, уползающими в ночь. Вокруг царила тишина, нарушаемая лишь редкими порывами ветра: сама реальность затаила дыхание, наблюдая за этим мрачным зрелищем. И в этой тишине, в этом холоде, в этом безысходном спокойствии голова казалась не просто частью тела, а символом — знаком конца, расплаты, неизбежности. Она была посланием, высеченным в обелиске времени, напоминанием о том, что всё имеет свой бесконечный предел.

Голова отрастила ножки за секунду. Такие маленькие и тонкие, как у насекомого. Заметив меня глазами, которые скрывались в космической непостоянной тени, голова засеменила в мою сторону.

Я побежала вперед. Внезапно мост под моими ногами перестал быть сплошной энергией. Я ступала по обыкновенному сырому камню. Где-то вдалеке гремели пушки и звучали резкие команды:

— Держать оборону!

— Не пропускать врага!

Со свистом над моей головой пролетел самолёт. Я обернулась, голова заползла на грудь мёртвого человека в серой форме с медалями. У трупа отсутствовал череп. Вонзив маленькие тонкие лапки насекомого, как шприцы, в кровавое месиво на шее, голова соединилась с человеческой тушкой.

Я не захотела наблюдать, что будет потом. Я побежала дальше, но мне навстречу вышли... Они. Кожа багрово-черная, покрытая кривыми чешуйками, блестящими, как далекие галактики. Опадающими, как смола. Глаза, которых было несколько десятков по всему телу, гипнотически сверкали. Гнилостный запах, или, скорее, то, что было на него отдаленно похоже, ударил мне в нос из их внезапно открывшихся пастей. Вокруг нас пролетали невероятные обрывки реальности. Невероятные, потому что непохожие на то, что можно было бы описать.

Они открыли пасть, чтобы сказать.

Они сказали:

— Никакие объяснения не будут иметь значения после того, как мы начнем.

Сказанные предупреждения заставили меня содрогнуться. И они начали...

Неминуемая гибель ждет каждого. Все иллюзия и не имеет смысла. Твоя душа, как банка с кофе на полке в магазине. Кто ее купил? Кому она принадлежит?

— Оглянись в последний раз вокруг, пока ты жив.

Единицы математических измерений не смогут этого объяснить. Фикция! Людская мера успеха — как это жалко. Выживание. Переоцененные безделушки. Сильнейшие? Слабейшие?

Все умрет, сгинет.

Смерти не существует, как и жизни.

Сердца людей и души певчих птиц — моя свита. Кто это сказал?

— Я выполнила их приказы без сожаления, — это был голос Евы.

Она выполнила приказ. Без сожалений.

Крики. Бледные чайки с разбитыми клювами. Химия отражений во сне; слова следуют позади, а в груди вместо сердца чья-то пасть. Сердце билось взрывами динамита. Жестокое омрачение рассудка. Это вечность, бхикшу.

Кого? — подумала я. Но это началось снова...

У существа похожего на облезлую гориллу вишневые глаза. Больные животные ели землю, камни хрустели на острых зубах. Зубы ломались, выплевывались. Истлевающее тело. За секунды оно истлевало, а я смотрела и ничего не могла сделать.

Я это ощущала. Я ощущало его тление...

За дверью в подвале странного сооружения в городе призраке не только вечность, но и флот ярости. Так я это поняла.

Перечитывай до тех пор пока ней поймешь.

— Твое Будущее — это загадочная дверь, за которой скрываются бесчисленные сюрпризы, — говорила мне мать.

Она ошибалась.

Главное не открывай дверь. Тримрак. Опасность. Я умоляю не открывай дверь.

Тень, которая уже не Ева, указала на меня пальцем:

— Ты. Награда. Жизнь и Смерть, как день и ночь. Ты.

Черная рука притворно скромно легла мне на глаза. Мне показалось, что я увидела край реальности; край мира. Бессмысленные атаки на вечность. Как картины Чиро Маркетти в негативе. Как несчастный друг. Как оставленный умирать несчастный лучший друг.

Вот как ты умерла, Ева...

Ночь топила внимание темной, бархатной тьмой, в которой звёзды мерцали, как бриллианты. Оно напомнило послание незримого странника:

— Вы откроете для себя войну, которую не в состоянии выиграть...

Глаза существа стали облеплять мое тело. Признаки безумия. Мимо пролетел протеиновый батончик. Космонавт обронил.

Мысли упали глубоко.

Глубоко.

Глубоко....

Я ушла от наваждений. Совершенство поработило меня чем то противоречивым. Я это почувствовала, но не могла сопротивляться.

Я не знаю кто это прочтет и когда. Я даже точно не знаю, зачем я пишу это письмо?

Дорогой друг, для начало ты не в коем случае не должен выкапывать мое тело...