Кобольд в эполетах

Искренняя благодарность – Андрею – за создание мира, в который захотелось вернуться, замечания и правки; Сереже – за то, что, прочитав всего половину чернового варианта, сразу и безоговорочно поверил, что у меня все получится; Васе – без его периодических вопросов «как там дела у ушастого?» я бы вряд ли вообще это дописал…

Часть первая

Осколки серого камня

Глава 1

- …Сегодня вы вступаете в братство офицеров Арании. Я хотел бы сказать вам, что вас ждет легкий путь – но это было бы ложью. Путь офицера тяжек и труден. Сумейте же пройти его с честью!.. – звучный голос бригадного генерала Ляфорса, бессменного начальника Грейстоунской военной академии, разносится по бальному залу центрального корпуса академии, в котором проходит церемония, хотя, в моем случае, даже, пожалуй, Церемония (именно так, с заглавной буквы) Выпуска.

Мы – то есть выпускники этого года, сто двадцать человек… И не совсем человек, стоим в четырехшереножном строю перед ним. Остальные кадеты построены покоем вдоль стен зала. Такова традиция. Кадеты должны видеть итог своего пути в стенах нашего славного учебного заведения. Видеть – и гордиться.

Я так же, как они сейчас, смотрел на эту церемонию со стороны. Три раза. Сегодня – четвертый и… Последний. Даже когда я войду в эти стены в следующий раз – например, на один из училищных балов, куда может пройти любой выпускник нашей академии – на мне будет уже иная форма, а не мой нынешний кадетский мундир. И сам я буду уже иным.

- …Ответственность – вот что тяжким грузом ляжет вам на плечи вместе с офицерскими эполетами. Ответственность – в первую очередь, за людей – тех, кого вы поведете в бой, и тех, кого будете защищать…

Хорошо говорит. Спокойно, весомо, без ненужного пафоса. Я слышу его напутственную речь в четвертый раз, и каждый раз он находит новые слова. Злые языки поговаривают, что у Ляфорса заранее заготовлены четыре речи, и он просто меняет порядок каждый год… Но я в это не верю. Все четыре раза, что я его слушал, я практически кожей улавливал его эмоции – напряжение, тщательно скрываемое волнение, толику печали и грусти… И, по моему глубочайшему убеждению, человек, не в первый раз привычно отбарабанивающий один из заранее заученных текстов – столь сложную гамму чувств испытывать просто не сможет.

Хотя, справедливости ради, замечу, что Ляфорс слегка слукавил – путь офицера, конечно, труден… Но для некоторых он будет значительно менее труден, чем для остальных. Я невольно скашиваю глаза направо, где на правом фланге первой шеренги виднеется мощная шея Эреварда Коулда – отпрыска благороднейшего рода графов Коулдов, насчитывающего… Сколько-то там поколений предков. Этот нам уже все уши прожужжал, как он будет служить в рядах «серебряных гусар Стеггинса», и, не жалея собственной жизни, охранять «жизнь и покой августейшей фамилии». Или вон, чуть левее – третий сын лорда Кроуфорда, Патрик. Едет в южные колонии… Но при этом не скрывает, что его папочка уже обо всем договорился – и гордый отпрыск будет служить… Нет, не в пограничном форте, а вполне себе в штабе пограничного легиона, который расположен на весьма, я бы сказал, значительном удалении от южного рубежа, в куда как более цивилизованных условиях. Зато, когда он будет переводиться на новое место службы – в аттестации будет написано, что он нес службу в рядах пограничного легиона, единолично повергая наземь бесчисленные орды дикарей (гоблов, орков, троллей) во славу нашей милой Арании…

Может показаться, что я злобствую. В общем-то, так оно и есть, но я считаю это простительным – если бы Вы выслушали за четыре года обучения столько язвительных замечаний, шуточек, издевок на самой грани пристойности от этих «золотых мальчиков» и орды их прихлебателей – Вы бы меня поняли. Правда… Грань они не перешли, но тут дело не в их высоких моральных качествах, а в том, что в самом начале первого года обучения я один-единственный раз с помощью кулаков наглядно показал некоторым из них, что реакция, проворство и физическая сила кобольдов все же превосходит человеческие, причем весьма значительно. На примере того же Эреварда Коулда и показал – после чего он громогласно обещал мне, что его родня меня в порошок сотрет, а также весь богатый спектр орочьих казней. Это бы звучало более весомо, если бы он стоял, а я лежал на полу гимнастического зала, но в прямо противоположной ситуации это выглядело, скорее, смешно и жалко, особенно с учетом внушительных внешних данных Коулда. Так мало того – он начал претворять свое намерение в жизнь, для начала наябедничав офицеру-куратору. Результатом стал вызов «на ковер» к начальнику академии, сначала – детишек аристократов, потом – меня. Не знаю, что Ляфорс сказал моим оппонентам. Мне же он устроил предельно вежливый, но жесткий разнос, с обещанием изгнания меня из академии при повторении подобного. Однако последняя сказанная им фраза меня несколько… Озадачила и позабавила – «Если джентльмен считает, что его честь задета, и он не видит другого выхода, кроме дуэли – джентльмен должен озаботиться соответственно местом встречи со своим обидчиком, а также свидетелями, которые, в случае чего, могут подтвердить проведение поединка по всем писанным и неписанным правилам. Естественно, не стоит превращать благородную дуэль в балаган, приводя в качестве свидетелей толпу, сравнимую разве что с орочьей ордой. Вполне достаточно двух. А теперь идите, юноша, и подумайте над тем, что Вы услышали!» Когда я последовал совету нашего начальника и подумал – я пришел к презабавнейшему выводу, что мне, фактически, указали на то, что не стоило устраивать драку на глазах у всего курса, а следовало тихо отвести своего обидчика за укромный угол – и уж там…

Тем не менее, последствий у этого инцидента не было… Хотя как – не было… В драку со мной лезть больше не пытались, зато во всевозможных глупых остротах поупражнялись за это время – мое почтение, как говорится…

- …Засим – позвольте мне поздравить вас, джентльмены. Станьте надежным щитом Арании! На кра-ул!!

Слитное шипение вылетающих из ножен клинков. Строй выпускников застывает, сияя металлом пехотных шпаг в позиции «малый парад». Оркестр академии грянул гимн.

Все.

Я – офицер.

Хотя, на самом деле, согласно традиции офицером я считаюсь с той минуты, как, услышав свое имя, промаршировал к генералу Ляфорсу и, опустившись на колено, принял из его рук эту самую шпагу. Понятно, что в наш век, век огня, пара, брони и не так давно открытого кейворита шпага в руках пехотного офицера на поле боя вызовет желание повертеть пальцем у виска. Но в данном случае шпага – это не столько оружие, сколько символ твоего офицерского достоинства. Традиционное оружие, как катлассы у морских офицеров. На эфесе шпаги выгравирован год выпуска, а еще – каждый год в конструкцию вносятся какие-то незначительные изменения, так что смело можно утверждать, что у каждого выпуска шпаги уникальны. После того, как я принял шпагу, я встал, вынул клинок, поднял «подвысь», громко произнес слова из присяги – «верность, честь, добродетель!», вложил клинок в ножны. Ляфорс приколол к груди моего мундира значок выпускника, после чего я вернулся в строй уже офицером.

А из строя вышел следующий кадет, отбивая последние шаги на пути к офицерскому патенту…

…Гимн сменился слитной барабанной дробью. Знамя академии проплывает перед нашим строем и скрывается за дверями зала. Следом за знаменной группой маршируют на выход кадеты младших курсов. Наконец, выходят последние.

- Шпаги в ножны, джентльмены!

Снова слышится слитное шипение клинков – на сей раз возвращаемых в ножны.

- Позвольте еще раз поздравить всех вас – теперь уже бывших воспитанников нашей славной академии. Тем из вас, кто еще не получил назначение о распределении в части, надлежит в течение следующих двух дней явиться на заседание комиссии в преподавательскую. График заседаний и очередность явки будут вывешены на доске с расписанием занятий возле преподавательской. Вечером – училищный бал в честь выпуска. А теперь… - Ляфорс делает секундную паузу. Наверное, только я с моим обостренным зрением заметил, как слегка дрогнула его челюсть в этот момент. Впрочем, генерал мгновенно справился с собой. - …Моя последняя команда вам, как кадетам – разойдись!!!

С этими словами наш уже бывший начальник и командир четко повернулся влево и, печатая шаг, прошагал к выходу. Не оглядываясь. Мы ждем, не ломая строй, лишь поворачиваем головы, провожая его взглядом. Молодцеватая, четкая походка Ляфорса является предметом шуточек и издевок для младших курсов и предметом подражания для старших. Говорят, что даже у себя дома из кабинета в столовую на обед он ходит только строевым. Наконец он покидает зал…

…Мы знаем, что сейчас, пройдя через двери, Ляфорс наконец обернется – чтобы увидеть, как сломается и смешается строй, как будут обниматься, хлопать по плечам и спинам друг друга вчерашние кадеты, а ныне – офицеры, как кто-то азартно подбросит форменное кепи к потолку… Это – тоже часть традиции. Личной традиции бригадного генерала Джеймса Ляфорса.

Два года назад… Не помню уже, что меня задержало – кадеты уже разошлись, я почему-то торчал на лестнице, на этаж ниже – и вдруг услышал негромкий разговор. Голоса принадлежали Ляфорсу и преподавателю тактики и истории военного искусства майору Дугласу Доусону, имеющему среди кадетов клички «бульдог» и «светильник». С первой кличкой - «Бульдог» - все было ясно: нос-кнопка, отвислые щеки, увенчанные пышнейшими бакенбардами, впечатляющее пузо и короткие кривые ноги делали майора точной копией упомянутой породы собак. Ну, и крайне скверный характер сыграл свою роль, несомненно. Происхождение же второй клички становилось ясно только зимними вечерами, когда на вечерних занятиях в классных комнатах зажигали яркий свет – столь сияющей лысины, отражающей свет люстр, не было более ни у кого из преподавателей и офицеров академии.

Тем удивительнее было услышать интонации голоса Доусона – мягкие, почти ласковые, с легко читающейся улыбкой:

- Бузят мальчики…

- Бузят… - эхом отозвался Ляфорс. – Ну и пусть… Сейчас если и не самый счастливый, то уж точно один из счастливейших моментов в их жизни, хоть они этого еще не понимают. Через несколько дней они разлетятся кто куда, столкнутся с рутиной службы (а ее, этой рутины, хватает даже в гвардейских частях), узнают, что к финишу гонки за генеральскими эполетами дойдут не все, а главное – что совсем не обязательно конкретно у них будет этот финиш… Сейчас они молоды и счастливы – пусть же ликуют, сейчас этими восторженными воплями они провожают свое детство…

- Иногда мне кажется, что в тебе умер поэт, Джим. Но ты прав… Который год собираюсь подать прошение об отставке, но в конце каждого года вижу эту щенячью радость – и что-то останавливает… Юность, азартная, бесшабашная юность – вот чего мы лишены, и вот к чему тянемся. Когда ежедневно крутишься среди этих непосед – поневоле заражаешься их верой в бессмертие.

Ляфорс иронично хмыкнул.

- Возвращаю тебе твой эпитет, Дуглас, ибо тебе муза поэзии не чужда совершенно точно. Пойдем, пожалуй.

- Пойдем… А то я боюсь представить их лица, если они узнают, что Бульдог умеет улыбаться…

Наверху раздались шаги – чеканная маршировка Ляфорса и тяжелое притопывание Доусона. Они потихоньку затихали, а мне в голову вдруг пришла мысль о дяде Хогни, в семье которого прошла немалая часть моего детства. Почему-то в этот момент Ляфорс и Доусон показались мне чем-то на него похожими – вроде держат тебя в строгости, но иногда вдруг проглянет что-то почти отеческое…

…Мои размышления были грубо прерваны чувствительным, но, несомненно, дружеским хлопком по спине, после чего меня сгребли в объятия и прямо в ухо проревели:

- Торви! Ты чего застыл?! Очнись, дружище!!! Все!!! Поздравляю Вас, господин второй лейтенант!!! Все!!!!

После этой тирады мой друг, Реджинальд Грэйв, для друзей – Наль, в порыве чувств приподнял меня над полом.

- Задушишь, медведь, - просипел я.

Наль послушно опустил меня на пол, чем я тут же воспользовался, сграбастав в объятия уже его.

Вокруг нас свистело, кричало, обнималось, хлопало друг друга по плечам многорукое и многоногое торнадо локального масштаба и уровня разрушения. Четыре года учебы позади. Вчерашние кадеты ликуют.

- Веселитесь, джентльмены? – Маркус Беккинридж, он же Марк, как всегда, невозмутимый, смотрел на нас с Налем сквозь стекла очков в тонкой золотой оправе с высоты своего почти семифутового роста.

Как однажды сказал четвертый член нашей компании, Луис – даже день последнего суда Маркус Беккинридж встретит в мундире, застегнутом на все пуговицы, и лишь поинтересуется ровным голосом, почему трубный глас раздался на пятнадцать минут раньше, чем записано в его графике?

В следующую секунду Марк сорвал с нас кепи, запустил куда-то в потолок, отправил туда же свое, после чего, сграбастав нас за затылки, пригнул наши головы к себе и уткнулся в них своей макушкой.

- Ухо! – пискнул я.

- Извини, - Марк аккуратно подвинул руку, освобождая мое ухо, и вдруг заорал. – Все!!! Вечный лед нас всех побери – мы офицеры!!! Примите мои поздравления, парни!!!

Видимо, настолько нетипичная для Марка выходка все же переполнила чашу терпения Всеотца… Ну, или Всеединого творца, как говорят аранийцы – потому что на наши головы рухнул потолок, после чего мы дружно полетели на сияющий паркет пола.

Рухнувший на нас потолок вдруг завозился, сдавленно помянул вечный лед и скатился с нас, открыв нашим взорам довольную физиономию Луиса Данге, коротышки Луиса - последнего из нашей четверки. Кстати, единственного из нас, кто окончил академию не по первому, а по второму разряду, получив чин прапорщика, а не второго лейтенанта, как мы трое. Нет, учился Луис прекрасно, чем изумлял всех без исключения преподавателей и офицеров. Изумлял потому, что, по утверждению нашего Бульдога, в день, когда Всеотец придумал понятие «дисциплина» - Луис сбежал в самоволку.

…Кстати, о Бульдоге… Сейчас он не стоит за дверью вместе с Ляфорсом. Дело в том, что у него заболела супруга, и Доусон две недели назад уехал с ней на курорт – подальше от отравленного дымом фабрик воздуха, как он сказал. (Узнав, что Бульдог женат, мы были потрясены)…

Луис, мгновение назад еще валявшийся на полу, каким-то непостижимым образом – хоп! – оказался на ногах, и, довольно оскалив зубы, оглядел распростершуюся перед ним троицу:

- Джентльмены, я разделяю вашу радость, но не стоит уподобляться троллям из «содружества грузчиков», когда они отмечают день получки. По крайней мере, - тут он заговорщицки подмигнул нам, - Для подобной картины хотя бы стоит привести себя в соответствующее состояние.

При этих словах в руках Луиса, словно по волшебству, возникла бутылка темно-зеленого стекла, характерной пирамидальной формы, аккуратнейшее запечатанная алым сургучом. «Прохлада темнолесья», знаменитый нектар с севера Думнония… Я даже не представляю, сколько Луис за нее заплатил!

- Когда ты только успел за ней смотаться? – ворчливо поинтересовался Наль, поднимаясь на ноги.

- Во-первых, не за «ней», а за «ними» - нельзя говорить о четырех предметах в единственном числе; во-вторых – естественно, сбегал утром, едва на построение успел…

«О четырех»?.. Всеотец и волки его, да это же целое состояние! Тут счет идет даже не на серебряные эрлы, а как бы не на полновесные золотые скаттеры…

Марка, однако, больше взволновала другая мысль, нежели вопросы цены спиртного:

- Ты что, хочешь сказать, что стоял в строю… С этим???

- А куда мне было их девать??? Говорю же, еле успел… Хорошо, что у нас такие широкие и надежные ремни, и что мундир всегда сидел на мне несколько мешковато… Старина Ляфорс, я думаю, все понял – но в такой день он точно мне это простит…

- И весьма напрасно! – Марк так грозно сверкнул очками, как будто собирался испепелить Луиса взглядом.

- Марк, не начинай, - устало вздохнул Луис. – Мне вполне хватило утренней выволочки от Ляфорса. Пошли лучше, выпуск отметим. Повод есть.

- Когда и за что ты успел получить у Ляфорса выволочку сегодня? – Реджинальд, как всегда, зрил в корень. – И – да, повод, несомненно, весом, но все же не настолько, чтобы вываливать целое состояние на выпивку! Где ты взял столько денег, вечная головная боль всех офицеров нашей академии?

- У казначея получил. Пошли в кубрик, там отметим, там и поговорим. – С этими словами Луис целеустремленно ринулся к выходу, подобно маленькому сердитому медвежонку пробивая путь среди ликующих молодых офицеров, что еще час назад были кадетами военной академии Грейстоуна.