Книга первая: Бумеранг памяти

От автора: все персонажи вымышленные и не имеют прототипов в нашей жизни. Действие происходит в альтернативной реальности.

Возвращение домой всегда было для майора Алексея Соколова сродни сложной, отточенной операции по десантированию в тыл к самому себе. Тому себе, который носил стоптанные тапки, умел варить на завтрак идеальную манную кашу без единого комочка для дочки и знал наизусть все места на полке, где Марина переставляла банки с вареньем.

Дверь тихо щёлкнула, тишина, которой он сам себя и научил — возвращаться так, чтобы не будить. Но в прихожей уже горел свет, и оттуда пахло свежезаваренным чаем и яблочным пирогом. Марина обладала радаром, вшитым куда-то в материнское нутро, и слышала его шаги за три пролёта.

— Лёш? — её голос из кухни был тёплым, но приглушённым, будничным. Не было в нём того ликования, с каким она встречала его из первых командирок, когда они молодыми заливисто смеясь, вваливались в дверной проём.

— Я, — отозвался он, с усилием отрывая подошвы от линолеума, на которые налипла грязь с его армейских сапог. Ритуал разоружения: шинель на вешалку, фуражка на полку, портупея — на спинку стула. Каждый предмет занимал своё, раз и навсегда заведённое место. Порядок. Он был цементом, скреплявшим его жизнь.

Он вошёл на кухню. Марина стояла у плиты, спиной к нему, помешивая что-то в кастрюле. На ней был тот самый синий халатик, чуть потёртый на локтях. Алексей незаметно окинул ее взглядом. Да, она устала. Тени под глазами, чуть более сжатые, чем обычно, губы. Он знал эту усталость — усталость ожидания. Её огненно-рыжие волосы были собраны в небрежный пучок, и несколько прядей выбились и прилипли к влажной шее. Она обернулась. Лицо её показалось ему уставшим, но на мгновение в глазах вспыхнула и погасла та самая, давняя искорка.

— Ну, как ты? — спросила она наконец. Не «как командировка?», не «что нового?». Именно — «как ты?». И вопрос повис в воздухе, такой же привычный, как скрип половицы под холодильником. Как там, на краю света? Не ранило? Не убило? Весь подтекст упаковывался в два скупых слова.

Алексей взял ее руку, тонкую, с знакомыми жилками на запястье. Поцеловал ее ладонь, оставив свой след, подтвержденный стойким акцентом одеколона «Саша».

— Я дома, — ответил он, и это был единственно верный ответ на все ее вопросы.

Он верил в это. Верил свято и безоговорочно. Пока за окном, в сыром московском сумраке, терпеливо дожидаясь своего часа, тихо кружилась на ветру случайная спутница — первая ласточка грядущей бури, алый кленовый лист, прилипший к асфальту далекого от дома тротуара.

— Нормально, подошел к жене, наклонился. Она подставила щеку, и он коснулся ее губами. Кожа была прохладной, гладкой. Он поймал ее запах — свой, домашний, и сердце болезненно сжалось от внезапного, острого чувства вины. За что? Непонятно. Просто за то, что его неделями не было, а она здесь одна справлялась с бытом, с дочерью, с его молчанием. С его стандартным ответом - формулой, означавшей «жив-здоров, миссия выполнена». — Катя спит?

— Спит. Ждала тебя до десяти, потом смотря фотографии начала засыпать. Уснула с твоим фотоальбомом.

Алексей кивнул, подошёл к раковине, с мылом отдраил руки до локтей, смывая с кожи невидимую пыль чужой земли, запах бензина и металла. Потом обнял её сзади, прижавшись щекой к макушке. Она пахла домом. Теплом, пирогом, простым детским кремом. Он закрыл глаза и на секунду позволил себе просто быть. Не майором Соколовым, а просто Лёшей. Которому повезло.

— Я соскучилась, — тихо сказала она, и её спина на мгновение расслабилась, прижавшись к его груди.

— И я, — выдохнул он, и это была чистая правда. В самые жуткие моменты, под далёкий гул артобстрела, он вытаскивал из нагрудного кармана это ощущение: теплая кухня, тишина, её запах. Это было его талисманом.

Они сели за стол. Он ел её пирог, рассказывал обезличенные, приглаженные байки из командировки — про дурачка-рядового Петрова, который умудрился подружиться с местным козлом, про старшину, вечно ворчавшего на поставки тушёнки. Он опускал главное: свист пуль, который слышится даже во сне, и пустые глаза девятнадцатилетнего срочника из Вологды. Это оставалось там, за порогом их дома. Он охранял этот порог как святыню.

— Завтра в саду у Кати утренник, — сказала Марина, отламывая крошки от своей порции пирога. — Спросила, папа придёт? Обещала станцевать цыганочку.

— Во сколько? — он уже листал в уме расписание: совещание у командующего в десять, потом…

— В одиннадцать. Алексей, ты же знаешь, она…

— Я буду, — перебил он её, глядя прямо в глаза. — Обязательно буду.

Она посмотрела на него с лёгким, привычным сомнением, но кивнула. В её взгляде он прочёл всё: и надежду, и усталость от бесконечных «срочных вызовов», и понимание, что её мир вращается вокруг непредсказуемой звезды по имени «служба».

Он взял её руку. Она была шершавой от домашних забот.

— Всё наладится, Марин. Вот получу следующую звёздочку, станет полегче. Может, даже в отпуск летом вырвемся. На море. Кате надо солнце посмотреть.

Она улыбнулась ему улыбкой, в которой было столько грустной нежности, что у него сжалось сердце. Она знала, что отпуска не будет. Что звёздочка — это ещё одна порция ответственности и ещё более далёкие командировки. Но она играла с ним в эту игру. Как и он играл с ней в свою — игру в примерного семьянина, ненадолго вырывающегося из своего железного мира.

Он допил чай. Тишина в квартире была густой, звенящей. Только холодильник постанывал на своей унылой частоте. Вдруг сверху, от Катиной комнаты, донёсясь тихий шорох, а потом испуганный всхлип.

Марина встрепенулась, но Алексей уже поднялся.

— Я.

Он прошёл по тёмному коридору, зашёл в комнату. При ночнике в форме месяца дочка сидела на кровати, смотря перед собой испуганными, ничего не понимающими глазами — ребёнок, вырванный из глубин сна.

— Пап? — её голосок был сиплым от сна. — Это ты? Ты надолго?

— Я, рыба моя, надолго, и сказал это громко, чтобы слышала Марина на кухне. Сказал, чтобы услышать самому. Чтобы поверить. Что этот хрупкий, выстраданный мир — его жена, его дочь, этот дом с книгами и запахом котлет — и есть единственная настоящая реальность. Все остальное — служба, стрельба, пыльные дороги — просто дурной сон, который рассеивается у этого порога. Он сел на край кровати, отодвинул альбом с его же фотографиями в молодости в военной форме. — Что приснилось?

— Страшилка какая-то… — она бессознательно вцепилась ему в рукав гимнастёрки, всё ещё пахнущей чужим ветром. — Ты не уезжай.

— Я дома. Всё, приехал. Завтра на твой танец посмотрю. Спи.

Он уложил её, поправил одеяло, поцеловал в лоб. Она потянулась к нему, ища защиту в складках его грубой формы, и почти сразу же погрузилась обратно в сон, затихшая, успокоенная его присутствием.

Алексей сидел ещё несколько минут, глядя, как подрагивают её ресницы. Любовь к ней была в нём чем-то физическим, острым и болезненным. Он готов был разорваться на части на этой работе, выслушивать унижения от начальства, голодать и мёрзнуть — только бы этот сон был спокойным. Только бы этот свет в её комнате никогда не гас.

Он вернулся на кухню. Марина мыла посуду.

— Уснула?

— Уснула.

Он облокотился о косяк двери, глядя на её спину. На него накатила внезапная, звериная усталость. Усталость от недоговорённости в семье, от вечного напряжения, от необходимости быть железным снаружи и не давать себе роскоши раскиснуть внутри. Он хотел подойти, обнять её, сказать что-то важное. Но слова застревали комом в горле. Он просто стоял. Молча.

Марина выключила воду, вытерла руки, обернулась. Она увидела его лицо, и её собственное на мгновение смягчилось, стало таким, каким было раньше — открытым, без этой постоянной тени озабоченности.

— Иди спать, Лёш. Ты совсем зелёный. Завтра тебе рано.

Она погасила свет на кухне, и они прошли в спальню в темноте, не говоря ни слова. Ложась рядом с ней, чувствуя знакомый теплый изгиб её тела, Алексей подумал, что его жизнь — это идеально сбалансированная система. Как мост на тонких опорах. Одно неверное движение, один сильный порыв ветра — и всё рухнет в холодную воду.

Он верил в это. Верил свято и безоговорочно. Пока за окном, в сыром московском сумраке, терпеливо дожидаясь своего часа, тихо кружилась на ветру случайная спутница — первая ласточка грядущей бури, алый кленовый лист, прилипший к асфальту далекого от дома тротуара.

Он заснул с этой мыслью. И ему приснилось, что он стоит на этом самом мосту, а с двух его концов зовут его два самых родных голоса. И он не может двинуться ни туда, ни сюда, потому что с каждым шагом мост раскачивается всё сильнее, и вот-вот треснут балки.

* «Саша» — популярный в СССР одеколон с ярким, свежим и достаточно стойким ароматом. Был практически в каждой мужской коллекции, отличался демократичной ценой. Его запах был одной из универсальных примет эпохи.