Князь поневоле. Искупление

Морозный воздух был густым, как стекло, и каждый вдох резал лёгкие, словно дамасской сталью. Я медленно шёл по снегу, оставляя чёткие следы на хрустящем снеге. Вокруг были лишь солдаты в серых зимних шинелях. Они на меня не смотрели, пряча глаза под высокими воротниками. Я старался идти, держа спину прямой, гордо подняв подбородок и устремляя взгляд в небо, несмотря на толстые грубые верёвки, что стянули мои запястья. Руки немели, но я даже не тряс ими, стараясь вернуть кровь обратно — всё было бессмысленно.

Снег медленно падал на землю крупными молочными хлопьями, оседая на плечах, в волосах и на ресницах. Вспоминалась прошлая зима, куда больше наполненная радостными моментами, несмотря на не столь давнюю потерю жены. Тогда было холодно только снаружи, а теперь же стужа пробирала всё тело насквозь.

Дорога вела к окраине тюремной территории, к пустырю за небольшим складом. Там уже стоял ряд простых деревянных крестов, чьи почерневшие доски тянулись к тяжёлому свинцовому небу. Между старыми могилами находилась свежевскопанная яма, землю от которой навалили при вскопке другие арестанты. Изнутри будущей могилы пахло смертью, и запах этот останавливал биение сердца. Рядом стоял офицер в офицерской шинели, с каменным лицом, что вовсе не выражало вообще никаких эмоций. Он что-то быстро сказал солдатам, но я не слышал ни слова — только бессвязные звуки, больше похожие на какое-то адское шёптание, чем на обычную человеческую речь. В ушах у меня стоял лёгкий звон, словно кто-то у самого уха ударил в небольшой колокольчик из тонкого металла.

Мне приказали встать на край ямы, и я послушался, даже не подумав сопротивляться. Внизу земля была слегка припорошена снегом, и в голове сама собой образовалась мысль о том, что телу в снег будет падать мягче.

Напротив меня выстроилась шеренга из солдат. Они в одно движение передёрнули затворы винтовок и прижали приклады к плечам, а пальцы аккуратно переместились на спусковые крючки. Дыхание солдат было ровным и спокойным — им не впервой было расстреливать людей.

Офицер зашуршал журналом, зачитал приговор. Голос у него был глухим настолько, будто доносился из-под земли. «За измену, за убийство слуг государства, за попытку бегства и осквернение чести…» — я почти не слушал. Мысли были далеко, а глаза смотрели на белый снежок под ногами. Мелькнула горечь по Семёну, о котором не было ни вести с того момента, как нас задержали на борту корабля.

— Пли!

Тьма разорвалась резким и хлёстким звуком — будто кто-то ударил в обтянутый кожей барабан. Я вздрогнул, сбрасывая с себя путаницу тяжёлых снов, и глаза распахнулись, впуская свет керосиновой лампы, мерцающей где-то в углу. Сердце бешено билось, вырываясь наружу, разбивая рёбра, как решётку клетки. Я судорожно схватился за грудь, пальцы впились в ткань рубахи — не простой холщовой, а тонкой, льняной, с вышитым воротом.

Комната. Далеко не каземат и точно не подвал, а очень просторная, почти что гостиная, с высоким потолком, который сейчас был затянут тенями. Стены из тёмного дерева, местами покрытые потёртыми обоями с практически неразборчивым узором. Кровать, на которой я лежал, была широкой, с массивным резным изголовьем, покрытым тёмно-зелёным потёртым бархатом. Одеяло — тяжёлое, шерстяное, удобное и быстро склоняющее ко сну.

Я медленно поднялся на кровати, и мир вокруг качнулся, как палуба корабля, пробивающегося через бурю и шторм. Голова гудела, в висках стучали мелкие молотки, а во рту стоял отчётливый привкус свинца и порохового дыма. Расстрел. Снег. Выстрелы. Я провёл ладонью по груди и лицу, но пальцы не наткнулись на пятна крови или лишние отверстия в теле, а лишь обнаружили холодный пот, стекающий по лицу.

Взявшись за изголовье, я повернулся к окну, и сквозь ручейки тающего снега увидел поднимающийся золотистый диск весеннего солнца. При этом на окне были решётки, но скорее более декоративные, нежели для удержания пленников изнутри — тонкие и изящные, а не толстые и монолитные.

Тюрьма была какой-то нелепой, почти театральной, нереальной, сказочной. В углу камеры стоял письменный стол с чернильницей и стопкой чистой белой бумаги, рядом — кресло с подушкой. Подле стола был деревянный стеллаж, заставленный разнокалиберными книгами, над которым на стене висел портрет с изображением государя.

Потерев лицо ладонями, я встал, и пол под ногами оказался тёплым — видимо, нижний этаж уже отапливали. Ковёр, некогда очень дорогой и пышущий статусом, но теперь потёртый, заглушал шаги.

Сунув ноги в тапочки, я прошёлся к противоположному от кровати углу, где расположился фаянсовый умывальник с тазом и кувшином. Вода в нём была ледяной, но я с большим удовольствием плеснул содержимым таза себе в лицо, ощущая, как свежесть сгоняет пыльные остатки тяжёлого сна, который я видел много раз с момента заключения.

Единственной преградой, которая отделяла меня от свободы, была массивная дверь, сделанная из дуба, перетянутого для укрепления стальными полосами. Обед и газеты протягивали через небольшое окошко, сейчас заставленное металлической задвижкой. Снаружи была тишина — ни шаркающих сапог стражников, ни тихих голосов. Только где-то далеко заскрипела половица, но звук был слабым, затрагивающим самые отдалённые границы слуха.

Я подошёл к столу, взял верхний лист бумаги, гусиное перо и небольшой нож с маленьким лезвием, длиной не больше мизинца. Нужно было написать письмо домой, отдать приказы фабрикам и отправить весточку Мосину, который каждую неделю исправно справлялся о моём здоровье во время заключения.

Дверь открылась, и в проёме появился широкий, как шкаф, тюремный надзиратель, держащий в руках поднос с едой. Пар поднимался от чашки, пахло свежим чёрным чаем и таким же чёрным хлебом.

— Утро, ваше сиятельство, — пробормотал мужчина, не глядя мне в глаза и ставя поднос к прикроватной тумбе, — пора завтракать.

Мне не удалось ничего ответить служащему, поскольку тот скрылся моментально, шмыгнув в дверной проём и закрыв дверь. Странно, что именно этот служащий тюрьмы не просто молча просовывал мне еду через мелкое отверстие, а самолично проникал внутрь камеры, не забывая о моём статусе, несмотря на состояние заключённого. Впрочем, со мной он всё равно не разговаривал, вводя меня в ещё больший ступор.

Делать было нечего, да и желудок успел напомнить о собственном опустошении, а потому я принялся за еду. Чай был хорошим — крепким и обильно сдобренным сахаром. К тому же, даже утренние бутерброды, которые никак не стыковались с моим нахождением в статусе тюремного заключённого, тоже были сытными — с маслом, жирными кольцами рубленой колбасы и полосками сыра.

Смачно хрустя выданным мне завтраком и запивая его мощными глотками вкусного чая, я принялся рассматривать страницы принесённой газеты — трёхдневного номера «Мировых Вестей» прямиком из Риги. Газета целиком и полностью посвящалась мировой политике, а потому выпускалась всего раз в неделю, превращаясь в точную выжимку самых главных и важных событий мира.

«16 марта 1910 года

Пруссия и Саксония объединяются

Вчерашним днём в Берлине был подписан исторический акт о федеративном объединении Прусского королевства и герцогства Саксонского. Это событие уже называют поворотным моментом в европейской политике. Особую роль в этом союзе играет Саксония, чьи развитые текстильные мануфактуры, машиностроительные заводы и богатые залежи угля делают её экономическим сердцем нового государства. Берлин обещает инвестировать в саксонскую промышленность, что может изменить баланс сил в Центральной Европе.

Брожение индийской общественности

Из Калькутты поступают тревожные новости: индийская и бенгальская интеллигенция, аристократия и местные торговые гильдии начинают открыто выражать недовольство колониальной политикой Лондона. В Бомбее и Мадрасе прошли первые собрания, на которых звучат требования большей автономии и снижения налогов для торговли индийских компаний. Британские власти пока сохраняют спокойствие, но наблюдатели предупреждают: если метрополия не пойдёт на уступки, Индия может стать новым очагом волнений, поскольку ранее принявшие подданство князья Индии, согласно данным секретных источников, начинают закупать вооружение в обход британских властей.

Ирландия вспыхивает

Помимо волнений в Индии, вдобавок к проблемам для Британской короны, начинают появляться вести с Изумрудного Острова. В Дублине и Корке прокатилась волна протестов, организованных радикальными группами, требующими независимости Ирландии. Британский парламент обсуждает ужесточение контроля, но ирландские националисты, вдохновлённые успехами других антиколониальных движений, становятся всё более решительными. Лондон опасается, что ситуация может вылиться в открытое восстание, особенно если к протестам присоединятся сельские районы, где недовольство земельной политикой особенно сильно.

Падение бразильского режима

В Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу начались кровавые столкновения между правительственными войсками и объединёнными отрядами рабочих. Поводом стали новые законы, ограничивающие права трудящихся и повышающие рабочий день до 12 часов. Уличные бои уже унесли десятки жизней, а президентская администрация ввела военное положение в промышленных районах. Европейские державы с тревогой следят за событиями, опасаясь, что беспорядки могут перекинуться на другие страны Южной Америки.

Неаполитанский траур

Неаполь погрузился в траур после кончины короля Фердинанда III, правившего страной более тридцати лет. Его смерть ставит перед королевством сложный вопрос престолонаследия: наследник, принц Карло, известен своими либеральными взглядами, что вызывает опасения у консервативной аристократии. Рим и Вена уже выразили соболезнования, но многие задаются вопросом: не станет ли эта смерть началом кризиса в итальянских землях?

Японская Империя наращивает мощь

Из Токио приходят сообщения о значительном усилении военного флота и армии Японии. На воду спущены несколько новых броненосцев и крейсеров, что подтверждает амбиции страны как ведущей морской державы в Азии. Некоторые аналитики связывают это с растущей конкуренцией с Россией, Великобританией и Нидерландами в Тихоокеанском регионе. Влиятельные круги в японском правительстве открыто говорят о необходимости «защиты интересов империи», что вызывает беспокойство у соседей.»

В газете новостей было ещё много. Упоминались скандалы, связанные с подчинённой Бельгией Конго, франко-испанские договоры о разграничении колоний в Африке и до боли знакомое обострение в Боснии и по всей Иллирии, куда Австро-Венгрия ввела дополнительный контингент для противодействия славянским организациям, желающим послабления режима в регионе.

Голову кольнуло понимание, что падение Бразилии может ознаменовать начало красных революций по всей Южной Америке. Сложно сказать, как будут развиваться там события, но если правительство Бразилии падёт, то огонь Революции, к которой я мог бы приложить свою конструкторскую руку, может разгореться с двойной силой.

Когда же газета была прочитана, а до дневной получасовой прогулки оставалось меньше четверти часа, я уже готовился наслаждаться ранним весенним солнцем, но скрип открываемой двери отвлёк меня от одевания. Я уже приготовился встретить привычного тюремного надзирателя, который захочет мне что-то сказать лично, но появилось три фигуры. Двое из них, проникнув внутрь тюремной камеры, сразу же расступились в стороны, встав по бокам от металлической тяжёлой двери. По ним сразу было заметно, что это были не простые полицейские или солдаты, а бойцы внутренней разведки — опричники. Никаких особенных знаков различия на своей форме они не носили, но я успел уже достаточно плотно провзаимодействовать с «чекистами», чтобы суметь их выделять из остальной большой массы силовиков, которых в нашем государстве традиционно было немало.

Один из разведчиков с намёком продемонстрировал мне пистолет, скрытый в наплечной кобуре. Оружие было нетрадиционным даже для разведчиков, отчего стало понятно, что разработал его кто-то из сотрудников центра «Марс». Мне было непонятно, зачем угрожать оружием, если из тюрьмы сбежать мне невозможно, а до рассмотрения моего дела оставалось всего полторы недели, после чего будет выбрана мера пресечения, которая легко может стать смертельной. Однако упускать надежды я не собирался, отчего навлекать на себя ещё одну статью не собирался.

Больше всего интереса вызвал третий человек. По одной его походке можно было понять, что офицерское звание им получено не за простое сиденье в армейских кабинетах. Его легко можно было назвать гвардейцем: прямая осанка, атлетическое телосложение, рост значительно выше среднего. Черты лица же сложно было назвать особенными, он был из таких людей, которых при встрече в толпе выделить не получится и забудутся через несколько мгновений. Только лишь борода с залихватски закрученными усами заставляла глаз задержаться.

— Приветствую вас, ваша светлость, — сделал лёгкий почтительный поклон гость, после чего приложил правую ладонь с двумя искривлёнными пальцами к груди в области сердца. — Меня зовут Волконский Дмитрий Сергеевич. Подполковник отдельного корпуса Генерального Штаба.

— И вы не болейте, ваше благородие, — я пожал протянутую в приветственном жесте ладонь. — Думаю, имя вы моё знаете, и по титулу звать нет нужды. Я заключённый, и сомнительно, что могу называть себя князем. — С грустной улыбкой проговорил я, опускаясь обратно на кровать.

— Пока суд не вынес приговора, вы вправе звать себя князем, — резонно заметил подполковник, подставляя рядом с кроватью стул и садясь напротив меня. — Заседание по вашему делу будет через полторы недели. Я же прав?

— Правы. Я чуть ли не каждый час отсчитываю до суда. Учитывая, сколько душ я загубил — итоги заседания понятны уже сейчас. Единственное, на что я сейчас уповаю, так это что моему семейству останутся фабрики и мои накопления, а Семёна судить будут не столь строго. Всё же он подчинялся моим приказам.

Я не боялся откровенничать. Раз в два дня меня посещал следователь, который пытался чуть ли не клещами вытянуть из меня информацию, несмотря на то что раз за разом я выкладывал одну и ту же информацию. Потому-то все мои переживания, раскачивания, опасения и все другие эмоции уже давно были известны следователям.

— Именно об этом я направлен переговорить с вами.

— Целого подполковника на разговор с опальным князем? Как-то государство в последнее время слишком сильно распыляется кадрами.

— Вам напомнить, откуда я прибыл к вам? — На лице подполковника не появилось и намёка на улыбку.

И ведь точно. Особый корпус Генерального Штаба. О таком подразделении армии я ранее никогда не слышал. Сразу появились размышления в голове, но я понял, что нет никаких причин рассуждать, ведь сам член этого необычного подразделения сидел передо мной.

— И что это за корпус такой? Когда я по лесам бегал, то подобного ещё не существовало.

— Именно. Считайте, что ваши рассуждения, которые вы передали после своей поездки в Америку, начинают понемногу сбываться. Мир изменяется быстро, и предугадать дальнейшие события нашим аналитическим центром не представляется возможным. Потому было решено форсировать события и атаковать первым.

— Неужто война? — Я поражённо поднял брови, пытаясь представить, какой же фронт начал движение, ведь я сам не ожидал такого скорого начала крупномасштабных боевых действий.

— Не совсем, но нам предназначено сделать всё, чтобы, когда началась война, мы имели наиболее удобные позиции. — Волконский глянул на лежащий газетный свёрток. — Вижу, что вы уже в курсе событий в Индии.

— Ваших рук работа?

Я удержался от того, чтобы присвистнуть. Если новые волнения в Жемчужине Британской короны происходят благодаря посильной помощи русских агентов разведки, то это очень и очень хорошее достижение. Если этот восточный полуостров вскипит пусть даже не полностью, но частично, то англичанам придётся отвести туда по-настоящему громадные силы, чтобы подавить протесты одного из самых густонаселённых регионов.

— Пока что лишь частично. Недостаточно снабжать людей оружием — важно вложить в их головы направление, куда это оружие должно стрелять.

— И зачем вы решили за этим обратиться ко мне?

— Потому что это возможность вам сильно уменьшить наказание, которое падёт на вашу голову молотом суда. Вы искупите собственную вину кровью, работая в Индии на благо отечества. На этом настоял сам Великий Князь.

— А если я не соглашусь?

— Тогда ответите по всей строгости закона. Лишь вам решать, какой будет итог. Даю на размышления сутки.