Княгиня из будущего

За окном, едва заметно, падал снег — беззвучный, вязкий, будто усталый, как мысли, которые не сразу дают себя поймать. Белые хлопья, точно маленькие комочки ваты, лениво кружились и цеплялись за прохладное стекло, не сопротивляясь, сливаясь с влажной поверхностью, а затем медленно таяли, оставляя после себя тонкие извилистые следы, будто нервные линии на чьей-то ладони.

В аудитории стояла полутьма: тусклый свет ламп под самым потолком не прогонял ни вечереющий холод, ни скованность, — только подчеркивал пятна тени на партах и стенах. Воздух был неподвижен, но от окна сквозило сыростью, холодным дыханием зимнего вечера, — дыханием таким же равнодушным, как лица студентов, что расселись, опершись локтями о древесину парт.

На подоконнике сиротливо стояла чашка из белого фарфора, со сколотым краем; кто-то, спеша, забыл её после короткой передышки. На дне проступала уже высохшая коричневая пленка от кофе, растрескавшаяся, словно засохшая земля — и пахло ею терпко и чуть горько, почти неуловимо, так что приходилось вдыхать чуть глубже, чтобы уловить остаток чужой усталости.

Преподавательница — женщина плотная, с бледным, строго сжатыми губами лицом, в сером вязаном жакете, который, казалось, стеснял ей движения, — вдруг щёлкнула пальцем по кнопке пульта. Проектор, с металлическим лязгом и едва слышным жужжанием, проснулся: на белом экране дрожащим прямоугольником вспыхнула картинка. Миниатюра из старинной летописи — князь, женщины, странные, выцветшие от времени подписи под неясными фигурами. Все взгляды на миг устремились к экрану, отражая в себе тусклый свет, как зеркала, не умеющие ничего сказать о том, что видят.

Маша зевнула, прикрыв рот ладонью — её глаза на секунду потускнели от скуки. Не выдержав, она локтем толкнула Леру, заставив ту вздрогнуть и поднять голову, будто вынырнув из глубокой, вязкой дремоты.

— Я не могу… если она сейчас опять скажет «в древнерусских источниках мы видим» — я уйду, клянусь.

Лера захихикала, приглушив смех ладонью.

— Ну потерпи, осталось двадцать минут. Потом кофе из автомата, и всё, живы.

— Кофе из автомата — это не кофе. Это какая-то пенная мерзость, — буркнула Маша.

Кира, сидевшая у окна, слушала их вполуха. Пальцами она медленно наматывала резинку от бинта на запястье, ловила пульс.

— Фадеева, — вдруг позвала преподавательница, не отрываясь от экрана. — Скажите, что вы знаете о крещении Руси?

Кира вздрогнула, уставилась на доску.

— Э-э… ну… Владимир крестил, — тихо сказала она. — В девятьсот восемьдесят восьмом… вроде.

— Вроде? — преподавательница подняла глаза, хмурясь. — Вы же будущий медик, точность должна быть вашей привычкой.

— Девятьсот восемьдесят восьмой, — повторила Кира твёрже.

— Вот, — сухо кивнула преподавательница. — А теперь посмотрите на экран. Видите миниатюру? Тут изображён Владимир и его… — она щёлкнула пультом, — жёны. В некоторых источниках упоминается имя Кира.

Маша повернулась к Кире, подняв брови.

— Слышала? Твоя тёзка, — шепнула она. — Княгиня. Может, ты потомок?

— Очень смешно, — отмахнулась Кира, но улыбка всё-таки дрогнула.

Лера добавила.

— А ты, кстати, на неё похожа. Смотри, вот — у неё тоже челка такая.

— Да ну вас, — Кира наклонилась к тетради, делая вид, что пишет.

«Почему холодно стало, будто окно открыли шире?».

Преподавательница говорила дальше, монотонно, будто не слышала смех.

— Имя редкое. Возможно, греческого происхождения, от «кириос» — госпожа. Хотя в контексте летописи это спорно…

Маша снова толкнула Киру.

— Слушай, может, это знак, а? Типа судьба.

— Знак чего? Что я проспала поллекции?

— Нет, что ты… ну… из прошлого, что ли.

Лера прыснула.

— Из прошлого — это да. Она ещё вчера вместо сериалов смотрела про грибы.

— Про грибы — это полезно, — возразила Кира. — Белковые структуры, микориза, всё такое.

— Ага, — усмехнулась Маша. — Только потом не удивляйся, если проснёшься где-то в лесу.

Кира медленно подняла глаза, всматриваясь в окно, где за мутным стеклом продолжал идти снег — теперь плотнее, гуще, чем прежде. В белом движении за окном было что-то тревожащее: хлопья не падали вниз, как положено, а будто скользили вбок, плавно закручиваясь в спираль, словно небо решило нарушить привычный порядок. Снежные линии, поначалу прямые, вдруг становились ломаными, и этот нелепый, упорный танец завораживал, заставляя забыть о времени, о голосах в аудитории, о тусклом электрическом свете.

В комнате повисла тишина — не та, что бывает перед бурей, а какая-то вязкая, утомительная, когда никто не смеет лишний раз двинуться. Преподавательница, опершись на край кафедры, устало вздохнула, почти неслышно, так, что этот звук растворился в шелесте одежды и поскрипывании старых половиц. Она нащупала пальцами пульт, и не глядя на экран, нажала кнопку. Проектор мигнул — дрогнуло, исчезло последнее отражение миниатюры. В аудитории снова стало чуть темнее, будто кто-то тихо прикрыл дверь в другой, более светлый мир.

— Ладно. На сегодня хватит. Конспекты сдать завтра.

Студенты зашевелились, стулья заскрипели, по рядам пошёл гул голосов.

— Кира, пойдём кофе? — спросила Лера, застёгивая пальто.

— Щас… я досмотрю, — Кира всё ещё смотрела на экран, где тускло отпечаталась после отключения лампы размытая фигура.

Маша подошла ближе.

— Ты чего зависла?

— Ничего. Просто показалось будто она шевельнулась.

Маша фыркнула.

— Тебе надо меньше кофеина и ночных сериалов.

— Угу.

Кира потянулась за тетрадью. На полях, рядом с наброском гриба, был отпечаток пальца — белый от мела. Она стёрла его, на секунду задержав дыхание.

— Пойдём уже, — сказала Лера, — автомат же остывает.

— Иду, — Кира встала, натянула шарф.

В коридоре пахло кофе и мокрой одеждой. Автомат шипел, выдавая очередной стакан, и казалось, будто внутри у него кипит целый маленький котёл.

— Завтра по анатомии, да? — спросила Маша.

— Угу. Череп.

— Класс. Опять будем трогать эти пластиковые головы.

Кира усмехнулась.

— Они хоть не спорят и не задают вопросов.

— А то, — Маша хлопнула её по плечу. — Ну пошли уже, княгиня Кира. Пока твой Владимир не пришёл.

Кира закатила глаза.

— Смешно.

Они, шаркая ногами, вышли в коридор, где пахло мокрым плащом и ещё чем-то слабо металлическим, будто разлитой водой из батарей. Холод от окна, как живой, тянулся следом, змеился по щиколоткам, пробирался под рукава — не отпускал, будто пытался удержать, оставить хоть что-то от себя.

Кира задержалась у двери, невольно обернулась. За стеклом в аудитории было темно, но экран всё ещё светился — тускло, млечно, как зимний рассвет, когда ночь не хочет сдавать своих прав. На этом молчаливом прямоугольнике вдруг стали проступать очертания — сначала тень, потом что-то похожее на лицо. Женское, неправильное, размытое, как отражение в разбитой луже, без подробностей, с провалами вместо глаз. На миг показалось, что оно смотрит прямо на неё, молча, требовательно, и эта нелепая иллюзия скользнула по коже мурашками.

Кира быстро моргнула, отгоняя наваждение — и в тот же момент свет на экране дрогнул, сжался до тонкой полоски и погас, оставив в коридоре только шаги и тревожную, неуютную тишину.

— Кира, ну ты идёшь? — позвал кто-то издалека.

— Иду, — сказала она.

Коридор жил своей бурной, неуёмной жизнью: по нему проносились голоса, шум шагов, хлопанье дверей — всё сливалось в нестройный, но удивительно плотный гул, похожий на сердитое жужжание улья. Где-то у окна группа студентов, перегнувшись через подоконник, громко смеялась, забыв про осторожность и тишину — их смех, резкий, звонкий, летел по всему этажу, разбиваясь о стены. Кто-то, наскоро натянув шарф, шагал к выходу, придерживая зубами бутерброд и сжимая в другой руке рюкзак. Двери бесцеремонно хлопали: то с силой, то с лязгом, будто разозлившись друг на друга.

Воздух здесь был тяжёлым, густым, почти осязаемым: запах терпкого растворимого кофе перемешивался с едким ароматом дешёвого парфюма и резкой ноткой дезодоранта, которым кто-то старательно пытался заглушить свой страх или усталость. Снаружи, сквозь щели приоткрытых окон, пробирался холодный ветер — он цеплялся за край занавесок, трепал их, как детские пальцы рвут старую газету, и оставлял после себя быстро исчезающую прохладу.

Кира шла вдоль стены, крепко держа в ладони металлическую кружку — рука уже зябла, от металла тянуло неприятной сыростью, как будто держишь кусок замёрзшего льда. Она остановилась перед автоматом, что ютился в самом углу, откуда было видно только половину коридора. Автомат старый, обшарпанный, шипел и фыркал себе под нос, как рассерженный котёл на даче у бабушки. Время от времени внутри что-то клацало, вздыхало, и казалось, что он вот-вот взорвётся или начнёт ругаться на прохожих — настолько усталый, раздражённый у него был вид.

— Кира! — позвала Маша, протискиваясь сквозь толпу. — Смотри, смотри, я нашла гифку!

Она сунула телефон прямо под нос. На экране кот, падающий с дивана, крутился в бесконечном цикле.

— Видишь? Он падает уже десятый раз. И всё время одинаково!

Кира хмыкнула.

— У тебя странные источники радости.

— А у тебя что, нормальные? — Маша прищурилась. — Ты же с утра про грибы рассуждала.

— Это полезно, — отозвалась Кира, вставляя кружку под автомат. — А коты бесполезны.

— Зато милые, — вмешалась Лера, подходя сзади и подталкивая Машу. — Дай мне тоже глянуть.

Маша показала. Лера прыснула.

— Господи, он прям лицом в пол…

— Угу, — Маша довольно кивнула. — Вот именно за это я его и уважаю. Настоящий герой.

— Герой неудач, — заметила Кира. Автомат громко зашипел, выдавая пар. — Как ты после зачёта.

— Эй, — Маша фальшиво обиделась. — Между прочим, я единственная, кто сдал на «четвёрку».

— Потому что подсмотрела у меня, — заметила Лера, потянув за рукав.

— Неправда! Я просто… вдохновилась.

Кира рассмеялась. Кофе потёк в кружку, густой, пахнущий жжёным сахаром. Она поднесла к губам, осторожно обожглась.

— Чёрт, горячий.

— Потому что надо ждать, — заметила Маша, приподнимая бровь. — Как с жизнью — сначала горячо, потом уже пить можно.

— Философ, — усмехнулась Кира.

— Нет, просто обожглась сто раз, — отмахнулась та. — О, слушай, а у тебя кто на заставке?

Кира подняла телефон.

— Моя семья. И собака.

— Ммм, пёс классный. Как зовут?

— Тихон.

— Тихон? — Лера прыснула. — У вас там что, монастырь?

— Он просто тихий. Когда спит.

— А когда не спит?

— Орёт.

Все трое рассмеялись. Поток студентов начал редеть, шум стихал. Кто-то проходил мимо, толкнув плечом.

— Осторожно, — буркнула Кира, придерживая кружку.

— Да они вечно как стадо, — сказала Маша. — После звонка будто в бой идут.

— Ага, и всегда толкаются, — поддакнула Лера.

Маша сунула нос в телефон.

— Подожди… ты видела, кто лайкнул мою сторис?

— Кто? — Кира сделала глоток, чувствуя, как пар щекочет губы.

— Этот… ну, из старшего курса. Славик.

— И что?

— Ну, не знаю. Просто странно. Он же вообще меня не знает.

— Может, случайно, — сказала Кира.

— Да не, он лайкнул именно сторис с котом.

— Значит, у вас схожий юмор, — заметила Лера. — Вот и всё.

Маша нахмурилась.

— Или это судьба.

Кира покачала головой.

— Ты сегодня с утра ищешь знаки где угодно.

— Да? А ты вчера не видела свой «знак» на слайде? — Маша прищурилась. — Имя-то твоё.

Кира вздохнула.

— Совпадение.

— Да ну, — не унималась та. — Даже прическа похожа. И глаза.

— Всё, хватит, — оборвала она. — Ты как бабка с приметами.

— Ага, — вмешалась Лера, хихикнув, — сейчас скажет: «плохо смеяться, когда на улице снег идёт».

— Вот именно, — поддакнула Маша. — А потом скажет: «в следующий раз не проснёшься».

Кира резко посмотрела на неё.

— С чего ты взяла?

— Да я шучу, господи. Что ты так смотришь?

— Ничего. Просто неудачная шутка.

Тишина накрыла коридор, неожиданная и густая, как тёплое одеяло, которым накрывают, если лихорадит. В этот миг всё стихло: ни голосов, ни шагов — только из автомата лениво, с досадой, донёсся последний сдавленный шип, и по стеклянной поверхности поползла облачко мутного пара, будто усталый вздох.

Кира медленно опустила взгляд на кружку, в которой отражался кусочек потолка, а потом сунула руку в карман, ловко достала телефон. Экран вспыхнул резким светом, выхватив из полумрака её пальцы, длинные, немного дрожащие от холода. Она быстро нажала на иконку сообщения, и на экране тут же возникло новое голосовое — тусклая полоска, что медленно тянулась по дисплею, как след чёрнил на промокашке.

Свет телефона вырвал из тени её лицо, на миг сделав его старше и усталей, чем раньше.

— Мама, — тихо сказала она.

— Что там? — спросила Лера.

— Про хлеб. Чтобы не забыла купить.

— Как мило, — протянула Маша. — Моя мне вообще не звонит. Думает, я взрослая.

— А ты и не взрослая, — усмехнулась Лера. — Ты же гифки котов смотришь.

Маша фыркнула.

— Лучше кот, чем грибы.

— Лучше грибы, чем Славик, — добавила Кира.

Маша возмущённо взмахнула рукой:

— А вот это уже подло.

Кира вдруг негромко рассмеялась, смех прозвучал глухо, словно в ватном куполе — не то чтобы весело, скорее от внутреннего облегчения, будто позволила себе на минуту забыть обо всём. Она отпила горячий глоток из кружки, морщась от горечи — кофе уже давно остыл, стал вязким, но это не имело значения. Поставила кружку на самый край автомата, где уже темнел ржавый ободок от других, таких же уставших чашек.

Мимо проходили люди, кто-то поздоровался, кто-то не заметил — но всё это вдруг исчезло, будто перестало существовать, потому что взгляд её зацепился за противоположную стену, где под тусклым светом висел старый, почти забытый плакат. Бумага пожелтела от времени, по углам лохматились волокна, а буквы — некогда чёткие, чёрные — теперь растеклись, стали как чернила после дождя. На плакате была грубоватая иллюстрация: мужчина в длинной рубахе и женщина, стоящие у извилистой реки, над ними — высокий крест, от которого расходился свет, будто солнечные лучи. Всё это выглядело чуждо и слишком древне, как картинка из старого учебника, которую достали лишь бы заполнить пустое место на стене.

Под иллюстрацией оставалась едва различимая подпись — слова почти исчезли, буквы слились, но одно слово всё же угадывалось сквозь пятна и заломы бумаги: «Кира». Она прищурилась, чуть склонила голову, будто так легче было рассмотреть, пытаясь понять — случайность ли это, ошибка, игра света.

«Опять…», — это слово прозвучало внутри, с той же усталой обречённостью, как вспоминание, что всегда приходит не вовремя.

— Что там? — спросила Лера, заметив её взгляд.

— Ничего, — Кира быстро отвела глаза. — Просто показалось, что знакомое.

— Тебе сегодня всё кажется, — пробормотала Маша. — Может, реально выспись наконец.

Кира пожала плечами.

— Может.

Они медленно двинулись дальше по длинному коридору — шаги то сливались с чужими, то глухо отдавались в пустых пятнах между дверями. За спиной автомат вдруг ожил, фыркнул рассерженно, выпустил тугой сноп пара, точно провожая их недовольным вздохом старого слуги. В этот же миг по коридору прошёл холодный порыв — занавеска дрогнула, бледная и тонкая, легла на батарею, потом резко сорвалась и заструилась обратно, будто хотела спрятаться от сквозняка. Где-то в глубине, далеко за поворотом, с гулким эхом хлопнула дверь — этот звук, будто слабый отголосок грозы, разрезал шум и сразу же растворился.

Кира задержалась у окна, глянула наружу — снег сгустился, в небе плыло молочное марево, а хлопья в этом сумраке казались тяжёлыми, мокрыми. Она почувствовала: в этом холоде есть нечто чужое, не от этого дня, как будто зима подсмотрела в окно и подмигнула, напоминая о себе заранее. Воздух становился резким, стеклянным, от него жгло щёки — и хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть, как город теряет краски, становится плоским, закованным в лёд.

На лестнице у выхода, в полумраке, толпились студенты: кто-то, зажав в кулаке сигарету, курил, пряча глаза, кто-то, перегнувшись через перила, громко смеялся, выкрикивал что-то не в попад — слова сталкивались, перебивали друг друга, будто каждый спешил высказаться первым, не слушая ответа. Воздух на лестнице был уже другим — свежим, с терпким запахом мокрых, слипшихся листьев и чуть горьковатым бензиновым привкусом, которым пропитались куртки и волосы. Ветер, разгулявшийся у дверей, поднимал с земли тёмную пыль — в полосах света она плясала, мельтешила, как крошечные искры, сливаясь с лучами, пробивавшимися сквозь мутное стекло.

Кира спускалась последней, сжимая в одной руке холодную металлическую кружку, а в другой — телефон, к которому на длинном шнуре болтались наушники, время от времени задевая её колено. Она ступала осторожно, словно не хотела торопить этот миг, когда придётся снова выйти на улицу — в сырой, чужой, настороженный день.

— Кира! — окликнула Маша с нижней ступеньки. — Ну ты как черепаха!

— Я просто не люблю толпу, — отозвалась она, спускаясь медленно. — Там тесно.

— Тесно? Это ж коридор, не метро, — Маша фыркнула. — Ты как будто из прошлого века.

— Может, я и правда оттуда, — усмехнулась Кира, глядя под ноги.

— О, началось, — вздохнула Лера, натягивая куртку. — Сейчас опять начнёт про совпадения и «всё неспроста».

— Да нет, просто шучу, — тихо ответила Кира.

— Угу, шутница, — Маша прищурилась. — Слушай, а тебе не страшно?

— Что страшно?

— Ну не знаю… вот это всё. Имя, миниатюра.

Кира пожала плечами.

— Это лекция по истории, не хоррор.

— Хоррор — это твой кофе, — вставила Лера. — Я до сих пор не поняла, как ты это пьёшь.

— Зато бодрит.

— Или убивает, — Маша хмыкнула.

— Ага, потихоньку, — сказала Кира, улыбнувшись. — Вкусно, между прочим.

— Да, особенно когда пахнет гарью, — Лера махнула рукой. — Пошли уже, пока автобус не ушёл.

— Иду.

Они спустились к тротуару. Под ногами хрустели листья, ветер трепал волосы. Из-за угла выехала скорая, мигнула сиреной, звук ударил в уши и ушёл вдаль, растворяясь где-то за домами.

— Слышали? — Маша прикрыла уши. — Всегда, когда сирена, у меня мурашки.

— Потому что громко, — сказала Кира.

— Не, я серьёзно, — Маша нахмурилась. — У меня сосед в прошлом году… ну, его забирали вот так. И всё.

Лера посмотрела на неё.

— Ты чего это вспомнила сейчас?

— Да не знаю. Просто звук такой… — Маша покачала головой. — Как будто кого-то предупреждает.

— Да перестань, — сказала Кира, доставая наушники. — Это просто город. Он шумит, и всё.

— Ага, шумит, пока не притихнет, — буркнула Маша, потом махнула рукой. — Всё, забудь, не обращай внимания.

Кира сунула наушники в уши, включила музыку. «Сплин» запел тихо: Выхода нет…

— Опять твоя депрессуха, — сказала Лера, перекрикивая песню. — Найди хоть что-то повеселее.

— Это не депрессуха, — Кира подняла бровь. — Просто песня.

— Ну да, песня. Идеально под лекцию о жёнах князя.

Маша прыснула.

— Особенно если ты одна из них, — добавила она.

Кира закатила глаза.

— Знаешь, ты когда шутишь, лучше бы фильтр включала.

— Зато не скучно, — ответила Маша. — Вот смотри, сейчас бы ты шла в тишине, грустная, а я — хоп! — и настроение подняла.

— Угу, подняла, — буркнула Кира. — Как давление.

— Всё, ладно, не бурчи, — Лера примирительно вздохнула. — Лучше скажи, ты завтра идёшь в лес?

— Да, — Кира кивнула. — Хочу грибов набрать. Там за городом, где мост.

— Ты одна, что ли? — удивилась Маша.

— Ну да. Я же не в поход. Просто прогуляться.

— А если заблудишься?

— Я не заблужусь. Там тропа прямая.

— Ммм, — протянула Лера. — Ты уверена?

— Да. Я там уже была сто раз.

Маша фыркнула.

— Сто раз — это как раз чтобы на сто первый попасть куда не надо.

— У тебя всё куда не надо, — усмехнулась Кира.

— Ну а что, — пожала та плечами. — У меня интуиция.

— Интуиция у тебя, когда кот падает с дивана, — вставила Лера. — А тут просто осень.

— Осень — самое подозрительное время года, — серьёзно сказала Маша. — Все влюбляются, теряются и простужаются.

Кира рассмеялась.

— Ты как старый врач из рекламы.

— Зато жива, — Маша подмигнула. — И тебе советую.

— Спасибо, учту.

Они дошли до остановки. Люди стояли кучкой, кто-то читал газету, кто-то смотрел в телефон. Автобус задерживался.

— Ну, мы дальше, — сказала Лера, поправляя рюкзак. — Увидимся завтра.

— Если доживём, — подхватила Маша, смеясь.

— От тебя, может, и нет, — усмехнулась Кира.

— Всё, пока!

Они, не сговариваясь, рванули вперёд, прямо к перекрёстку — кто-то смеялся, кто-то выкрикивал невнятные слова, уносимые порывами ветра. Кира осталась стоять чуть поодаль, у края тротуара, вдавив ладони в карманы куртки. Ветер, промозглый и цепкий, тронул её тёмную, ещё не до конца остывшую от утреннего душа чёлку, а в наушниках тихо, будто откуда-то из глубины, звучало знакомое «Выхода нет…», напоминая сразу обо всём и ни о чём.

Телефон вдруг заныл где-то в глубине кармана — короткая вибрация, как сердитый укол. Кира вытащила, взглянула на экран. Новое сообщение: «Не забудь хлеб и перчатки, похолодало», — написала мама, в спешке, без точки, но с заботой, которая пряталась между строк.

Кира непроизвольно улыбнулась, почти по-детски, и тут же быстро набрала: «Хорошо, куплю». Пальцы чуть дрогнули, когда отправляла — мороз щипал кожу, экран сразу покрылся крошечными отпечатками.

В этот момент она подняла голову. В небе, между крышами серых домов, неторопливо пролетал самолёт — оставил за собой белую, рваную полосу, которая медленно тянулась над городом, как нитка, которую никто не собирался обрывать. Луч солнца вдруг сорвался с крыши и, на миг ослепив, ударил в стекло аптеки напротив; на ветке старого тополя качался один-единственный жёлтый лист — упрямый, чуждый в этом ноябрьском холоде.

Всё вокруг было таким, как всегда: машины сновали туда-сюда, кто-то торопился, кто-то злился на светофор, в воздухе пахло влажной листвой и свежим хлебом из ближайшей булочной.

К остановке, раскачиваясь, подъехал автобус, двери со свистом разъехались в стороны, выпуская тёплый пар и остатки чужих разговоров. Кира не спеша шагнула вперёд, почувствовав, как кружка в рюкзаке стукнула о бутылку, а наушники потянули за ухо.

Ничего не изменилось — только осень чуть глубже заползла под воротник.