Когда крыша стала ступенью.

Вечер выдался по-февральски колючим. Воздух звенел от мороза, и каждый выдох превращался в густое, быстро рассеивающееся облачко.

Документы. Боги бумаг и печатей сегодня явно испытывали его на прочность: справки, согласие попечительского совета, медицинские заключения для Цумики… Казалось, эта волокита с окончательным оформлением опеки над Фушигуро Мегуми и его сестрой длилась не пару недель, а целую вечность. Голова гудела от юридических терминов и усталого голоса чиновника, который очень неохотно рассматривал все бумажки и докапывался до каждого слова, в какой-то момент даже попытался отговорить Сатору от данной авантюры, мол, «студент, второй только курс, куда тебе дети?». Благо, природная харизма делала своё дело безупречно, так что, спустя часа три-четыре, новоиспечённый опекун вырвался из душного здания наружу.

Усталость свинцом осела в костях. Не физическая, с ней-то он справлялся играючи, эта усталость была глубже, явно появившаяся от постоянного напряжения и необходимости быть безупречным перед чужими, равнодушными глазами просто чтобы не вызывать беспокойства о «благополучии детей из неблагополучной семьи». Годжо сейчас мечтал лишь о горячем душе, огромной чашке молочного чая с непропорциональным количеством сахара и о бесформенном свитере, в котором можно было бы утонуть. Жилище — небольшая, но дорого обставленная квартира, которую теперь предстояло делить не только с самим собой — было уже близко, за поворотом. Сатору автоматически улыбнулся паре прохожих, получив в ответ сонные кивки. Его небесно-голубые странно большие глаза, обычно привлекающие не самое нужное внимание, сейчас казались лишь бледным пятном в сгущающихся зимних сумерках. Виднеется подъезд, подсвеченный яркой белой лентой-led, вечнозелёная аллея из пихт и каких-то генетически модифицированных цветов, названий которых, кажется, никто, кроме госпожи Норико, кошатницы на первом этаже, запомнить даже не пытался…

Сатору замер.

На крыльце, на холодном бетоне, покрытом тонким слоем свежего снега, сидела маленькая фигурка, расправившая плечи и задумчиво уставившаяся своими тёмными глазками прямо на студента. Годжо улыбнулся, обрадовавшись, что мальчик вышел его встречать, но, присмотревшись, слегка склонил голову на бок, пытаясь осознать почему. Почему Фушигуро Мегуми, обычно такой педантичный, слишком для его возраста, сейчас на морозе, сидит на ступеньках в тёмной великоватой футболке, лёгких спортивных шортах и…без носков? Снежинки, редкие, но настырные, уже начинали задерживаться в его темных, растрёпанных волосах и таять на оголённых, покрасневших от холода руках.

Вся усталость Сатору мгновенно испарилась, сменившись ледяной волной тревоги, пронзившей грудь острее любого зуба Проклятия. Парень остановился, наблюдая мгновение. Он знал. Знал этот взгляд, эту отстранённость. Броня, которую надевают те, кто слишком рано узнал, что мир может быть невероятно жестоким и холодным.

Годжо Сатору шумно вдохнул, впуская в себя колючий холод, и пошел дальше, шаги намеренно тихие по заиндевевшему тротуару. Подошёл совсем близко, пока его колени не оказались в паре сантиметров от лица младшего Фушигуро. Мегуми неожиданно вздрогнул, резко поднял голову. В глазах по-прежнему невозможно было увидеть ни одной эмоции. Он попытался вскочить, но одеревеневшие от холода мышцы не слушались.

«— Са-Сатору-сан…» — голос сорвался, хриплый от холода или напряжения.

Сатору опустился на корточки; их глаза оказались почти на одном уровне. Он не стал сразу засыпать вопросами, не стал ругать. Его голос, когда он заговорил, был непривычно тихим, спокойным, без привычной игривой нотки.

«— Холодно, да?»

Мегуми молча кивнул, избегая взгляда. Мелкая дрожь пробежала по плечам, кожа была холоднее, чем должна быть, Годжо понял это по одной лишь её синиве. Нет, нужно было срочно заводить его внутрь, иначе миссия «Опекунство» закончится ещё одним ребёнком в больнице. Однако слишком резких и требовательных движений студент решил не совершать: вместо этого, беловласый парень быстро развернулся, плюхнулся рядом и, наверное, слишком резко, младший Фушигуро вздрогнул и сжал губы в тонкую ниточку, приобнял мальчика за плечи одной рукой.

«— А-а… тебе нравится снег?» — вопрос слетел сам собой. Годжо закинул ногу на ногу, немного сгорбился и улыбнулся.

Снежинки таяли на ресницах Мегуми, когда он наконец поднял глаза. Голос Сатору, лишенный привычной буффонады, казалось, пробил ледяной панцирь.

— Да — прошептал мальчик, голос все еще хриплый. Он сжал колени руками, стараясь хоть как-то согреться. — Он… чистый. И яркий. Как Вы… — Мегуми запнулся, покраснев не только от холода, и быстро добавил: — Но холодный. Очень холодный, в отличие от Вас, Сатору-сан.

Годжо Сатору тихо рассмеялся, легкий парок вырвался в морозный воздух рядом с паром от дыхания Мегуми. Рука его, лежащая на тонком плече мальчика, чуть сжалась в дружеском, ободряющем жесте. Он почувствовал, как-то напряженное ледяное одиночество, которым был окутан Мегуми, начало таять, как снежинки на ресницах.

— Яркий и чистый. — протянул студент. — Ну, чистоту мы сейчас обсуждать не будем, а вот яркость… — он наклонился чуть ближе, заставляя Мегуми инстинктивно отклониться. — Это, пожалуй, правда. Я же ослепительно прекрасен, верно?

Фушигуро Мегуми промолчал, но уголки его губ дрогнули. Неожиданно, Годжо отстранился, быстрым и немного резким движением снял с себя пальто и оперативно укутал не успевшего толком ничего понять подопечного. На пару мгновений голова мальчика утонула в высоком воротнике, пропахшем каким-то ни то одеколоном, ни то стиральным порошком с очень странным приятным запахом, но вскоре высунулась обратно. Мальчишка отчего-то напомнил пингвинёнка.

— Чего смотрите? — спросил Мегуми, слегка нахмурив брови. Ему явно не нравился пристальный изучающий взгляд взрослого.

— Да так, ты мне птичку одну напомнил. Теперь никак развидеть не могу. — честно признался Сатору, улыбаясь во все зубы. — И кстати, раз уж ты расположен к разговору, можешь объяснить, что ты вообще здесь делаешь, да ещё и в одежде явно не подходящей для такой погоды.

— А сами? — беззлобно, даже, скорее, равнодушно ответил вопросом на вопрос мальчик. — Тонкий свитер, бриджи и туфли.

— На мне было теплючее пальто, пока я не отдал его тебе, Мегуми-пингвинёнок. — театрально надулся Сильнейший, выпрямившись и скрестив руки на груди. — И вообще, мне двадцать один год, и я уже получил полное право действовать иррационально.

— Дурак.

От такого резкого словца от одиннадцатилетнего мальчишки ожидать можно было, а от Мегуми это и не должно было быть чем-то необычным, но у Годжо Сатору отвисла челюсть. Это заставило Фушигуро издать краткий смешок. Студент Токийского магического техникума демонстративно отвернулся, хмыкнув. Мальчик склонил голову на бок.

«Ну не мог он реально на это обидеться». — пронеслось в голове у Мегуми.

Сатору Годжо просидел так, кажется, около минуты, прежде, чем развернуться и дунуть Мегуми в лицо облако пара. Фушигуро поморщился, ничего не поняв.

«— Дурак. — повторил Сатору, ткнув мальчика в щёку указательным пальцем, потянулся и разулыбался ещё сильнее. В небесных глазах, на пару секунд показавшихся над линзами тёмных очков, мелькнул теплый озорной огонек. — И почему от тебя это звучит не так оскорбительно, как от остальных моих друзей, Мегуми-кун?»

Мегуми фыркнул. Румянец, не только от холода, окрасил его впалые щёчки в красноватый цвет. Мальчик уткнулся носом в высокий воротник пальто, пытаясь скрыться от слегка пугающей улыбки нового члена семьи. Всё затихло.

Сатору понимал, что пальто, пусть и действительно тёплое, — временное решение. Фушигуро Мегуми было необходимо тащить в квартиру и пичкать его чаями, обкладывать грелками и укутывать в десять слоёв свитеров из натуральной овечьей шерсти, однако он не мог просто взять и затащить мальца туда, где он, судя по всему, находиться не очень-то и желает, иначе бы не вышел. Надо заходить издалека.

Снег тихо хрустел под подошвами прохожих где-то вдалеке. Тишина между опекуном и подопечным была плотной, но не неловкой — скорее, как затянувшаяся пауза в давно знакомом дуэте. Годжо чувствовал мелкую дрожь под ладонью, все еще лежавшей на плече мальчика, скрытом теперь под слоем его пальто.

«— Пыльная работёнка. — взгляд скользнул по заиндевевшим веткам пихт, черневшим на фоне серо-лилового неба. — Думал, самое сложное — это выбить справку из того отдела, где чиновница пахнет старыми книгами и отчаянием. Или убедить стариков из попечительского совета, что я не собираюсь кормить вас дошираком и сдавать в аренду как экзотических питомцев. — Он усмехнулся, но без обычного веселья. — Ан нет. Оказывается, самое сложное — понять, почему одиннадцатилетний гений решил превратиться в эскимо на крыльце многоэтажки. В шортах. — шаман слегка ткнул пальцем в коленку Мегуми, торчавшую из-под пальто. — Объяснишь? Или продолжим игру в молчанку, пока твои конечности не отвалятся от обморожения? Я, конечно, могу их пришить обратно, но это больно да и видок будет так себе».

Мегуми вжал голову в плечи, снова утопая в воротнике. Его дыхание создавало мокрое пятно на шерсти. Глаза, такие же темные и глубокие, как прорубь в лесном озере, смотрели куда-то мимо Сатору, в точку между ступенек, где таяла очередная снежинка.

— Там тихо. — прошептал «пингвинёнок», шмыгнув носом. — Слишком. — этот неожиданный акт откровения на мгновение заставил Сильнейшего замереть. Фушигуро медленно поднял глаза на взрослого, приспустив дрожащей ручкой ворот пальто. Неожиданно, он виновато потупил взгляд на серый бетон. Годжо невольно вздрогнул. Сатору едва удалось подавить возникшее желание незамедлительно обхватить своего пингвинёнка за плечи и прижать к себе так сильно, насколько это было возможно. Он знал, что это не поможет, а лишь усугубит: Сёко во время очередной консультации говорила, что дети с травмами, подобным травме детей Фушигуро, опасаются резких движений, остро чувствуют эмоциональную нестабильность в поведении окружающих и очень сильно не желают, чтобы к ним прикасались из-за не самых приятных ассоциаций и ожиданий от этих самых прикосновений. Конечно, со временем, с долгим лечением и постепенным, чертовски медленным оттаиванием по отношению к не особо знакомому незнакомцу всё наладится, но на это так или иначе уйдут годы.

Годжо Сатору шумно выдохнул, прогоняя напряжение, и уставился куда-то вдаль, за грани аллеи, за грани зданий. За грани всего человеческого, проклятого. Этот взгляд был устремлён в собственные далёкие воспоминания, пробуждённые Фушигуро Мегуми и его не самой удачной выходкой.

— А ведь знаешь… — тихо начал студент, убрав руку с плеча мальчика, взамен заведя их за спину, оперевшись, как на импровизированную спинку несуществующего стула, закинул ногу на ногу и вытянув их. Мегуми взгляда на поднял, сильне укутался в пальто. — у твего теперь официального опекуна была похожая история. Хочешь расскажу? — давать ребёнку выбор необходимо в принципе, однако сейчас этот вопрос стал мостиком между Сатору и Мегуми, двумя людьми с похожими жизненными проблемами и историями, но с такими разными последствиями этих самых историй…

— Хорошо. — прошептал Мегуми, решившись посмотреть на шамана. Он неожиданно перестал выглядеть напыщенно и самоуверенно, как за пару минут до предложения стать рассказчиком, ворошившим своё не менее травматичное прошлое.

Годжо Сатору выдохнул клуб белого пара.

— Я… как-то раз тоже не выдержал тишины. В поместье, — голос дрогнул. Незамтно, непоятно, но для остальных собеседников, не для младшего Фушигуро. — в которое меня отдали, — «продали», мысленно поправил себя Годжо. Лёгкая дрожь опять проскользнула в голосе. Мегуми окончательно поднял голову. — всё было слишком… официально что-ли? В мои годы всё это называлось более изысканно: «воспитание достойного наследника величайшего клана», сейчас же появилось новомодное словечко: «ги-пер-о-пе-ка». — по слогам произнёс Сильнеший шаман современности, приспустив очки левой рукой, позволяя лёгкому ветерку дунуть прямо в раскрытые глаза. — Ты только не подумай, что я жалуюсь, не-а, просто… это важная деталь. — Мегуми кивнул, пару раз шмыгнув носом и еле заметно кивнул. Сатору продолжил, поднжав ноги под себя, перегруппировавшись. — Я, даже со всей своей мощью, которая была при мне уже тогда, но которую старатенльно сдерживали разнообразными способами, не мог даже встать с кровати самостоятельно, меня из неё вынимали! Абсурд, да? А все эти нескончаемые уроки, практика, снова уроки, да ещё и какие скучные, ты бы знал! — студент Токийского магического техникума потянулся, усмехнулся. — Так вот, ближе к теме, мне тогда было лет десять или девять, не очень помню уже, урок каллиграфии с преподавателем, чьё лицо напоминало сморщенный финик. — Сатору показушно приоткрыл рот и немного высунул язык. Послышался смешок. Хорошо. — В один из дней, я дождался, пока этот финик выйдёт, старость, что тут скажешь, и… сбежал. Выбил окно и выскочил в холодный зимний садик, — глаза Мегуми чуть расширились. Трудно было представить этого могущественного, всегда уверенного в себе шамана убегающим от чего-то. — мимо идеально подстриженных сосен, мимо пруда с карпами, которые казались мне скучными стариками. Ветер свистел в ушах, трава хлестала по голым ногам, я ведь тоже был в чем-то легком, и эта тишина поместья лопнула. Вместо нее был шум ветра, стук собственного сердца и… свобода. Настоящая, дикая.

Он замолчал на мгновение, словно снова переживая тот бег. Мегуми невольно придвинулся чуть ближе, втянутый в рассказ. Его щека почти касалась воротника Сатору.

— В поместье, конечно, подняли тревогу. Няньки визжали, охранники с серьезными лицами носились по саду. Я слышал их крики, но они звучали как что-то из другого мира. Я был быстрее, ловче, я знал каждую тропинку, ну, или думал, что знал. Старый синтоистский храм на краю владений, спрятанный в роще, стал приятной неожиданностью. Его крыша, темная черепица, уходила вверх, к небу, — Сатору поднял глаза, как будто видел ту крышу здесь, над заснеженными деревьями городского двора. — и я подумал: вот оно. Са-а-амое тихое место, са-а-амое высокое. Туда они не полезут сразу.

— И Вы залезли? — прошептал Мегуми, его голос все еще был хриплым, но в нем появилось любопытство, почти неверие.

— А как же! — Сатору широко улыбнулся, повернувшись к нему. В его небесных глазах вспыхнул тот самый озорной огонек. — Забрался по старой кривой сосне, как белка, потом по карнизу… Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет. И вот я там, на коньке крыши, выше все-е-ех в округе. Ветер был уже не просто свист — он выл, рвал мою легкую одежду, забирался под нее ледяными пальцами. Но я… — он замолчал, и выражение его лица смягчилось, стало задумчивым, почти уязвимым. — Я сел. Просто сел, поджав ноги. И, наконец-то, наступила та самая тишина, не та, давящая. Другая, как будто весь мир раскинулся подо мной и… замер. Облака плыли так низко, что казалось, можно дотянуться, птицы кричали где-то рядом, дымок из трубы далёкой пристройки вился тонкой ниточкой. В поместье явно было суета, как в муравейнике, которого кто-то ткнул палкой, а я был над всем этим. Над правилами, над ожиданиями, над этой тяжелой тишиной. Там, на крыше, было… пусто, но не одиноко. Было росторно. Тишина была не врагом, а союзником. Она обнимала меня, холодная и резкая, но честная. Никто не требовал быть идеальным наследником, не пялился с оценкой. Я мог просто… быть. Сидеть и смотреть, как день медленно угасает.

Сатору замолчал, его взгляд снова стал расфокусированным, устремленным в воспоминание. Он чувствовал, как Мегуми слушает, затаив дыхание. Как его маленькое тело под теплым пальто чуть расслабилось, прижавшись к нему.

— Сидел я долго, пока солнце не начало клониться к горизонту, окрашивая облака в розовое и золотое. Пока страх не сменился каким-то странным, ледяным спокойствием. Пока они меня не нашли. — Сатору усмехнулся, но без веселья. — Не знаю, как они догадались. Может, кто-то увидел. Может, я не так уж хорошо скрылся. Снизу кричали, уговаривали слезть. Няньки рыдали. Охранники с лестницами и веревками выглядели такими… нелепыми и сердитыми. А я просто смотрел на них сверху вниз и думал: «А зачем? Почему я должен спускаться обратно в эту клетку?»

— А потом? — спросил Мегуми.

— Потом… самый старший охранник, тот, что обычно меня терпеть не мог, вдруг заговорил не криком, а… устало. Сказал что-то вроде: «Годжо-сама, пожалуйста, спуститесь. Вы простудитесь, и нам всем достанется». И в его голосе не было злости. Была… усталость от моей выходки и капелька чего-то еще. Может, понимания, что криками меня не возьмешь? Не знаю. — Сатору пожал плечами. — Но я слез. Сам. Медленно и осторожно. Не потому что испугался их, а потому что холод уже пробирал до костей, и розовый закат сменился синевой сумерек. И эта огромная, честная тишина наверху… она начала казаться слишком большой, слишком пустой для одного десятилетнего парнишки. Мне вдруг захотелось… просто… тепла: горячего супа, может, голоса, который позовет меня по имени без титулов. Такого голоса не было. — Сатору вновь вытянул ноги, видимо, затекли. — Меня отругали, конечно. Очень вежливо, очень по-взрослому. Сказали, что-то вроде: «ты подвел клан, поставил под угрозу себя, вызвал беспокойство, что наследнику не пристало вести себя как уличный сорванец», что тишина и порядок — основа силы. Никто… никто не спросил, почему я сбежал. Почему мне нужно было залезть на эту проклятую крышу. Для них это был просто каприз, глупая выходка непослушного ребенка. Они видели только нарушение правил, а не… крик души. Не попытку сбежать от чего-то невыносимого внутри.

Сатору глубоко вздохнул. Его пар смешался с паром Мегуми в холодном воздухе. Он повернулся к мальчику, опустив очки на кончик носа, чтобы их глаза встретились без преград. Его взгляд был серьезным, без тени привычного баловства.

— И вот я сижу здесь, — сказал он очень тихо. — на холодном крыльце, рядом с тобой. И вижу мальчика, который выбрался на мороз в шортах, потому что внутри… внутри что-то тяжелее холода. Что-то тихое и одинокое. И я понимаю, Мегуми. Я действительно понимаю. Не как опекун, который должен ругать за глупость, а как… как тот мальчишка с крыши, которому тоже было одиноко и слишком тихо в «безопасном» месте, которого никто тогда не спросил: «А что случилось? Почему тебе плохо?»

Он устало вздохнул и замолчал. На душе стало неожиданно легко, хотя он эту историю рассказывал довольно много раз и разным людям…

Холодные пальцы Фушигуро Мегуми довольно крепко обхватили его запястье. Издав вопросительное: «Хм?», Сатору повернул голову. Мегуми не смотрел на него. Взгляд был прикован к тому месту, где его маленькая, посиневшая рука сжимала широкое запястье взрослого. Казалось, он и сам удивился: глаза расширились и смотрели прямо в лицо опекуна.

Сатору не шелохнулся. Он лишь слегка наклонил голову, позволяя темным очкам сползти еще ниже по носу, чтобы ничего не мешало видеть лицо мальчика целиком. В его глазах не было ни раздражения, ни осуждения. Было пристальное, почти хирургическое внимание. Годжо видел. Все его Шесть Глаз видели этот клубок, сплетённый из страха, отчаяния и крошечной, едва пробивающейся надежды, заставившей мальчика схватиться за него, как за спасительную веревку над пропастью.

— Мегуми? — голос Сатору был тише шепота ветра в пихтах, нежным.

— Вы против, Сатору-сан? — неожиданно громко спросил опекаемый.

— Да нет, что ты. — добродушно произнёс студент-шаман, пожав плечами. — Держись сколько хочешь… Ну, или пока мы с тобой оба не превратимся в сосульки, тогда ты будешь обречён сжимать моё запястье вплоть до апреля-месяца!

— Апрель… долго ждать, — прошептал Мегуми, и в его голосе, сквозь хрипоту, пробилась едва слышная нотка чего-то, отдаленно напоминающего слабую улыбку. Он все еще не смотрел на Сатору, его взгляд был прикован к их соединенным рукам, как будто сам факт этого касания был невероятным, почти невозможным чудом.

Сатору не стал ничего добавлять. Он просто сидел, чувствуя холод бетона сквозь тонкую ткань брюк, ощущая вес маленькой, замерзшей руки на своем запястье. Его Шесть Глаз фиксировали каж