Код Греха

Варп бушевал. Бескрайнее море нереальности клубилось, извивалось и рвалось в клочья, словно живое, пронзенное миллиардами игл чужеродных энергий. Здесь не существовало законов физики, лишь капризы богов Хаоса, их шёпот, переходящий в вой, их смех, оборачивающийся визгом. В этом безумии, где пространство и время теряли смысл, одинокий гигант рассекал пучину, словно древний кит, плывущий сквозь шторм.

«Молот Ереси» был кораблем, рожденным в эпоху, когда Империум еще помнил амбиции Великого Крестового похода. Его бронированный корпус, покрытый шрамами тысячелетних битв, тянулся на километры, увенчанный готическими шпилями, устремленными в несуществующее небо. Каждый его дюйм был испещрен резными барельефами — ликами святых, скорбящих сервиторов, канонизированных героев, чьи пустые глазницы следили за Варпом, словно предостерегая его от попыток поглотить этот оплот человеческой воли.

Нос корабля, выполненный в виде гигантского тарана, был увенчан золоченой фигурой Императора, чьи распростертые руки сжимали меч и книгу — символы силы и знания. Но даже этот священный образ не избежал разрушительного влияния времени: позолота облупилась, обнажив черный металл, а по челу божества зияла глубокая трещина, словно рана, нанесенная самой ересью.

Башни макро-пушек, словно горные вершины, вздымались над палубами, их жерла, способные испепелить целые города, теперь молчали, запечатанные молитвами и свинцовыми печатями техников. Но даже в бездействии они излучали угрозу. Винтовые шпили собора-моста, где восседал Инквизитор, пронзали варповую мглу, словно копья, воткнутые в брюхо демона.

Внутри «Молота Ереси» царил полумрак, прорезаемый лишь алым светом аварийных люмен-фонарей и голубоватым мерцанием рун мониторов. Воздух был густ от запаха масла, ладана и статики. В коридорах, достаточно широких, чтобы по ним мог промаршировать отряд Терминаторов, эхо шагов сливалось с далеким гулом двигателей, работающих на пределе.

И везде — символы. Двуглавый орел, выгравированный на каждой бронеплите. Священные тексты, выведенные на стенах каллиграфическим шрифтом. Лики мучеников, взирающих с витражей. Этот корабль был не просто машиной — он был храмом, крепостью, символом непоколебимой веры в эпоху, когда сама реальность стремилась стереть человечество в прах.

А на мостике, в кресле, вырезанном из черного базальта и обитого кожей еретиков, сидел тот, чья стальная воля направляла этот левиафан сквозь безумие Варпа. Инквизитор Гектор Карцио. Ордо Еретикус. Охотник на души. Он чувствовал, Варп не просто течёт — он живёт. Каждый вихрь, каждый завиток этой безумной субстанции дышал, пульсировал, переливаясь от глубокого пурпура до ядовитого индиго, словно гигантская рана на теле реальности. Но иногда — на долю мгновения — сквозь привычный хаос прорывалось нечто иное. Ядовито-жёлтый отсвет, липкий и болезненный, как гной из нарыва, вспыхивал вдалеке, оставляя после себя мерзкое послевкусие в душах тех, кто его видел.

«Молот Ереси» дрожал. Не так, как дрожит корабль в турбулентности или под огнём врага. Нет. Это была иная дрожь — глубокая, почти животная, словно стальной исполин чувствовал, что в этих водах он — не хозяин. Броня, выдержавшая орбитальные бомбардировки, скрипела под напором незримых сил. Готические шпили, гордо вонзавшиеся в пустоту, на мгновение изгибались, будто под тяжестью невесомого, но невыносимого груза. Даже священные руны, выгравированные на корпусе, начинали слабо светиться, как бы предупреждая о приближении чего-то… нечистого.

Астропаты в своих капсулах-саркофагах застонали. Один из них — старый Себастьян Тарк, чьё тело уже наполовину срослось с пси-усилителями корабля — вдруг забился в конвульсиях. Его веки, сшитые серебряной нитью, разорвались, и из глазниц хлынула чёрная жидкость. Его голос, усиленный вокодером капсулы, превратился в рёв, переходящий в визг.

— Крылья… Чёрные крылья! Они летят! Они смотрят!!! — его слова эхом разнеслись по мостику, заставляя даже самых стойких сервов-адептов содрогнуться.

На экранах варп-сканеров на секунду проявились силуэты — изломанные, неестественные. Длинные, слишком длинные конечности. Когти, скользящие по границе реальности. Хвосты, извивающиеся, как змеи. И глаза… О, Император, глаза — горящие жёлтым огнём, как угли, полные голода и насмешки. Но так же быстро, как появились, они исчезли. Варп сомкнулся над ними, вернувшись к своему вечному танцу. Но в воздухе осталось… Ощущение. Как запах гниющей плоти, или же как шёпот, которого не должно было быть слышно. Как обещание чего-то неизбежного.

Гектор Карцио медленно сжал кулак, и его перчатки из кожи арко-флагеллянтов хрустнули.

— Усилить варп-щиты. Приготовиться к выходу из прыжка.

Его голос был спокоен, но в глубине капитанского мостика, где тени казались чуть гуще обычного, что-то зашевелилось… Глаза одного из сервиторов, подключённых к системам корабля, на долю секунды вспыхнули жёлтым. Тонкий девичий смех прозвучал будто лёгкое, невесомое дуновение у края стеклянного стакана.

***

Я не сплю. Я падаю. Голова раскалывается, будто чьи-то когти впиваются в виски и медленно, методично раздвигают кости. За каждым ударом сердца — новый всплеск боли, и с ним приходят видения. Сначала — туман. Потом оно проявляется. Варп. Не тот Варп, о котором говорят в имперских учебниках — абстрактная угроза, далёкая и неосязаемая. Нет. Мой Варп — это гниющая, дышащая плоть реальности. Он обволакивает меня, просачивается в лёгкие, в мозг. Фиолетовые и багровые волны бьются о моё сознание, как прибой из расплавленного стекла. Где-то в этой пульсирующей мгле мелькают лица — то ли людей, то ли демонов, то ли чего-то хуже. Они шепчут.

— Ты видел нас. Ты звал нас. Ты наш.

Я вижу не сны, нет — сны хоть как-то подчиняются логике. Это было… наваждение. Фрагменты, обрывки, куски моей же жизни, перекрученные, пережёванные Варпом и выплюнутые обратно в сознание. Я пытаюсь закричать, но во рту — пыль. Я помню пыль. Бесконечную пыль офисного мира. Я сижу за столом, заваленном пергаментами — худой и бледный, в потёртом костюме низшего клерка Администратума. Складские ведомости. Чернильные пятна на пальцах. Механические гусиные перья, скрипящие по пергаменту. Запах перегоревшего масла в слабых светильниках. Я был никем — мелким писцом в администратуме глухой планеты, где даже звёзды казались тусклыми. Цифры. Так много цифр…

Но потом… цифры не сошлись. Слишком много грузов ушло в доки. Слишком мало вернулось. Пропавшие грузы, неучтённые тонны продовольствия, затем всё больше и больше. Я полез проверять — и нашёл их на одном из складов. Культистов. Они стояли в кругу, их рты растягивались в улыбках шире, чем возможно, а на полу… на полу лежало то, что раньше было начальником цеха. Его кишки были выложены в восьмиконечный знак. Передо мной стоит старший писец Гарт, с которым мы иногда пили рекаф. Его лицо… Оно меняется. Кожа трескается, как высохшая глина, а под ней — розовая, влажная плоть. Он улыбается. Слишком широко.

— Ты увидел, да? — его голос шепчет, но звучит он у меня в голове, будто рёв турбины, — ты узнал.

Звучит выстрел. Один, второй, третий. Старый стаб-пистолет, который я носил на всякий случай, грохочет в пространстве склада. Культисты смотрят на меня, будто не веря, что такой, как я, способен на подобный поступок. Я и сам не верю, а потому бегу, бегу со всех ног, чувствуя, как болят непривычные к такому мыщцы в ногах и горят лёгкие. Сердце грохочет, как барабан. Затем — тёмный переулок, запах масла и страха. Я прижался к стене, дрожа, как загнанный зверь. Они идут за мной. Я это знаю, я чувствую их за спиной. Кровь во рту противно скрипит меж зубов, и я знаю, что они уже нашли меня.

И тут… свет. Резкий, белый, режущий глаза. Фигура в чёрном. Тяжёлые сапоги, плащ, чёрный как грех, лицо — твёрдое, как сталь, будто маска. Инквизитор. Его глаза — холодные, безжалостные, как лезвие — останавливаются на мне. У него взгляд человека, который видел слишком много, чтобы ещё чему-то удивляться.

— Ты видел их, — говорит он, и это не вопрос. Это приговор.

Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но вместо слов вырывается лишь сдавленный стон. Он делает шаг вперёд, и я понимаю: бежать бесполезно. От него не скрыться. От себя — тоже. Затем его взгляд скользит к опустевшему пистолету, который я всё ещё судорожно сжимаю в руке. По лицу Инквизитора пробегает тень, значения которой я не понимаю, и он вскидывает руку. Его собственный болт-пистолет, большой и богато украшенный, грохочет раскатом грома. Еретик за моей спиной падает замертво, его грудь пробита насквозь дырой размером с мою голову.

— Ты мёртв, — он протянул вторую руку ко мне, — но ты также можешь быть мне полезен.

Боль усиливается. Я корчусь на койке, простыня обвивает ноги, как саван. Где я? На корабле? В камере? В аду? Варп отвечает мне всплеском новых образов. Два года. Два года тренировок. Два года боли. Два года, когда каждый день мог стать последним. Мои мускулы памятью сводит от воспоминаний о пытках… нет, испытаниях, через которые он меня проводил.

— Боль — это просто сигнал, — голос Карцио режет слух, — научись его игнорировать.

Электрошокер вжикает в бок. Я падаю на колени, зубы сцеплены так сильно, что, кажется, вот-вот треснет эмаль. Но я не кричу. Я не смею.

— Встать.

Я встаю, и в награду получаю больше боли, но теперь — осмысленной. Не та, что приходит и уходит, а постоянная. Физическая — когда кости ломают, а потом заставляют срастаться заново. Психическая — когда астропаты копаются в твоём сознании, выжигая слабость. Духовная — когда тебе показывают последствия ереси. Города, превращённые в склепы. Людей, ставших чем-то иным. Детей, которые уже не дети. Я блевал. Я плакал. Я молился о смерти. Но Инквизитор не позволял мне сдаться:

— Страх — это хорошо, — говорил он, — он напоминает, что ты ещё человек.

Новые вспышки проносятся в моей голове, будто в неё вбивают гвозди. Удары электрохлыста, когда я ошибаюсь в молитвах. Рёв пиломеча в моих руках, рубящего манекены с символами ереси. Отдача автоганов и стабберов, ритуалы обслуживания лазганов и плазменных винтовок. Голодовки. Изматывающие тренировки. Закаливания ледяной водой. Ночные кошмары, в которых что-то шепчет мне из углов, а я должен молчать, стиснув зубы, пока губы не кровоточат. И голос Карцио:

— Страх — топливо. Боль — учитель. Сомнение — смерть.

Я научился всему, что он хотел мне показать. Научился стрелять, драться и бегать. Научился ненавидеть любое проявление ереси. Пытать других и переживать пытки самому. Прикрывать в бою товарищей и без сожалений избавляться от расходника, пережившего свою полезность. И самое главное — я научился нести веру в сердце своём, каким бы испытаниям оно не подвергалось. Никакие видения или голоса Варпа не способны поколебать её, даже жёлтые вспышки и тонкий девичий смешок.

***

Я проснулся от резкого гула сирен, пробивающегося сквозь толстые переборки каюты. Красный аварийный свет мигал раз в несколько секунд, окрашивая тесное помещение в цвет запекшейся крови. В ушах стоял гул плазменных двигателей, а все тело ныло после прыжка через варп — даже после двух лет службы на корабле Инквизитора я не мог привыкнуть к этой противоестественной тошноте. Мне что-то… Снилось?

Приподнявшись с узкой койки, я провел ладонью по лицу, смахивая остатки сна, и потянулся к фляге с водою. Жидкость была теплой, с металлическим привкусом рециркулятора, но хотя бы не отравленной. Глоток — и сознание прояснилось. Привычно размявшись, я иду в крохотную ванную и умываюсь ледяной водой, глядя на своё отражение в мутном зеркале.

Меня зовут Элиас Вейнмар. Я невысок — около 170 сантиметров, с худощавым, но жилистым телом. Годы сидения за скрипторием не сделали из меня калеку, но и воином в полном смысле я не стал. Лицо узкое, с резкими скулами и темными, почти черными глазами — наследие местных мутантов где-то в роду, как шептались на Люциде. Волосы, коротко остриженные в соответствии с уставом, такого же угольного оттенка. На левой щеке — бледный шрам от удара культистского ножа, который я едва успел увернуться два года назад.

Приведя себя в порядок, я быстро одеваюсь. Одежда простая, но практичная: серый кафтан из плотной ткани, скрывающий кольчугу из сплава адамантина, высокие сапоги с потайным отсеком для клинка. На поясе — полуавтоматический стаб-пистолет «Правосудие», подарок Инквизитора за успешное завершение тренировок. Модель довольно простая, но неприхотливая и не привлекает излишнего внимания. В нашей работе это важно… Работе, ха.

Я не солдат. Я — следователь. Моё оружие — не только пистолет и нож, но и умение видеть ложь, знание бюрократических механизмов Империума и базовые навыки взлома данных. Два года Карцио учил меня читать людей, находить несоответствия в отчетах, сливать информацию из защищенных архивов. Но главное — я умею исчезать. Не в буквальном смысле, конечно. Но когда нужно, я могу стать невидимкой: мелким чиновником, технографом, даже сервом. Мой мозг легко запоминает карты и схемы и проецирует их на реальность, помогай ориентироваться даже в незнакомых локация. Именно поэтому меня и отправили на эту миссию.

Миссия… Прогоняю в голове детали брифинга, не забыл ли чего. Наша точка назначения — планета Гальта-Секундус. Официально — промышленный мир, производящий сервиторов и оружие для Имперской Гвардии. Недавно местные власти объявили о «революции в машинных технологиях» — новых сервиторах, созданных без санкции Марса. Техножрецы в ярости, инквизиция подозревает ересь, а местный торговый департамент уже готов подсчитывать прибыль.

Наша группа — четыре аколита — должна внедриться, разузнать правду и, если потребуется, уничтожить угрозу. Я потянулся к небольшому металлическому чемодану, стоявшему у койки. Внутри — фальшивые документы: я теперь Ренн Альтекс, инспектор Департамента торговли, прибывший проверить законность экспорта. Прерывистый гул двигателей сменился ровным и отчасти певучим — корабль вышел из Варпа. А значит, скоро высадка. Скоро работа. Я глубоко вдохнул и перекрестился знаком Аквилы.

— Император, даруй мне ясность мысли и твердость руки.

Дверь в морю каюту резко открылась.

— Вейнмар, собирайся, — на пороге стояла Сайла Ворс, наш боевик. Её желтые, как у хищной птицы, глаза сверкали в полумраке.

— Мы вышли на окраине системы. Капитан говорит, через час будем на орбите. Карцио хочет видеть нас всех перед высадкой.

Я кивнул и потянулся за пистолетом. Не дожидаясь ответа, девушка ушла, а я быстро собрал оставшиеся вещи. Пришло время действовать. Я шагнул за порог каюты, и автоматические фонари, встроенные в панели над дверью, вспыхнули тусклым желтым светом, отмечая мое движение. Здесь, в глубинах корабля, не было ни одного лишнего пространства, ни одного угла, не занятого техникой или символами веры. На стенах между люками красовались выгравированные изречения на Высоком Готике — «Чистота мысли — чистота духа», «Сомнение — враг».

Коридоры «Молота Ереси» были такими же, какими я запомнил их за два года службы: узкие, словно сдавленные чудовищной хваткой, с потолками, утыканными пучками кабелей и вентиляционными решетками, из которых веяло запахом машинного масла и озона. Стены, выкрашенные в тусклый серо-стальной цвет, местами покрылись ржавыми подтеками — следы столетий службы в неспокойных глубинах Варпа. Под ногами слегка вибрировали металлические пластины пола, передавая глухие удары работающих плазменных двигателей.

Когда я впервые попал сюда, меня чуть не вырвало от страха. Я тогда еще не понимал, куда меня забросила судьба. Простого клерка, который лишь случайно наткнулся на ересь в бухгалтерских отчетах, вдруг забирает с собой сам Инквизитор? Меня втолкнули в эти коридоры, и я боялся даже дышать — казалось, само железо вокруг пропитано чужой, нечеловеческой злобой.

— Это не просто корабль, Вейнмар, — сказал тогда Карцио, заметив мой испуг, — это орудие. И ты теперь часть его механизма.

Сейчас я шёл уверенно, минуя запертые двери кают других членов экипажа. Где-то за одной из них слышался ритмичный стук — вероятно, механик-сервитор чинил какую-то систему. В воздухе висел запах жженой изоляции — где-то недавно чинили проводку. Поворот, и передо мной открылся мост №4 — один из транзитных отсеков, где сходились несколько коридоров. Здесь было чуть просторнее: в нишах стояли статуи Императора и Омниссии, а под потолком мерцал голубоватый свет оградительных рун. На стене висел огромный, потертый от времени барельеф с изображением битвы — Осада Терры, если я не ошибался. Именно здесь, у этого барельефа, Сайла Ворс впервые показала мне, как правильно держать нож.

— Если тебя прижмут к стене, — говорила она, прижимая мое запястье к холодному металлу, — ты не будешь думать о благородстве. Ты будешь бить в горло, в глаза, в пах. Понял?

Я понял. Дальше путь лежал через аркоподъёмник — массивную шахту, ведущую к командной палубе. Я нажал кнопку вызова, и через несколько секунд раздался скрежет шестеренок. Двери со скрипом разъехались, открыв тесную кабину, обитую медными пластинами с выгравированными молитвами. Внутри пахло маслом и человеческим потом. Я вошёл, и лифт с глухим стуком тронулся вверх. Через решетку в полу можно было разглядеть уходящие вниз этажи — где-то там, в глубине, гудели генераторы, работали сервы, молились техножрецы.

Именно в этом лифте я впервые убил человека. Это был перебежчик — один из тех, кого мы должны были доставить Карцио живым. Но он вырвался, выхватил нож, бросился на меня. Я даже не помню, как выстрелил — только вспышку лаз-пистолета, запах гари и его широко раскрытые глаза, когда он рухнул на пол.

— Хороший выстрел, — только и сказал потом Инквизитор.

***

Лифт остановился. Двери открылись, и передо мной предстала командная палуба — сердце «Молота Ереси». Командная палуба дышала холодным величием. Высокие, словно нефы древнего собора, потолки уходили вверх, теряясь в полумраке, где клубился дым кадильниц. Кабели, оплетающие стальные балки, вились, как змеи, мерцая под всполохами голубого света проектора. Витражи, встроенные в стены, изображали сцены казней — еретиков, разрываемых цепными мечами, демонов, горящих в священном пламени, мучеников, возносящих свои души к Золотому Трону. Их стеклянные лики ловили отблески люмен-свечей, и казалось, будто они наблюдают. В центре зала возвышался голографический проектор, отбрасывающий синеватое сияние на лица собравшихся. Воздух был густ от запаха ладана и металла. И там, перед проектором, стояли они — мои новые братья и сёстры по оружию.

Первой бросалась в глаза она. Сайла Ворс не просто стояла — она нависала над окружением, как грозовая туча перед ударом молнии. Её плечи, закованные в черную кевларовую броню, были шире, чем у большинства мужчин, а мышцы, играющие под кожей, выдавали в ней существо, для которого битва — естественное состояние. Её лицо — смуглое, словно рекаф с молоком, — было испещрено шрамами и татуировками. Строки литургии ненависти вились вдоль скул, переходя в символы Имперской Канцелярии на шее.

«Убивай без сомнения. Сомнение — ересь.»

Но самое жуткое — её глаза. Ярко-жёлтые, как у хищной кошки, с вертикальными зрачками, суженными даже в полутьме палубы. Говорили, что это последствие радиационного отравления на Нессе, но я видел, как они светятся в темноте. Она опиралась на дробовик — массивный, полуавтоматический «Громовержец» с барабанным магазином на 12 патронов калибра .70. Его приклад был обмотан проволокой и кожей — чьей-то кожей. Её пальцы, закованные в черные перчатки с отрезанными пальцами, нетерпеливо барабанили по стволу.

— Опоздал, чернильная крыса, — её голос напоминал скрежет металла по камню, —Инквизитор не любит ждать.

Я знал её историю. Бывшая арбитрум-энфорсер, осуждённая за «излишнюю жестокость» — хотя на Нессе это звучало как шутка. Она сожгла заживо целую банду, торговавшую детьми, не оставив даже костей. Карцио вырвал её из рук палачей, потому что увидел в ней идеальное орудие. В честь принятия на службу он подарил ей зажигалку, которой она подожгла костёр для своего бывшего начальника. Весь местный Арбитрат оказался повязан в той схеме — не еретической, но просто мерзкой по сути своей.

Рядом с ней, где стоял Кастор Дрен, воздух мерцал. Не в переносном смысле — буквально. Статический заряд вился вокруг него, как дымка, искрился на кончиках его кабелей, потрескивал в суставах механической руки. Он не дышал — по крайней мере, не так, как обычные люди. Его лёгкие, частично заменённые фильтрационными модулями, издавали тихий, шипящий звук, будто паровой клапан. Его лицо скрывал капюшон, но когда он наклонялся к свету, становилось видно — кожу на левой половине лица заменили синтетической мембраной. Бледная, почти прозрачная, она туго натянута на металлический каркас черепа, сквозь неё просвечивали тонкие трубки с гидравлической жидкостью.

Глаза — вот что пугало больше всего. Стеклянные линзы, вживлённые в орбиты, без век, без моргания. Красные точки зрачков сужались и расширялись, сканируя окружение с точностью оптического прицела. Когда он смотрел на человека, казалось, что он видит не лицо, а показатели — частоту пульса, микродрожание губ, ложь в голосе. Его правая рука выглядела почти человеческой, если не считать шрамов от имплантов. Но левая… Механическая. Чёрная, из сплава адамантина и керамита, с тонкими, слишком гибкими пальцами. На кончиках — микроинструменты: иглы для взлома, отвертки, скальпели. Он мог разобрать серво-дверь за десять секунд. Или вскрыть череп за пять.

Он родился в трущобах Форге-Мундуса — мира, где даже воздух пропитан машинным маслом. Его родители? Неизвестно. Может, погибли в очередном восстании. Может, продали его техножрецам. Техножрецы научили его слышать, как машины говорят. Не словами, нет. Они шепчут через вибрации, через ритм работы двигателей, через код в их механических душах. Кастор понимал их, а они понимали его. Когда Инквизитор Карцио уничтожил культ за техноересь, он нашёл мальчика, сидящего среди трупов, с кабелем, воткнутым прямо в мозг.

Тихий. Странный. Опасный. Не похожий на ортодоксальных жрецов Культа Механикус. Он не любит прикосновений и не ест при людях. Иногда замирает на часами, слушая, как работает двигатель корабля. Но когда он говорит о технологиях — его голос оживает. Сейчас он смотрит на меня, и красные точки зрачков горят.

— На Гальта-Секундус есть… что-то интересное, — шепчет он, — оно зовёт.

С большим неодобрением на него покосился последний член нашей группы — Иезекииль Ванн. Он стоял у бронированного окна, за которым в бесконечной черноте космоса медленно приближалась искомая нами планета. Его пальцы, длинные и костлявые, перебирали четки из черного обсидиана, каждый бубенчик которых был выточен в форме крошечного черепа. Иезекииль был высок, но не мощен, как воин — скорее, подобен иссохшему древнему дереву, чья кора покрыта шрамами времени. Его лицо — резкое, с выдающимися скулами и глубоко посаженными глазами — могло бы принадлежать аскету XII тысячелетия, чей лик запечатлен на фресках особо ортодоксальных храмов.

Но если присмотреться, под тонкой кожей век таилась усталость, та самая, что бывает у людей, видевших слишком много. На шее, чуть выше воротника рясы, угадывался контур татуировки — старой, выжженной лазером, но не до конца стертой. Его руки, казавшиеся такими благочестиво сложенными, несли на костяшках следы старых переломов — тех, что остаются после драк на грязных орбитальных доках. Он носил простую черную рясу Министорума, но под ней угадывались очертания легкого бронежилета. На поясе — компактный стаб-пистолет «Покаяние» модели «Mk IV», украшенный гравировкой:

«Милосердие — привилегия Императора. Я лишь отправляю к Нему.»

Он не всегда был священником. Молодость Иезекииля прошла в доках Нефритовой Луны — месте, где сливки имперского общества соседствовали с самыми отвратительными преступными синдикатами. Он был кем-то в этих кругах — то ли наемником, то ли контрабандистом, то ли чем-то похуже. Может быть, он убил человека впервые в четырнадцать. Может быть, он провёл два года в рабстве у друкари, прежде чем сбежать… Кто знает? Переломный момент наступил, когда он оказался в заброшенном храме на окраине штрафной колонии. Там, среди развалин, он нашел полуразложившееся тело священника — того самого, что когда-то пытался спасти его душу. И что-то в нём сломалось… Или починилось.

А сейчас он стоит и курит. Это так странно — священник, курящий дешевые сигареты лхо. Но он делает это с таким спокойным достоинством, что даже Карцио никогда не упрекал его. Я также знаю, что он пьёт. Не дорогой амасек, хотя Инквизитор не отказал бы ему в этом, а крепкий, как удар молота, самогон. Тот самый, что матросы варят в подпольных дистилляториях на нижних палубах «Молота Ереси». Он понимает слабости, потому что сам через них прошёл. Он поворачивается ко мне, и в его глазах — не презрение, не жалость, а понимание.

— Ты боишься, — говорит он. Не как обвинение. Как констатацию.

Я молчу. Он достает флягу, отпивает и протягивает мне.

— Бояться — нормально. Главное — не дать страху решать за тебя.

Сделав глоток, я вернул фляги и перевел взгляд с одного на другого, ощущая под ногами лёгкую вибрацию тормозных двигателей. Корабль замер, словно хищник, высматривающий добычу с орбиты.

— Ну что, — я хрипло усмехнулся, — опять в ад, товарищи?

Сайла щелкнула затвором «Громовержца», проверяя патронник. Её желтые глаза сверкнули.

— Если повезет — в ад. Если нет — сами его устроим.

Она бросила мне обойму фугасных патронов. Я поймал её на лету — два года назад уронил бы.

—Для твоей игрушки. Мало ли, придётся проламывать стены.

Я кивнул, засунув патроны в поясную сумку.

— Спасибо. Но надеюсь, обойдется без шума.

Сайла фыркнула, будто я сказал что-то смешное.

— Когда у нас хоть раз обходилось без шума?

Кастор стоял, уткнувшись в голографическую проекцию планеты. Его механические пальцы нервно подрагивали, словно ловя невидимые сигналы.

— Корабль… не хочет нас отпускать.

Я подошел ближе.

— Что?

Он повернул ко мне голову, и красные точки зрачков сузились.

— Машинный дух Молота… волнуется. Чувствует угрозу на планете.

Я почувствовал холодок между лопаток. Если даже корабль нервничает…

— Может, предупреждает, чтобы мы не лезли?

Кастор медленно покачал головой.

— Нет. Он… злится на них. На Гальту.

Иезекииль стоял в стороне, перебирая четки. Его тонкие губы шептали молитву.

— Брат Иезекииль, — я окликнул его, — благословите на путь?

Он поднял глаза. В них не было страха — только ледяная уверенность.

— Ты уже благословлен, дитя мое. Император ведёт нас.

Он протянул руку, и я увидел, что в ладони он сжимает не четки — а крошечный флакон с ядом.

— На случай плена. Для себя… или для других.

Я взял флакон. Стекло было холодным.

— Надеюсь, не пригодится.

Иезекииль улыбнулся, как врач, сообщающий о неизлечимой болезни.

— Всё пригодится. Рано или поздно.

На мгновение воцарилась тишина. Мы все смотрели на голограмму Гальта-Секундус — серый шар, опутанный орбитальными доками и фабричными спутниками. Где-то там, внизу, нас уже ждали, или не ждали, но это не имело значения.

— Десять минут до высадки, — раздался голос капитана из репродуктора, — Инквизитор ждет вас в шлюзовом отсеке.

Сайла громко взвела курок. Кастор зашептал что-то на техно-лингве. Иезекииль перекрестился, осенив себя знаком Аквилы. Я же глубоко вдохнул и пошел к выходу.

***

Стальные коридоры, ведущие к челноку, сжимались, словно горло гигантского зверя перед ревом. Каждый шаг отдавался глухим гулом в груди — то ли от работы сервоприводов, втягивающих платформу, то ли от собственного сердца, колотящегося в такт тревожному ритму корабля. Воздух был густ от запаха машинного масла, плазмы и чего-то древнего, почти органического — будто сам «Молот Ереси» дышал нам в спины, провожая в бездну. И в центре этого ада — стоял он.

Гектор Карцио.

Чёрный, как сама пустота, его доспех-карацу поглощал свет, оставляя лишь силуэт — резкий, угловатый, словно вырубленный топором из ночи. Плащ, сшитый из шкуры неизвестного существа (ходили слухи, что это кожа ксеноса), лежал на его плечах мёртвым грузом, не шевелясь даже при движении. Его лицо — бледное, с орлиным носом и глубокими морщинами, похожими на трещины в древней фреске, — оставалось неподвижным. Но глаза… Серые. Холодные. Нечеловечески острые.

Они видели слишком много.

Мы замерли перед ним, выстроившись в линию. Даже Сайла, всегда дерзкая, опустила голову. Даже Кастор, обычно бесстрастный, слегка дрожал, его кабели нервно подрагивали.

Инквизитор ждал. Его серые глаза медленно скользили по каждому из нас, будто взвешивая, тестируя, испытывая.

— Аколиты.

Его голос был тихим, но каждое слово прожигало сознание, как раскалённая игла. Он медленно прошёлся перед нами, сапоги глухо стучали по металлу.

— Гальта-Секундус. Верный Богу-Императору мир. По крайней мере, так считалось.

По кивку головы Карцио к нему бесшумно подлетел сервочереп. Голограмма планеты вспыхнула над ладонью инквизитора, вращаясь в кровавом свете аварийных фонарей.

— Три месяца назад местные техножрецы объявили о «прорыве» — новых сервиторах, созданных без санкции Марса. Они называют это «даром Омниссии».

Его сухие губы искривились в подобии улыбки.

— Но мы знаем: Омниссия не дарит. Он требует.

Голограмма сменилась — схемы, отчёты, изображения сервиторов…

И оно. Последняя передача. Карцио щёлкнул пальцами, и воздух заполнило шипение помех.

— Это — последнее, что прислал мой агент. Перед тем, как связь прервалась.

Изображение было монохромным, размытым, словно снятым сквозь пелену крови. Но его было видно. Чёрный силуэт с распростёртыми крыльями. Горящие глаза, как угли в пепле. И рот — слишком широкий, слишком зубастый — растянутый в смехе. Мою голову пронзило узнаванием, но затем — только статический визг. Сайла сжала кулаки.

Карцио сжал кулак, и голограмма погасла.

— Вейнмар, — его голос был тихим, но в этой тишине он прозвучал как выстрел. Я выпрямился, чувствуя, как кровь стынет в жилах.

— Ты возглавишь группу.

Тишина, но затем — резкий вздох Сайлы. Она резко подняла голову, её желтые глаза вспыхнули.

— Почему он? — её голос был низким, и в нём даже слышалось нечто, похожее на хищное рычание.

Карцио не изменился в лице.

— Потому что он видит.

Он сделал шаг вперёд, его сапог глухо ударил по металлу.

— Сайла, ты — меч. Кастор — ключ. Иезекииль — голос. Но Вейнмар…

Он остановился прямо передо мной.

— Он понимает ересь. Не просто убивает её — он видит её корни. Он был клерком. Он знает, как бюрократия скрывает заразу. И главное…

Его пальцы сжали и приподняли мой подбородок, заставив смотреть ему в глаза.

— Он боится. И это хорошо. Страх держит его в тонусе. А вас — под контролем.

Сайла замерла, её пальцы сжали «Громовержец» так, что костяшки побелели.

— Если он сломается, я пристрелю его сама, — прошипела она.

Кастор лишь тихо щёлкнул сервоприводами и молча кивнул, его красные глаза мерцали. Иезекииль улыбнулся мне, как старший товарищ, передающий эстафету, но в его взгляде читалось предупреждение:

«Не подведи.»

Карцио отпустил меня и отступил.

— Вы — мои когти. Но когти без руки — лишь куски металла. Он будет той самой рукой. Возражения?

Девушка замерла. Потом резко кивнула.

— Нет, господин.

— Хорошо. Вейнмар, ты — инспектор Департамента торговли. Твоя цель — документы и доступ к верхушке. Сайла — твой телохранитель и глаза на улицах. Кастор проникнет к техножрецам, а Иезекииль будет проповедовать в низах и слушать, о чём говорят на исповедях.

Инквизитор сделал шаг назад.

— Гальта-Секундус — не поле боя. Это — ловушка. Если вас раскроют, я не приду на помощь.

Он повернулся к челноку.

— Но если вы умрёте… умрите так, чтобы ваша смерть что-то значила.

Двери челнока открылись с шипением, и тьма внутри как будто бы казалась живой. В моём воображении она клубилась и шевелилась, складываясь в высокие, тонкие фигуры. У них были клыки и когти, и пылающие жёлтым глаза. И самое главное — они смеялись. Стряхнув с себя наваждение, я пробормотал короткую молитву и сделал шаг вперёд, к неизвестности.

Челнок «Молота Ереси» представлял собой тесную, угловатую капсулу, обитую изнутри свинцовыми пластинами и украшенную, если это слово тут уместно, выгравированными по металлу молитвами на высоком готике. Четыре кресла с ремнями, похожими на удавки, два грузовых отсека для снаряжения и маленький алтарь с тлеющим ладаном в углу — вот и весь интерьер. Я втиснулся в свое кресло, ощущая, как холодный металл впивается в спину даже через ткань кафтана. Ремни, больше похожие на висельные петли, автоматически затянулись на груди, оставляя синяки.

Я вытащил свой стаб-пистолет «Правосудие», выщелкнул и проверил магазин — полон, патроны с тупыми свинцовыми сердечниками. С такими меньше шансов пробить насквозь и кого-то задеть, но и подаренный Сайлой магазин с фугасными я не убирал далеко. Вставил магазин, проверил ход затвора, снял предохранитель, затем поставил обратно и пробормотал короткую литанию Машинному Духу. Гравитационные компенсаторы челнока завыли, как побитые псы.

Также при мне были фальшивые удостоверения Департамента торговли — идеальные, с печатями, водяными знаками и даже микрочипом, который должен был сойти за подлинный. Всякие мелочи, например нож из высокоуглеродистой стали с алмазным напылением был спрятан в сапоге. В пряжке ремня находился миниатюрный взрывпакет, на крайний случай. Флакон с ядом, подарок Иезекииля, покоился во внутреннем кармане. В сумке помимо лежал инфо-планшет, способный незаметно сканировать ближайшие сети и воровать из них данные. Его меньшая версия имела вид часов у меня на запястья, а также я нёс несколько шпионских жучков.

Челнок дёрнулся, и нас бросило в кресла, и начался спуск. Сайла, сидевшая напротив, небрежно ловила баланс, одной рукой придерживая «Громовержец». В тусклом свете аварийных ламп её смуглая кожа отливала медью, а жёлтые глаза, узкие и хищные, блестели, как два куска янтаря, вмурованных в статую воинствующей святой. Она ловким движением встряхнула дробовик, и мышцы её предплечья играли под кожей, испещрённой татуировками-литаниями.

— Если будешь пялиться так и дальше, чернильная крыса, придётся тебе объяснять местным чинушам, почему у их инспектора под глазом фингал, — её голос прозвучал резко, но в уголке рта дрогнуло что-то, отдалённо напоминающее улыбку.

Я поспешно отвел взгляд, чувствуя, как горячая волна поднимается к щекам.

— Ты вообще умеешь стрелять из этого? — девушка кивнула на мой пистолет.

— Если повезёт — не придётся.

— Если не повезёт — тебя размажут по стенке раньше, чем ты достанешь ствол.

Я вздохнул.

— Спасибо за поддержку.

Она хмыкнула и сунула мне в руку миниатюрную фраг-гранату.

— На, для твоего спокойствия. Только сам не убейся, мне Карцио башку оторвёт.

Кастор, сидевший слева, что-то бормотал, глядя в стену. Его механическая рука дергалась, пальцы перебирали невидимые клавиши.

— Ты снова разговариваешь с машинами? — спросил я.

Он повернул ко мне голову, и его красные глаза мерцали.

— Они говорят… что на планете что-то не так. Двигатель. Навигация. Даже стабилизаторы. Они чувствуют планету, — его голос стал резким, как скрежет шестерён, — там что-то грязное.

Иезекииль, сидевший с закрытыми глазами, вдруг заговорил:

— Страх очищает душу.

Кастор резко встряхнул головой.

— Нет. Этот страх… он липкий. Как масло. Оно уже внутри систем.

Челнок тряхнуло, и свет на секунду погас. В темноте что-то хихикнуло. Голос пилота прозвучал из репродуктора:

— Готовьтесь. Через три минуты посадка.

Я закрыл глаза и представил себе Гальту-Секундус, некогда верный имперский мир, а ныне — гнездо ереси, которую нам ещё только предстоит узнать. Дымные трубы, плюющиеся ядом в ржавое небо. Чиновники с мёртвыми улыбками и глазами, как у сервиторов. Тени между цехами — слишком длинные, слишком гибкие. Челнок затрясло, как в лихорадке. Сайла оскалилась. Кастор сжал голову руками. Иезекииль открыл глаза — они горели. Я выдохнул и отпустил страх. Охота началась.