Код цифровой смерти

Пролог

Этот уютный кабинет с тяжёлой старинной мебелью красного дерева слышал на своём веку немало тайн. Да таких, от которых, будь у кабинета щеки, они бы заалели. И таких, что, будь у него жилы и кровь, – кровь бы в этих самых жилах застыла.

Кабинет видел много самых разных людей, но эту даму он запомнил. И потому, что она была самой пожилой клиенткой уважаемой и известной адвокатской конторы, в которой кабинет и находился. И потому, что её тайны всегда были с привкусом мистики и непознанного – это кабинет тонко чувствовал. Ведь само здание адвокатской конторы – особняк в самом центре Москвы, в небольшом переулке близ Арбата – в свое время пережило очень страшную и очень мистическую историю. И, кстати, смогло избавиться от её разрушительных последствий во многом благодаря подруге вот этой самой клиентки. Так что кабинет относился к ней с восторженным восхищением, иногда скатывающимся во что-то, подобное благоговению. Чего не скажешь о хозяине кабинета и, одновременно, нынешнем владельце уважаемой адвокатской конторы.

Всеволод Григорьевич Турчинский был немолод и респектабелен. Впрочем, сегодняшняя клиентка почитала его юнцом. Имела право: ей вот-вот должно было стукнуть девяносто, а Всеволод Григорьевич не справил ещё даже шестидесятилетия. И такое отношение только усиливало его раздражение, вызванное делом, с которым клиентка явилась в этот раз.

– Арина Владиславовна! При всём уважении – вы задумали глупость. Причем, глупость безрассудную и опасную. Подумайте, как я буду жить, если с вами на самом деле что-то случится? Как близким вашим я в глаза смотреть стану, а?

Адвокат сорвал с мясистого породистого носа дорогие золотые очки и начал яростно протирать стекла, что являлось признаком сильнейшего волнения. Обычно Всеволод Григорьевич чутко за собой следил и не допускал подобного жеста при клиентах или, тем более, в суде. Но, если учесть, что за часовую беседу он протирал очки в десятый раз, степень его волнения была такой, что не до политесов. Быть бы живу, как говорится.

Писательница Арина Владиславовна Чернова усмехнулась.

– Сева, дорогой мой… Да не волнуйтесь вы так, ей-богу. Сами подумайте, что страшного может случиться с почти девяностолетней бабкой? Которая и так одной ногой в могиле?

Адвокат протестующе замотал головой, но клиентка продолжала:

– Да и кому вы там в глаза смотреть собрались, даже если вдруг? Родных у меня нет, это вам известно лучше, чем кому бы то ни было. Друзья… Друзья у меня крепкие, сами много чего пережили, тут вы тоже в курсе. Да и потом, согласитесь, девяносто лет – это такой возраст, когда можно позволить себе любые безрассудства. Просто потому, что терять уже совершенно нечего. Впрочем, мне давно нечего терять…

Глаза писательницы на несколько мгновений затуманились, хозяин кабинета даже перепугался, что та заплачет. Но нет. Справилась с собой и вернулась к образу вдовствующей королевы, в котором пребывала уже несколько десятилетий. И Всеволод Григорьевич, как бы ни был взволнован и возмущен, в очередной раз почувствовал то же, что его собственный кабинет – уважение, восхищение и отчасти благоговение. Потому что сидящая перед ним хрупкая немолодая женщина, которую ни у кого язык бы не повернулся назвать ни «бабкой», ни «старухой», пережила столько, что хватило бы на десяток судеб. И при этом – не озлобилась, не возненавидела мир и людей, не законсервировалась в коконе своего страдания. А продолжила жить, любить, помогать, опекать. И творить, конечно.

Говорят, что когда-то юной Арине Черновой очень хотелось стать такой же известной, как Стивен Кинг. Популярный мастер хоррора, видимо, сгрыз себе все локти в тех эмпиреях или других каких местах, где давно уже пребывал. Арина опередила его и по количеству прожитых лет, и по числу романов, и по масштабу популярности. В свой девяностолетний юбилей она планировала презентовать поклонникам сотый роман, в то время как Кинг остановился на шестидесяти двух. Во всяком случае, известными стали только эти и десяток сборников рассказов. Арина же говорила, что будет писать, пока дышит. И собиралась вроде бы дышать еще долго. И вот – здравствуйте. Приехала с такой идеей.

Турчинский вздохнул. Нацепил очки. И скучным голосом сказал:

– Насколько я понимаю, отговаривать вас бесполезно. Тогда давайте хотя бы максимально подробно проработаем детали.

Писательница снова усмехнулась – на этот раз победно. А кабинет навострил уши – словно они и в самом деле у него имелись. Ведь разговор переходил в его любимую область непознанного.

Глава 1.

Кладбище – неуютное место в любое время года. Унылой осенью или безглазой зимой оно выглядит хотя бы сообразно скорби тех, кто сюда приходит. А вот в самом начале лета, когда зелень, цветы, синее небо и яркое солнце, кладбище угнетает гораздо сильнее. Потому что вокруг – жизнь. Молодая, бурная, страстная. А ты пришел проводить того, для кого эта жизнь закончилась. И горчит во рту от такой несправедливости мироустройства.

Так думала Полина, медленно приближаясь к дверям крематория, где собирались многочисленные провожающие в последний путь писательницу Арину Чернову. Полина и сама была писательницей, читаемой и известной, но в Арине она всегда видела такой яркий талант, такую поцелованность Всевышним, что даже писательницей рядом с ней называть себя стеснялась. А та каждый раз, словно видя насквозь Полину с её смущением, смеялась:

– Полечка, ты опять сравниваешь? То есть, занимаешься бессмыслицей, приводящей исключительно к самоедству и плохому настроению? Брось! Иди и пиши!

В этом была вся Арина. Была… Нет, просто невозможно подумать про нее «была». В голове не укладывается. Полина всхлипнула и споткнулась. Муж заботливо поддержал под локоть. Обе дочери, помогающие идти немолодой Арининой подруге Лене, обернулись, посмотрели тревожно-вопросительно. Полина покачала головой, мол, всё в порядке. И тяжело оперлась на надежную мужнину руку.

Лена шла бы сама, без поддержки Полиных дочерей, которых она, как и Арина, привыкла считать кем-то вроде племянниц. Ноги, слава Богу, ходили еще хорошо. Но вот глаза… Когда-то Лена прочла теорию одного психотерапевта, который связывал болезни со словами, которые любят употреблять носители этих болезней. Так, к примеру, он утверждал, что любительницы шантажировать близких фразами: «У меня аж сердце зашлось», «Ты меня до инфаркта доведешь», как раз от сердечных болезней и страдают. То есть, словами они как бы «программируют» организм на болезнь.

Тогда, помнится, Лена посмеялась. И спросила у сына Миши, который очень старательно и вдумчиво учился на психолога, присутствует ли в этой теории хоть крупица здравого смысла. И Миша ответил, что, возможно, не всё так просто и прямолинейно, но однозначно в этом что-то есть. Сыну она поверила. И вот сейчас подумала, что верна теория-то. Сколько раз за жизнь она говорила: «Глаза б мои не глядели!», «Аж кровь из глаз», «Страшно смотреть». И вот, пожалуйста, вроде весь организм еще бодр и крепок, а глаза почти не видят. Из-за этого и с поста министра образования пришлось уйти, и вообще с управленческой работы. Там же куча бумаг, а с таким зрением – ни писать толком, ни читать. Ну не с лупой же министру сидеть.

Вот и сейчас девочки поддерживают, подлаживаются под её шаг. А она, привыкшая уже ходить осторожно, чутко, буквально вслушиваясь в каждое своё движение, вдруг, словно молодая, стала безрассудно рваться вперед. Ну и запинаться при этом, конечно, о каждый камушек и о каждую веточку. И слёзы. Мало того, что глаза и так не видят, так еще и рыдала Лена второй день подряд почти без перерыва. Арина – практически единственный оставшийся близкий человек. Не родной, но близкий. И вот… Как же так?..

Эти же слова «Как же так?» колокольным набатом гремели и в голове у Маши. Она была самой старшей среди тех, кто шёл прощаться с Ариной, Арининой ровесницей. Но при этом всегда была уверена, что это подруга проводит её в последний путь, а вовсе не наоборот. Арина всегда была более здоровой, более активной, более жизненной какой-то. И заряды позитивной энергии она благодушно дарила тем, кто рядом. В том числе – и Маше, лучшей подруге. Если учесть, что дружили они с восемнадцати лет, то в этом году, когда обеим должно было исполниться по девяносто, их дружба отпраздновала бы семьдесят второй день рождения. Но как там говорят? История не знает сослагательного наклонения? Так и есть. Их история точно не знает. Потому что ни Арина, ни она, ни дружба дней рождения так и не отметили. А на свой юбилей Маша останется в одиночестве – без Арины и без её дружбы. Да, дети, внуки. Да, вполне сносное для этого возраста здоровье. Но когда-то, с уходом любимого мужа, Маша почувствовала, что от неё с кровью и мясом оторвали какую-то большую часть неё самой. А теперь, когда не стало и Арины, Маше казалось, что она и вовсе перестала существовать. К чему?..

Катя из всех подруг наиболее крепко и на ногах стояла, и в руках себя держала. Даже помощь дочери не понадобилась. Инна с мужем работали в долгосрочной медицинской миссии в Европе, приехать не успевали. Но внук Марк был рядом. Периодически поглядывал беспокойно, но бабушка шла сама. И ни слезинки – в отличие от других. Чужой человек подумал бы, что у Кати и нет вовсе никакого горя. Лицо спокойное, даже немного расслабленное. Глаза не блестят, щёки не мокрые, руки не трясутся, ноги не подкашиваются. Но она всегда горевала иначе: горе выжигало её изнутри. Марк и подруги видели, что Катя резко осунулась. Буйные кудри, с которыми не справлялись парикмахеры, словно утратили свою буйность и висели спутанными прядями. И мозг будто бы отключился – поэтому и лицо стало таким спокойным. Когда-то Лёшка смеялся над ней, что она думает, даже когда спит. А сейчас Катя бодрствовала, но мыслей не было. Вообще. Только чёрная обугленная больная дыра. Две дыры – в голове и в сердце. И в обеих свистел такой же больной ветер.

Люди группками и поодиночке двигались на последнюю встречу с Ариной Черновой. Она чётко и недвусмысленно, как делала всё, выразила свою последнюю волю. Огонь. И пепел потом развеять в метро. Поближе к месту, где вечно теперь несут свою спасательскую вахту муж и дочь. Это она давным-давно указала в завещании и озвучила подругам. И, хотя Маша с Леной и Катей пытались возражать, Арина твёрдо стояла на своём. Лена тогда даже сказала обиженно:

– Это очень эгоистично с твоей стороны, Рина. Да, возможно, тебе и всё равно. Но про нас ты подумала? Почему ты нас, твоих близких, лишаешь возможности навещать тебя после смерти? Конечно, я вообще не уверена, что тебя переживу, и тема разговора мне не нравится. Но коль уж речь зашла, может быть, ты всё же передумаешь?

А Арина рассмеялась. Обняла подругу:

– Ленок, так я о близких и думаю. Кому нужны могилы, если совсем уж честно? Супругам, детям и внукам. Даже правнукам уже – сильно вряд ли. У меня нет больше ни Стёпы, ни Лады. Внуков, соответственно, не будет тоже. Вас всех я очень люблю, но вы не вечные. У девочек дети и внуки, но кто из них долго будет помнить бабку Арину, а? Да так, чтобы цветочки на кладбище носить и за могилой ухаживать?

Лена не сдавалась:

– Ну хорошо, а твои читатели? Ты пишешь больше шестидесяти лет, с писательством можешь свадьбу бриллиантовую сыграть. У тебя куча читателей и поклонников. Неужели ты думаешь, что им не захочется прийти к тебе после твоей кончины?

Арина грустно улыбнулась:

– Милая ты моя Лена! Лучший способ пообщаться со мной, что с живой, что с мёртвой, – читать мои книги. Что читатели и поклонники и делают. И вообще, ты знаешь мою позицию. Памятники надгробные нужны не ушедшим, а оставшимся. И я, как никто, понимаю и разделяю твою боль от отсутствия могил Жигмита и Миши. Потому что могил Степана и Лады у меня тоже нет. Но мы же живём, правда? Помним?..

В общем, дело тогда закончилось взаимными слезами. Но своих позиций Арина так и не сдала. Потому – крематорий, ритуальный зал которого просто физически не мог вместить тех, кто пришел проститься с пожилой писательницей. Да, родных по крови людей в этой толпе, к сожалению, не было. Но была масса тех, кто хотел сказать слова благодарности, признательности, любви и уважения. И Арина Чернова это заслужила как никто.

Закрытый гроб был буквально завален цветами – любимыми Ариниными разноцветными герберами. Найти их в мае в таких количествах было нелегко, но люди нашли. Везде расставлены фотографии. Совсем юная Арина со своей первой книгой. Арина с читателями. С мамой. Со Степаном. С маленькой Ладой. С Полиной, Леной, Машей и Катей. Вся жизнь на фото. И Арина – словно сама жизнь: яркая, энергичная, улыбчивая. А теперь – только гроб. И как в это поверить?

Какая-то женщина в траурной шляпке негромко спросила, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Почему Арину Владиславовну хоронят в закрытом гробу?

Ей ответил немолодой импозантный мужчина:

– Арина Владиславовна погибла в результате несчастного случая. Ночью на неё упал потолок: треснула потолочная плита.

Женщина всхлипнула, кивнула, и прижала к губам носовой платок. А Полина, оказавшаяся в тот момент рядом, вздрогнула. Проводившие расследование полицейские и эксперты, уверяли, что это был пусть и странный, но несомненно несчастный случай. Никого из близких на место происшествия не пустили, останки Арины никто из них не видел. Но из заключения судмедэксперта следовало, что смерть её была мгновенной. Так сказала им Инна, дочка Кати. Она была врачом-реаниматологом и умела «читать» медицинские документы.

Началась церемония прощания. Аринины подруги стояли рядом, поддерживая друг друга. Зал был небольшой, поэтому люди заходили и выходили. Речи, цветы, слёзы. Речи, цветы, слёзы. И так по кругу. И неоднократно. В какой-то момент, видимо, совсем одурев от духоты и рыданий, Лена вдруг хихикнула и прошептала подругам:

– Вот прямо вижу, что следующей заходит Рина и, по-хозяйски так, командует: «Всё, заканчиваем этот дурной балаган и расходимся. Есть масса более интересных занятий». И все расходятся…

На этих словах смешок перешёл в рыдания. И ровно в эту минуту гроб медленно поехал вниз…