Книга Оглушенного Света

ПРОЛОГ

Соль хрустит подо мной, как тонкий лёд. Я сижу в центре круга — белоснежного, почти святотатственно яркого в этой сгущённой темноте. Свечи расставлены ровно, будто их ставила рука, не знающая дрожи, под линейку. Пламя вытягивается к потолку — тонкие языки, которые всё ещё помнят, что такое мир. Они — последние, кто здесь дышит. Меня зовут Дарофей Килин. Я сомневаюсь, что эту бумажную исповедь уже хоть кто-то когда-то найдет. Мне просто нужно все переосмыслить, так что буду соблюдать все нормы, включая формальности, и учитывать каждую деталь. Все кого я знал крайне трагически и жутко покинули этот бренный мир. За окном стоит тишина, в которой что-то переминается с ноги на ногу. Они ищут слабое место в доме. Они принюхиваются к теплу. Я не смотрю туда. Если посмотреть — можно услышать. А если услышишь — всё, конец. По комнате разлит запах воска, пыли и железа. Кровь на полу засохла неровно, чёрные прожилки внутри пентаграммы будто живут своей жизнью — как трещины на льду, под которым что-то медленно ворочается. Я должен рассказать всё. До того, как свечи прогорят. До того, как под дверью появится тень, слишком длинная для человека. История начинается не здесь. Не среди соли, огня и крови. А там, где ещё был день, где мы ещё были людьми — и где первое искажение мира прошло мимо нас так тихо, что его можно было принять за обычный ветер.

ГЛАВА 1 — «Специально гадости ищет»

В тот день мы просто гуляли. Самое обычное, скучное, почти детское «пошли пройдёмся», которое никогда ничем не заканчивается. Я, Тимофей, Леонид, Алмас и моя сестрёнка Лаура — разделяли досуг впятером, как обычно. Весенний вечер, тёплый, сонный, с жёлтым небом, которое медленно блекло, будто кто-то стирал краску с холста. Тимофей как всегда жалил всех своими «шуточками», Леонид мягко ухмылялся, Алмас отпускал комментарии про чьих-то матерей, настолько привычные, что уже стали частью пейзажа. Лаура шла рядом со мной, болтала, периодически хваталась за рукав и показывала взглядом на людей, которые проходили мимо. Я постоянно чувствовал её тепло — родное, успокаивающее. Всё было… обыкновенно.

Мы сидели на лавочке у старой школы, слушали музыку каждый из своих наушников — старый, привычный метал, с захлебывающимся вокалом и рваной гитарой. Всё как всегда.

— Чё делаем? — спросил Леонид.

— Ничего, — сказал я.

— Чудесный план, — хмыкнул Алмас.

Мы все засмеялись по очереди, сначала хихикали с ситуации, а потом это перелилось в истерический смех, уже вызванный смехом остальных, а не нашим диалогом.

И правда, дня у нас не было. Мы просто бродили, болтали, кидали камешки по асфальту. Иногда обсуждали музыку, иногда вспоминали дурацкие истории. Никаких знаков. Никаких предчувствий. Ничего, что могло бы намекнуть, что мир скоро перевернется с ног на голову. Только один момент — совершенно обычный, если смотреть со стороны. Когда мы уже собирались расходиться, Тимофей щёлкнул пальцами:

— О! Ребят, хотите посмеемся?

— Нет, — сказал я по привычке.

— Короче, тут рядом живёт чел… ну, этот, как его… Мясников.

— Рамиль? — уточнил Алмас.

— Да. Колясочник этот.

Тимофей понизил голос, в котором было больше озорства, чем злости:

— Пойдём посмотрим, вышел он гулять или нет. Говорят, него опять припадки были вроде.

Я скривился. Леонид нахмурился. Лаура качнула головой:

— Тим, честно, ты как будто специально гадости ищешь.

— Нееет, — отмахнулся он. — Ну яхз… просто посмотрим и пойдём. Не будем к нему лезть.

Он сказал это легко. Слишком легко. И мы пошли. Так закончился наш нормальный день. И началось всё остальное — то, что я теперь пытаюсь удержать в словах, пока за стенами шуршит что-то неизведанное до этих пор, что когда-то возможно умело дышать.