Кодекс Посмертия

Впервые мой папаша утопил меня, когда мне было лет десять.

Он это сделал на окружной ярмарке при стечении сотен зрителей, засунул меня, «волшебного влагодышащего мальчика», в бочку с водой. Пришла пора мне отрабатывать свой ученический хлеб.

Там, внутри бочки, под водой стояла дном кверху бочка поменьше, и в ней оставалась малость воздуха. По блистательной затее папаши я должен был там отсидеться и потом триумфально всплыть, когда он это позволит.

— Щенок или захлебнется и перестанет меня объедать, или научится дышать под водой. В любом случае я соберу пару монет, — говорил мой любящий папаша, закрывая крышку на бочке.

Это была отличная затея, броский трюк, любой в нашем деле снимет перед ним шляпу, только воздуха во внутренней бочке не оказалось, и я захлебнулся. Спасибо матери, она меня откачала, отца избила и на полгода отлучила от супружеской постели. Она у нас жонглировала ножами, и папаша ее опасался.

На какое-то время это даже помогло отвадить его от таких затей, и далее на семейном поприще я развивал присущую мне гуттаперчевость и учился началам мастерства изрыгателя пламени.

До тех пор, пока папаша снова не наполнил свою бочку водой.

Второй раз состоялся, когда мне уже было под совершеннолетие. Все опять пошло не так, но в этот раз мне хватило сил выбраться из бочки самому, напугав зрителей до чертиков и разозлив папашу. Да и плевать.

С меня было достаточно.

Поэтому я сбежал из этого жалкого балагана при первой же возможности. Первой возможностью оказался вольный град Орклин, город-сеньор, владетель окрестных полей, порта и близлежащих островов. Город свинцового неба и серых туманов.

В свой первый год там я думал, с ума сойду от этой беспросветности.

Но когда я увидел на его стенах эти железные клетки, качающиеся на цепях, с обугленными костями, застрявшими между закопченных прутьев, я понял, что вольный город Орклин место весьма порядочное, приверженное закону и живущее в страхе божьем. Как говаривал мой папаша, видишь в городе виселицу — радуйся, тут живут приличные люди.

Наш балаган на двух фургонах тогда въехал в южные ворота города, где в высокой каменной арке как раз висела такая клетка, полная мокрых от непрерывного дождя обугленных костей. Отдав охране положенную мзду за все восемь колес, мы попали на узкие улицы города, где встречали такие клетки на въезде в каждый округ.

Очень, очень богобоязненные люди в Орклине живут. Как раз то, что надо. Ведь что еще может лучше разбавить череду унылых протокольных экзекуций, как не веселая мимическая пантомима или мистерия с восхитительным утоплением и потрясающим воскрешением?

Только не со мной в главной роли! Я не стал ждать, пока папаша возьмется за дело снова, и дал деру. Мать дала мне с собой пару монет, кое-какой реквизит, десяток полезных советов и прощальный подзатыльник.

Сами понимаете, воду я с тех пор не сильно люблю ни в каком виде. Предпочитаю эль или сидр.

Папаша, сказывают, сильно расстраивался, упустив своего волшебного ребенка. Но мне-то что с того?

С тех пор я работаю на Лобной площади, прямо перед эшафотом на перекрестке Портовой и Крепостной, скоро второй год как работаю. И успешно! Смею уверить, народу мои представления нравятся больше унылых и пошлых наказаний фальшивомонетчиков и распутников.

— Это еще что? — брезгливо поморщился Тронхилл, наш окружной экзекутор, принимая горсть медяков в уплату за труды его тяжкие и в долженствующее палачу кормление. — У слепого чашку для милостыни обобрал?

— Как можно, господин Тронхилл! Честные деньги, полученные на этом самом месте!

— Ну-ну…

Я умолчал, что в словах его была весомая доля правды. Не я сам, а вот верные мои зрители-беспризорники из работного дома Кэда точно промышляли грабежом чашек для подаяний у неспособной за ними угнаться искалеченной нищеты.

На прощание Тронхилл извлек из-под кожаного плаща оловянную фляжку и сунул мне:

— Твоя смесь, держи. Расплатишься потом. Тару вернешь.

Нас объединяют не только отношения лендлорда и арендатора, ведь я занимаю часть его эшафота по праздникам, но я еще закупаю у него кое-какой реквизит, который не могу изготовить сам, без доступа к ингредиентам.

— Смею надеяться, — заметил я, принимая фляжку, — не такая отвратительная, как обычно?

Еще бы, на вкус это смесь скипидара с древесным спиртом!

— Добавил в нее немного мяты, для вкуса, — равнодушно ответил Тронхилл. Несмотря на род занятий, есть в нем и приятные черты — вывести из себя его совершенно невероятно.

Не то чтобы я прямо желал ходить под Тронхиллом, но он мне особого выбора и не дал. Просто подошел ко мне на второй день и сказал, что работать я здесь буду в такие и такие часы, сразу после порки безработных и до клеймения бездомных. И чтоб никаких непотребств и богохульства.

Сами понимаете, места для спора в этой рекомендации предусмотрено не было.

Но я считаю, что в целом неплохо вышло. Мы органично дополняем друг друга. Пусть и развлекаем народ малость по-разному.

Тронхилл ушел по делам своей юридической коллегии, а я начал очередной круг своего представления, кои даю трижды в день, не более, во избежание пресыщения публики.

Мистерия должна продолжаться, как говаривал мой папаша, роняя как-то заточенный кинжал острием прямо моей матери в ступню.

— Пиво пей, медь не жалей! Жизнь не пропьешь, серебро не сожрешь! Как полопаешь, так и потопаешь! Только здесь и сейчас и более нигде! Потрясающий! Великолепный! Неповторимый! Великолепный Гризойль! Повелитель огня! Подходим плотнее, чудеса не терпят пустоты! Сходимся ближе и начинаем жечь! Жар кости не ломит, а монеты карман не греют! Если мастер сыт, то и пламя выше! Ничто так не укрепляет мощь чуда, как полновесная монета! И-и-и-и начинаем!

…Без привычных моих клакеров из работного дома выступление прошло не так, как обычно, бледновато так, неудовлетворительно, я бы сказал. Куда они все подевались?

Я еще не знал, что тут-то моя удача в этом городе и иссякла до конца…

Но я делал свое дело, развлекал народ, и монетки звякали в чашке для сбора гонорара.

Вот только моя судьба уже хромала за мной по узким переулкам Предпортовья, замирая в тени и едва дыша от ужаса.

Она появилась из темноты переулка, огляделась, как мышь, ожидающая нападения, и метнулась через пространство площади, освещенное тусклым небом в разрыве между крышами тесно сгрудившихся домов, к плотному кругу зрителей, обступивших место действия.

Я сразу ее увидел. Мэри Зубочистка. Не потому, что худая, а потому, что кулак у нее твердый, несмотря на низкий рост и нежный возраст. Она пробралась, расталкивая зевак, и впилась в меня взглядом таким жгучим, что я едва кинжал с кончика носа не уронил.

— Мэтр, — проговорила она беззвучно, словно молитву. — Мэтр Гризойль.

Похоже, у Мэри было ко мне неотложное дело. Ну какие у нее ко мне могут быть неотложные дела? Какая-то детская чушь. Небось, снова запортецкие накостыляли оборванцам из работного дома Кэда. Примчалась ко мне за заступничеством. Ну а как же, я под самим Тронхиллом хожу, круче здесь только Окружной Совет.

Такие дела точно могут подождать.

— Немного терпения! — бросил я ей через плечо. — Я заканчиваю.

И более не обращал на нее внимания, покуда действительно не закончил. Ее искреннее восхищение моим мастерством, несомненно, греет, но кормят меня совсем другие люди. Подождет.

Я закончил феерию моим коронным трюком. Драконий Фонтан! Плевок сводящей скулы мерзкой жижи в воздух сквозь искрящий щелчок металлического плектра на большом пальце о кресало на наперстке указательного, и пламя взрывается, взявшись словно ниоткуда, отгоняя серые полуденные небеса огненным куполом, вырывая стон восхищения из пресыщенных глоток портовых шлюх и вызывая медный дождь в мои карманы.

Когда публика, отдав мне должное, начала разбредаться, я соизволил обратить внимание на дело Мэри. Я обнаружил ее не сразу, она спряталась за эшафотом в ногах у Карателя.

Статуя Карателя в стенной нише — божественный покровитель Предпортового округа Орклина. Тронхилл на него похож, или пытается на него походить, такой же мордатый дядька с дико кудрявой гривой, в длинном плаще, с судейским мечом в одной руке и судебником со всеми тридцатью гражданскими и шестью экстраординарными казнями — в другой. Спаситель и наставитель народный…

Я подошел, вытирая засаленным платком мокрую шею, мое двухцветное трико промокло насквозь от пота. Мой труд тяжек.

— В чем дело, Мэри? — спросил я. — Случилось что? Не молчи, будь любезна, я человек занятой.

Не дождавшись ответа, я присел на корточки рядом с нею.

Этот самый работный дом — та еще дрянь. И ежедневное дерьмо жизни в нем только приумножается. Я могу найти в себе самую малость сочувствия к бедной девочке. В конце концов, нас разделяет не так уж много лет.

— Ну что?

Она затравленно обвела площадь глазами и тихо проговорила:

— Кэд умер.

Надзиратель Кэд. Старая сволочь Кэд. Поганый извращенец Кэд. Надзиратель работного дома. С его мерзотностью примиряло только его положение, а он был парализован ниже пояса и ездил на коляске с бурдюком для телесных жидкостей, кои не мог удерживать в себе усилием мышц. А ног он не имел вовсе, от рождения.

— Так?

— А вчера он вылез из подполья, в которое свалился.

— Живой?

— Нет. Мертвый.

Я разогнул спину, покрутил головой, разминая шею. Что-то я тут не понял.

— Значит, позавчера Кэд свалился в подвал?

— Да.

— И что с ним там случилось?

— Он сломал себе шею. Мы спускались, проверяли.

— Вот как. И почему Тронхилл еще не знает об этом?

— Кэд не сам туда свалился, — прошептала Мэри, отводя взор.

— Ну, отлично, — пробормотал я. Прекрасное начало какой-то мерзкой истории с пытками и казнями в конце.

— Значит, кое-кто ему помог?

Мэри кивнула:

— Только вчера он вылез из подвала и всех убил.

— О, какие отличные новости, — процедил я сквозь зубы.

Малость сочувствия, говорите? Да тут каленое железо уже никому не поможет!

— Мэтр, — проговорила Мэри. — Помогите, пожалуйста. Он меня поймает. А вы же все можете. Вы же Повелитель огня. Что вам стоит? Вы же магистр тайных искусств, потомок семени Драконова.

Ну охренеть теперь, она весь мой зубодробительный сценический титул вызубрила!

— Я знаю, что вы очень заняты и ваша миссия очень важна. Я заплачу!

— Солнце мое, да чем? — безо всякого доверия, раздраженно воскликнул я.

А она уже рвала тканевую ладанку, которую носила на шее все время, что я ее знал и никогда не обращал внимания. Да что там может быть? Какое-то бросовое детское сокровище…

Между ее пальцев тускло и полновесно блеснуло золото, и я мгновенно накрыл ее пальцы своей ладонью. Вот мне не повезет, если кто увидит…

— Откуда это?

— Мама, как умирала, дала. Сказала, на самый крайний, самый страшный случай. А я не знаю, какой еще случай будет страшнее.

Я приподнял свои пальцы, прищурился. Точно. Золотой пентакль, юбилейная монета Орклина. Было время, ее выдавали каждому новорожденному в городе… Ну, те славные сладкие времена давно и безнадежно канули. А монета — вот она.

Бедная дурочка отдает мне ее сама.

— Мэтр Гризойль, помогите.

Да, это я. Блистательный и восхитительный мэтр Гризойль, Властелин огня. Приятно, когда тебя называют мэтром. Совершенно незаслуженно, конечно, какой из меня мэтр, я ничего не знаю о сотрясающих мироздание силах. И хотя всякое доведенное до совершенства искусство неотличимо от сверхъестественного для толпы недотеп с улицы, но я-то просвещен! Я знаю о себе все, я гребаный фокусник в гребаном цирке городских улиц. Наследник герметических тайн, ага. На то, чтобы передернуть пикового туза в подкидного дурака, моего познания тайн только и хватает…

Но мэтр… Все-таки это звание щекочет мое неизбалованное самолюбие. Пусть и несбыточным обещанием…

Конечно, я хочу быть кем-то большим, чем я сейчас. Но как, вашу мать?

Может, вот он как раз, повод? В оживший труп я не верю. А вот в озверевшего старика, дорвавшегося до нежных жоп неудавшихся убийц, вполне верю.

И я им не завидую, честно… Да и сам туда по доброй воле не совался бы и прочим это же посоветовал.

Монета, мэтр Гризойль. Золотой пентакль. Целый пентакль, мать его…

У благоразумия не нашлось доводов, равных по весу…

Ведь действительно, пожалуй, можно сходить глянуть, что там и как. Не соваться в самое дерьмо. Просто осмотреться, понять, что и как. Тронхиллу следует знать, что там стряслось. А за ним не заржавеет. А там и монета замотается. Могу же я ее потерять, если что? Еще как могу… В конце концов, ребенок просит. Она в меня верит. Не могу же я предать столь светлое чувство?

— Хорошо, — произнес я, даже не ей, а тем, кто мог нас слышать. — Ты меня убедила. Мы пойдем туда и посмотрим, что можно сделать.

Когда я встал, монета уже перешла из рук в руки и спряталась во внутреннем кармане моего трико, как лиса в норе.

Все-таки бедная дурочка. Нельзя же настолько верить байкам…

Я подошел к одной из девиц, облюбовавшей для своей плотской торговли парапет вокруг сливного колодца под железной клеткой для сожжений, висевшей на виселице. Конкретно с этой девицей меня связывало некое взаимовыгодное соглашение.

Я забрал у нее мой повседневный плащ, не могу же я шляться по городу в сценическом? И прибрал котомку с еще кое-каким реквизитом.

— Благодарю, что присмотрела за моими вещичками, сладкий мой цветочек.

— Задай им там жару, красавчик.

— Обязательно!

И мы пошли.

Работный дом Кэда то еще местечко. Из тех, посетив которое перестаешь верить в благие намерения и рассчитывать на снисхождение человеческое. Настоящая задница города и мира. Полуобвалившаяся стена серых булыжников на рассохшемся деревянном фахверке, опертая на старую городскую стену. Арочный проезд в бывший каретный зал на покрытом плесенью, утонувшем наполовину в земле нижнем этаже. Сгнившие снизу до зубастых щепок ворота распахнуты, по булыжнику туда стекает ручеек нечистот с черной улочки между обратными сторонами тесно сплотившихся домов.

Тихо здесь.

— Это там?

Мэри тряхнула коротко стриженной от вшей головой.

Я сплюнул на мостовую. Клянусь, от этого она стала только чище.

— Ну, пойдем.

Мэри затрясла головой как припадочная.

— Можно я не пойду? Ну пожалуйста!

— Ты серьезно? — я удивленно уставился на нее. — Хочешь, чтобы я влез в это дело в одиночку? Мы так не договаривались.

— Но вы же… А я… Мэтр Гризойль…

Дети, чтоб их. Они из меня веревки вьют. Вот как я влип в это дело?

Я плюнул еще раз, поморщился и бросил:

— Не уходи никуда.

За арочным проемом ворот воздух был сыр и стыл, как могильные камни в мороз. И еще этот мерзкий грибной запах… Ненавижу.

Щелкнул кресалом на пальце, выбив пук желтых кремниевых искр, фитиль из левого рукава у меня в кулаке затлел, а потом и вспыхнул. Знаю, что со стороны кажется, что я зажег пламя у себя в ладони щелчком пальцев. Людям вообще слишком многое кажется…

Мечущийся огонек осветил сводчатый потолок. Тьма из углов подступила ближе. Чем ярче свет, тем глубже тени…

Каталку Кэда с разбрызганным вокруг содержимым бурдюка я нашел чуть дальше. Похоже, он провалился сюда через эту дыру в потолке. И еще лежал тут какое-то время.

А потом встал и выбрался через дыру обратно наверх. Странно, что, падая сюда, он не свернул себе шею. Или не взобрался обратно наверх вот по этой двухпролетной лестнице. Так же было бы удобнее…

Я спрашивал Мэри, как было дело, но ее не взяли, девчонка же, все провернули старшие пацаны, которых Кэд окончательно допек.

Вижу, они выпилили кусок балки под полом, и Кэд, проломив пол, провалился вниз вместе с коляской.

О да, это было бы в их духе. Они такое могли. Хитрые сучата.

Сами пацаны-то ведь тоже должны быть где-то здесь, если еще по городу не разбежались. Не мог же безногий старик их всех поймать? Точно не всех… Если честно, сомневаюсь, что он мог поймать хоть одного. Резвые у него воспитанники. Глаз да глаз за такими.

Осторожно пробуя ступени, я пошел по лестнице вверх.

Темные кельи-казематы для работников с миазмами бойни на следующем этаже. Пятки туфель липнут к бугристым доскам пола. Почему-то не улавливаю запах мышей…

Вот здесь это произошло, в большом учебном зале. Вот пролом в полу, из которого он потом вылез… Вылетел с невероятной для калеки без ног прытью, аж доски выворотило щепой наружу! Это как вообще возможно?

Я стоял, освещая место покушения огоньком на кончике фитиля, соображая, как можно было бы провернуть такой лихой трюк.

А потом я увидел Кэда.

Я еле заметил его в темноте. Он сидел в самом дальнем углу неподвижно и сливался с темнотой. И он был покрыт чем-то черным. И это что-то шевелилось и тем выдало его. Когда он перевел на меня безглазый взгляд, это что-то с жужжанием взлетело с его лица.

Мухи. Облако жирных мясных мух.

— Кэд? Приятель, это ты?

Он ничего не ответил.

Он встал. Встал на руки, ног-то у него не было, на огромные мозолистые, словно корни дерева, ладони.

Встал с треском давно не открываемой двери. Силуэт его раздвоился и расплылся в темноте — мухи взлетели над его телом.

Пахнуло такой тухлой вонью, что я аж подался назад на ослабевших ногах.

Похоже, тут творятся по-настоящему черные дела. А я, гребаный фокусник, влез не в свое дело…

Ледяными пальцами я вытянул сценический кинжал из ножен под плащом. А он ведь даже не заточен…

Кэд шлепнул ладонями по доскам пола, переступив ближе. Силуэт его колебался и размывался вслед за движением обеспокоенных мух.

— Кэд, приятель. Не подходи. Ладно? Оставайся там. Я же тебя не трогал? Ну вот и ты меня не трогай. Я тут вообще ни при чем. Я просто шел себе мимо. Дай, думаю, посмотрю, как тут мой приятель Кэд? Мы же с тобой приятели? Я тебе пива наливал, помню. Ты потом еще облевался.

Так я его уговаривал и не верил ни единому собственному слову. И отступал с каждым его движением ко мне.

А он вдруг метнулся ко мне со скоростью, просто невероятной для человека, а я, с диким воплем подавшись назад, полетел кувырком с той самой лестницы. Так и прокатился по всем ступеням до самого низа.

Пришел в себя от чудовищной вони. Кэд нависает обрывками того, что у него осталось от лица, на меня сыплются личинки мух, и единственное, что мешало ему схватить меня, это то, что он стоял на собственных руках, согнув их в локтях и наклонившись надо мной, как жуткая разложившаяся птица.

Я ткнул ему в левую глазницу огонек в кулаке, конец твердого просмоленного фитиля с шипением вошел в нее и во что-то там уперся, в его соседней пустой глазнице замерцал угасающий свет. У него в черепе ничего не было.

Кэд зашипел, обрызгав меня какой-то мерзостью, откинул голову, сдернув глазницу с дымящего фитиля, и откатился, получив по облезшей башке разлетевшейся от гнили палкой.

Мэри растерянно глядела на рассыпавшуюся палку в руках. А я понял, что нам конец.

— Беги, дура! — заорал я, вскакивая и хватая ее за руку. Бросаясь прочь оттуда.

Уже совсем у выхода, там, где арочный проход был залит серым полуденным светом, ее руку в моей дернуло так, словно она там сзади за что-то зацепилась, да так, что руку ее вырвало из моей. Мэри позади, задушенно всхлипнула.

Я не оглянулся.

Я сбежал.

Я мчался, не чуя ног и встречного ветра. Выскочив на заполненные людом улицы, я не остановился. Я ощущал вонь на своем лице. Я не мог от этого убежать.

Я пересек наш округ, словно птицей перелетел.

Я одним прыжком взлетел на свой этаж в доходном доме, распахнул дверь в снятой каморке и захлопнул ее за собой на засов.

Тут было сумрачно, совсем как там.

Я замер, сорванно, неостановимо всхлипывая, метался взором по темным углам. Нет, тут никого не было.

Но от меня невероятно воняло.

Я сдирал с себя плащ и трико. Потом отмывал лицо застоявшейся водой из треснувшего кувшина. Потом сидел на топчане, на серой дерюге, заменявшей мне матрас, дрожа от холода и ужаса.

Это слишком, это чересчур. Я такое уже не потяну. Это же просто невероятно, такого не может быть…

Мертвецы помалкивали в своих могилах, но доверять этому молчанию я уже больше никогда не смогу.

Страстно, невыносимо хотелось прибежать домой, нырнуть, спрятаться в фургоне под тканью циркового шатра, затихнуть, затаиться и дремать, слушая домашние голоса матери с отцом, стук колес по камням дороги.

Это слишком. Я к такому не готов. Я никогда не буду готов.

Я и не мог вообразить, что такое бывает! Это же все сказки для взрослых! Я сам слышал, как отец такое рассказывал! Я слышал, как он хвастался, что сам такие трюки проворачивал, пугая диких селян, недовольных нашим попутным промыслом по их курятникам.

Все оказалось не таким, как я представлял. В темноте под городской стеной шевелилась жуткая, мертвая, но живая мразь.

Я не могу здесь больше оставаться. Я просто не могу. Я и оно! Расстояние между нами слишком незначительно.

Надо бежать.

Я вскочил, заметался по комнатке. Быстро перебрал свои вещички, открыл все заначки, ссыпал в кошель. Небогато. Но у меня есть орклинский золотой пентакль. С ним я смогу начать все заново, где-то подальше отсюда…

Так, кое-какой реквизит по карманам свежего трико. Очищенный от мертвого дерьма плащ воняет уже не так сильно, стерплю. Всё! Больше меня здесь ничего не держит.

Собравшись, совершенно готовый ко всему, я распахнул дверь, чтобы оставить это место позади навсегда.

За дверью меня остановила твердая, непреодолимая, как булыжная стена, ладонь Тронхилла.

— Куда собрался? — хмуро поинтересовался он.

Никуда я не сбежал.

Через час я, униженный и побитый кандальник, предстал перед Окружным Советом вольного града Орклина. Тронхилл держал тяжкую длань на моем загривке, сгибая мне шею в постоянном самообвиняющем поклоне посреди выложенного каменными плитами круга, а над нами возвышались галереи Совета, с которых на нас внизу, как небожители, взирали советники юстиции девяти округов города.

— Обвинен натурализовавшийся гражданин города из округа Припортовье, — проговорили свыше. — Гризойль Великолепный. Ха…

Наверху прокатилась тихая россыпь смешков.

— Все так, — угрюмо отозвался Тронхилл.

— В чем повинен? — с безразличием утомленного божества задали вопрос сверху.

— Препятствие посмертному возмездию, — угрюмо прорычал Тронхилл за моей спиной. — Следовательно, соучастие в убийстве группой лиц.

— Является ли для вас, экзекутор Тронхилл, препятствием то, что вы являетесь главным и единственным поручителем обвиняемого в получении городского гражданства?

— Значит, ответит по полной. — Клещи каменной руки на моей шее сжались неотвратимо.

— Утверждаем, — отозвался голос с каменных небес. — Он ваш.

Я задрал голову, чтобы увидеть лица тех, кто приговорил меня. Но увидел лишь злобное одинокое око Всеблагого Солнца на выгнутой лепнине каменного купола Совета.

Нестерпимо сжав мне шею, Тронхилл согнул меня обратно.

— У вас двенадцать часов на приведение округа к повиновению, Тронхилл, — прогромыхало сверху. — Мы даем вам это время лишь с учетом ваших предыдущих исключительных заслуг. На восходе солнца мы инициируем в округе выполнение процедуры всесожжения. Закройте за собой дверь, когда покинете зал Совета. Удачи.

Тронхилл без лишних слов развернулся и потащил меня за собой прочь из зала через длинную темную галерею, а вслед за нами с грохотом опускались кованые железные решетки.

Тронхилл вытолкнул меня под ночное небо в арочный проем из здания Совета и закрыл за собой проклепанную железными полосами дверь. С грохотом изнутри упал тяжелый засов.

Пламя факелов металось в железных держателях на стенах. На улице было непривычно пустынно. Словно вымерли все.

Тронхилл потащил меня за собой по гулким от эха улицам.

Я понял, что тащит он меня к эшафоту на Лобной площади, и колени мои ослабели. А я в кандалах и так едва мог ходить. Но идти было недалеко.

Он заволок меня по деревянным ступеням на помост и под грохот кандального железа бросил на доски пола между виселичным столбом и колесом для четвертования.

Я сел на доски, вытер дрожащими ладонями мокрое от пота лицо.

— Почему ты обвинил меня? — спросил я наконец, потому что Тронхилл, сидя на краю колеса для четвертования, безысходно молчал. — Я же никого не убивал.

Тронхилл встал, прошел по доскам к виселице. Ответил вопросом на вопрос:

— А ты зачем влез в это дело? Я же поручился за тебя.

Я не нашелся, что тут ответить.

Плюнув с помоста, он добавил:

— Тупой клоун…

Он прошел к краю помоста, заглянул в глубину колодца под клеткой, вытащил из-под плаща оловянную флягу и опорожнил ее в колодец и бросил ее следом. Внизу плеснула вода.

Я ощупал себя. Да, Тронхилл забрал у меня флягу.

Тронхилл прихрамывая перешел под виселичный столб и, потянув за веревку, начал спускать с перекладины виселицы подвешенную там клетку с обугленными костями.

Я шарахнулся в сторону, когда изогнутое былым жаром ржавое дно клетки гулко ударило о помост.

— Ты хочешь сжечь меня в клетке?

Тронхилл бросил веревку, перевел на меня тяжелый взгляд:

— Ты не о том беспокоишься. Слышишь? — он поднял указующий перст в перчатке. — Ты слышишь? Не слышишь… Так ты не только тупой. Ты еще и глухой, клоун. Вода перестала журчать. Перекрыли воду, поступающую в округ. А под утро целые бочки зажигательной смеси опорожнят в нашу сеть акведуков. Немного огня на рассвете, и все тут сгорит нахрен вместе с нами. Трах-бах, и полторы тыщи душ познают гнев Всеблагого Солнца, огненную мучительную смерть.

— Они сожгут целый округ?

— Догадался наконец, — удовлетворенно произнес Тронхилл, наклонившись надо мной.

А потом коротко врезал мне кулаком в ухо.

Мир перевернулся дважды, прежде чем затонуть во тьме.

От боли в ухе я и пришел в себя. А еще от холодного ветра, покачивающего подо мной мою опору, словно я уже был повешен.

Я продрал глаза и понял, что действительно повешен.

Я был заперт в клетке. Клетка болталась на виселице в трех ростах от парапета над сливным колодцем. В глубине колодца в слабом свете факелов мерцала неспокойная грязная вода в радужных разводах зажигательной смеси. Там, на дне, лежат кости тех, кто побывал в этой клетке до меня.

Я сел, подобрав под себя ноги: кандалов на мне уже не было.

— Тронхилл!

— Не ори, — отозвался он откуда-то снизу. Да, точно, вот он, сидит как обычно на краю колеса, сгорбившись под весом тяжелого палаческого плаща.

— Ты зачем меня по башке ударил?

— Вони меньше, — отозвался Тронхилл. — Да и не люблю я эту возню. Так всем проще. Сиди тихо, клетку не раскачивай.

Клетка раскачивалась, хотел я этого или нет, при любом движении. Было промозгло, холодно, и я поджал ноги и, обхватив себя руками, стучал зубами и ругал себя последними словами.

Зачем? Зачем я пошел в тот подпол? Великим мэтром себя почуял? Великим бойцом? А вот теперь я просто дрова…

Что делать? Что же делать? Клетка заклепана снаружи, я уже всю ее обшарил. Нет ни замков, ни замочных скважин, с которыми бы уж точно справился.

Я снова в бочке и не могу всплыть. Может, мама придет меня спасти? Нет, не придет. Никто не придет.

Я опустил руки и, глядя в беззвездное небо, смирился со всем. Всё. Я больше не могу. Я устал. Тону.

Я качался в клетке и вспоминал, как мама щелчком пальцев извлекала огонь и как доставала монетки из моего уха. А отец укрывал меня своим плащом, когда думал, что я уже сплю…

Так, да я действительно сплю. Проснись! Очнись! Говори о чем-нибудь, неважно, о чем, неважно, с кем. Нельзя проспать свою смерть. Не в этот раз.

— Тронхилл? — позвал я.

— Чего? — отозвался снизу Тронхилл. В городе стояла мертвая тишина и был слышен звук любого его движения.

— Так это ты за меня поручился? На получении гражданства?

— Да.

— Зачем?

— Ну… — Тронхилл, кажется, задумался. — Я увидел человека, которому не хватало лишь малость опоры, чтобы встать на ноги. Человека, который меня не подведет.

Тронхилл замолчал.

— И все? — спросил я.

— Да…

Я, конечно, знал, что довольно просто получил городское гражданство. Но… даже допустить не мог, что это связано не с моей ослепительной сущностью. Хотя мог бы и догадаться…

— Я просрал его? — почти искренне спросил я. — Ну, доверие?

— Точно, — коротко отозвался Тронхилл.

— Жаль, — признался я сам себе.

И потом добавил едва слышно:

— Переживу…

Клетка укачивала меня, как ледяная колыбель. Провалиться в мертвый сон, казалось, совсем легко.

— Тронхилл? — безжизненно произнес я, глядя в темное пространство.

— Чего? — уже несколько раздраженно отозвался он.

— Когда мы с этим закончим?

Тронхилл не спешил с ответом. Но наконец буркнул:

— Это уже не от нас зависит.

А вот эта фраза заставила меня зашевелиться. Клетка закачалась.

— Это что ты имеешь в виду?

— А ты там что? Висишь и казни ждешь? — Я услышал, как Тронхилл усмехнулся. — Все будет не так просто.

— Ты зачем меня сюда засунул?! — заорал я, тряся ледяные прутья.

— Ты в Орклине уже который год, и все еще невдомек, какого черта у нас эти клетки на каждом углу висят? — Тронхилл, похоже, искренне удивился.

— Ну, знаешь, я предположил, что это на диво оригинальное решение для городского освещения, — едва сдерживаясь, отозвался я. — Да откуда мне знать?! Может, вы тут карнавал с массовыми казнями закатываете раз в декаду! Мне-то какое дело?

— А ты действительно тупой, — заключил Тронхилл. — В клетках сжигают наших мертвецов. Без правильного упокоения они встают и мстят. За все. Всем. Сложно настроенная печать, дар свыше, ответ на искреннюю мольбу, чудовищная самонадеянность.

Когда-то мы процветали и желали большего. Мы хотели стать образцом законопослушности, и наша мольба была удовлетворена абсолютно. Всеблагое Солнце даровало нам Кодекс Посмертия, право мертвых на возмездие. Смерть за смерть. Труп за труп.

Тут же весь город стал ареной жестокой битвы. Мертвецы не знают жалости, их не интересуют обстоятельства и запутанные свидетельства, они просто мстят. Пришлось навести порядок и завести еще кое-какие правила.

Я сначала даже слов не мог подобрать.

— И кто ж такое выдумал?

— Нашелся один молодой идиот, который решил, что это отличная идея, — буркнул Тронхилл.

— Это кто?

— Ты видел его статую на площади.

— Каратель? А ты не слишком почтителен к авторитетам, да, Тронхилл?

— Имею на эту малость право. Я же за всем этим бардаком теперь присматриваю.

— Так какого черта ты меня сюда засунул?

— Ты же видел то, чем стал Кэд? Думаешь, сможешь совладать с таким голыми руками?

— Я не собираюсь с ним сражаться ни голыми руками, ни одетыми! Я просто унесу отсюда свои ноги и забуду вас всех как кошмарный сон! — заорал я.

— Не ной, Гризойль. Я не собираюсь гоняться за мертвецами по всем здешним подвалам и подземельям. Ты моя приманка. Бедный мертвый Кэд придет за тобой. Так что сиди там тихо, где сидишь. Целее будешь. Я так уже делал.

— И ты мне только сейчас это говоришь? Я же его не убивал!

— Я знаю. Но официально, по полной процедуре обвинил тебя как соучастника. Теперь он точно придет. Так это и работает.

— Но я же не делал этого! Ты это точно знаешь! Я невиновен!

— Не шуми. Так порой случается.

Ну, у меня просто не было слов. Не было слов от ярости. Ну нет. Такого я вам, подонки, не прощу! Я еще могу понять неправедность городского суда, дело обычное, но делать из меня наживку для мертвеца я не позволю!

Не будь я Гризойль из рода Драконова!

Отец, кстати, рассказывал, когда никто чужой не мог услышать, что это действительно наша фамилия.

Надо просто подумать. Надо просто немного подумать…

К сожалению, мне не дали времени ни подумать, ни собраться с мыслями. Они явились. Вылезли из стоков канализации по краям площади, как крысы.

Там был не один Кэд. Их было сильно больше. Там были они все. Воспитанники работного дома. Все, кого Кэд успел забрать с собой. А забрал он, похоже, именно всех.

Кэд выбрался из водостока последним, в облаке пронзительно гудящих мух. Рукава клубящихся мух тянулись от него к расползшимся по площади воспитанникам, соединяя их вместе.

Это походило на огромный вонючий цветок. Или паука в центре паутины.

— Что-то многовато вас, — едва слышно произнес Тронхилл. И я впервые возрадовался, что сижу тут в клетке подальше от этих тварей.

Ну и что ты будешь делать теперь, Тронхилл? Ты же будешь что-то делать?

Тронхилл сидел неподвижно и не привлекал внимания мертвых тварей.

Внезапно я понял, что в этом есть смысл. И замер как мог неподвижно, даже не дыша.

Не очень мне это помогло. Твари собрались в плотную кучу вокруг колодца под клеткой и, задрав безглазые ободранные рожи, уставились на мою беззащитную задницу за тонким железом клетки.

А что теперь с этим будешь делать ты?

Молчи. Молчи и не дыши, придурок, ты уже достаточно наболтал языком.

Клетка подо мной качнулась, когда первые из них тронули виселичный столб костями, торчавшими из объеденных пальцев.

Столб закачался, когда они полезли на него один за другим. А когда первый из них выбрался на перекладину и повернул ко мне кашу из мяса вместо лица, наклонился и пополз по перекладине ко мне, я не выдержал:

— Тронхилл! Тронхилл!

Он не отозвался.

А они ползли ко мне, рвались ко мне чуть ли не друг по другу, роняя капли гноя и куски плоти.

Первый из них сполз по веревке на крышу клетки, потом повис сбоку, цепляясь за прутья, и я завыл, безнадежно, безысходно, бесполезно.

— Нет! Нет, сука! Отвали! Отвали! Отвали!

С каждым воплем я пинал тварь за решеткой, и когда она сорвалась, пнул оставшийся после нее воздух. С хрустом тварь упала спиной на парапет колодца, свалилась на брусчатку и закрутилась на месте, как кошка с перебитой спиной.

На ее место сползли двое, потом еще и еще, за их вонью я не видел света, я орал и бился внутри клетки, тыкал пальцами в глаза, которые у них еще оставались, отламывал фаланги пальцев, а они располосовали мне всю спину, лицо и вырвали все волосы на голове.

Я раскачал клетку, изо всех сил приложил ее о столб, пара тварей слетела вниз, их место тут же было занято, но я увидел.

Это было последнее, что я видел сверху. Тронхилл занес руку с палаческим мечом и перерубил канат, удерживавший клетку на виселице.

На краткое мгновение все мы научились летать. А потом вместе с клеткой рухнули вниз. Влетели в тесное булыжное влагалище колодца, пробив его почти до дна, подняв фонтан смешанной с горючим воды.

Меня снова утопили.

Я выл и орал, пока меня заливало бурлящей водой.

А потом я понял, что клетка застряла. Застряла, раздавив до кишок тех тварей, что висели по бокам. Но не зацепив тех, что сидели на самой клетке.

И они полезли вверх, в круг едва светлого неба над нами. Там их по одному встречал Тронхилл с полуторным судейским мечом без острия. Быстрый, резкий, точный.

Он рубил все, что показывалось над парапетом, и это все сыпалось вниз на меня. Твари, прижатые к стенам колодца, хрипели остатками связок и шарили обломанными руками внутри клетки, вода с непередаваемым вкусом тухлятины и нефти, заполненная на ладонь в глубину утонувшими мухами, плескалась у меня под подбородком.

Мы не ушли в воду целиком. Мясо мертвецов нас удержало.

А вверху сдавленно и страшно зарычал Тронхилл. Уцелевшие твари одним рывком преодолели короткий промежуток между взмахами его меча и вылетели наружу.

Какое-то время я слышал там шум возни, одинокое тяжелое дыхание, хрипы, звуки тупых ударов, хруст раскусываемой плоти, а потом лязг, с которым из разжавшейся ладони упал меч.

И стало тихо. Почти. Мертвецы по стенкам скребли по булыжнику острыми обломками фаланг.

А потом ко мне сверху, словно маска гневного божества, обратилась мертвая морда Кэда.

Полчерепа у него было отрублено. Но руки остались целы. Этими руками он разодрал прутья клетки наверху, когда спрыгнул сверху.

Я мог только верещать, как крыса на вертеле. И метался по клетке, как она же. Кэд все не мог меня поймать.

Но он меня поймал. Одной рукой держался за клетку, а другой топил меня в мерзкой жиже раз за разом.

Под водой было тихо и спокойно. Но он вырывал меня оттуда, раз за разом хрипел и топил снова.

И я смирился. Не с тем, что меня убивают, а с тем, что смерть неизбежна. С тем, что смерть неизбежна, но не с тем, какое мерзкое чудовище это делает. Я просто не смог смириться с этой несправедливостью. Просто не нашел в себе сил. И в очередной раз показавшись на поверхности, я решил, что с меня хватит, и щелкнул пальцами, кресалом по кремню. Раз. Два. Три. Ну же!

Ничего не случилось.

Пламя не сорвалось с моих рук и не очистило этот мир от скверны вместе со мной.

Ничего не получилось. Я как не умел дышать под водой, так и не научился. Я как не был повелителем огня, так им и не стал.

Меня топили как крысу, и в этом не нашлось ни капли смысла.

А потом наверху лязгнул о брусчатку подобранный меч, и широкое лезвие, пролетев три человеческих роста, с треском воткнулось в затылок мертвеца. Выскочило у Кэда под нижней челюстью на две ладони. Кэд оскалился, крутанул головой и сам себе перерезал шею. Башка его отвалилась. Плюхнулась в воду прямо передо мной. Рука мертвеца разжалась, и я освободился.

Я увидел на фоне светлеющего неба обращенное ко мне лицо Тронхилла, кажется, он лишился глаза. Прищурившись оставшимся, он процедил сквозь зубы:

— Ты что это там удумал? Ты прекращай это. Сгорим же все.

С его лица на мое капала горячая кровь.

А я смотрел на него, плакал и смеялся.

Он вытащил меня из колодца, а потом бросил туда кусок дымящегося фитиля. Рванувший в небо язык пламени был самым впечатляющим из тех, что я когда-либо видел.

Он же стал сигналом Совету, что контроль над округом восстановлен.

Пламя угасло к утру. Остался только колодец, полный обугленных костей, каких в городе полно.

А статую Мэтру, Властелину огня, Спасителю Предпортовья, установили через полгода. Прямо на Лобной площади, недалеко от статуи Карателя. Высокий длиннобородый старик в мантии до пят, из серого гранита, с выброшенной вперед рукой, на которой пылал язык настоящего пламени. Топливо в плошку обязалась ежедневно подливать гильдия факельщиков.

Орклин умеет быть благодарным. Он помнит всех, кому чем-то обязан.

Как раз в этот день я впервые вывез Тронхилла на его каталке в город. Чувствовал он себя сносно, но не более. Выжить в той переделке оказалось недостаточно. Если бы не лечение и уход врачей, купленные на тот единственный золотой пентакль, нас бы прикончила мертвецкая горячка. Плата Мэри попала по назначению. Хотя, как я узнал сильно позже, она не выбралась из того дома. Ее тело нашли тем утром и кремировали немедленно.

Иногда я думаю, что было бы, останься я там вместе с нею. Скорее всего, это ничего бы не изменило. Да и я все равно недалеко убежал.

Я тогда уже и без того недалеко от нее был, из-за ран, нанесенных мертвецами, все тело раздуло, как кровавую колбасу. Тронхилл был не лучше, нам дрова для кремации уже собрали.

Тронхилл так и не смог смириться с тем, что потерял глаз, руку и ногу. А я, в общем-то, смирился с тем, что больше никогда не вернусь к своему веселому уличному ремеслу. Не с тем, что осталось от моего лица. Этим огрызком только до смерти пугать. Н-да. Ну и вот. Теперь я подручный палача. Его последователь, ученик и раб. Справедливо или нет, мне уже не быть кем-то еще. Я принадлежу ему с потрохами. Выбор был небогат.

И вот мы с Тронхиллом, встав у эшафота, зубоскалим в адрес новой статуи.

— Он даже на меня не похож, — недовольно жаловался я.

— А ты как думал? Такому можно доверить свое имущество, — усмехнулся Тронхилл. — Вызывает безусловное доверие, серьезный основательный господин, не то что вороватый мозгляк вроде тебя.

Я только вздохнул:

— Вот за что меня так?

— Так и бывает с теми, кому удалось привлечь людское внимание, — не глядя на меня, бросил Тронхилл. — Теперь не отвертишься.

Я покосился на статую Карателя, стоявшую отныне как раз напротив Мэтра, и буркнул:

— Даже и не знаю теперь, случайно ли этот парень так похож на тебя.

Тронхилл приподнял повязку над пустой глазницей, почесал там пальцем целой руки.

— Это давняя и неинтересная история. Рассказывать ее я не стану. В любом случае нас не спросят, как и что будет. Как раньше не спросили, так не спросят и впредь. Что от нас зависело, мы сделали, дальше уже не наше дело. Ладно, хватит болтовни, пора и за работу. Блудодеи сами себя пороть не станут, разве что мир перевернется. Работай, экзекутор. До заката еще далеко. И все мои деньги должны быть собраны до конца месяца. Вперед.

Некоторые вещи не подлежат переменам.