Когда сойдутся все пути

Матери Со Ливей почти не помнил – она умерла, когда ему минуло пять лет. После ее кончины на женской половине надолго воцарилась наложница отца, которую старший господин Со безусловно любил, но не спешил поднимать до статуса официальной супруги. И всегда в доме Со особое место занимала младшая сестра главы рода, благородная дама Со Мэйсю. Перед этой маленькой властной женщиной трепетали все, кроме юного Со Ливея. Тетка всегда особо выделяла его среди прочих детей – возможно, потому, что он был единственным мальчиком. Во время визитов в дом брата дама Со всячески баловала племянника, щипала за щеки даже в том возрасте, когда это стало почти неприличным, и часто с неким удовлетворением в голосе повторяла, что со временем из него вырастет настоящий сердцеед.

Позднее, когда Со Ливей покинул родной кров, именно тетка стала для него наставницей и помощницей в столичной и дворцовой жизни. Они были надежнейшими союзниками во всех делах, каковы бы они ни были.

И вот теперь дама Со умерла. Покончила с собой, протестуя тем самым против произвола императрицы Синьюэ и ее родни, не желая служить более никому, кроме отошедшей вслед за императором сиятельной Чжучжэн. Ее смерть открыла для Со Ливея ворота дворца и подарила драгоценное время для того, чтобы, отрешившись на время от скорби, послать весть Пэну Мэнъяо. Брат жестоко убитой Пэн Каймин сумел поднять конницу столицы и с боем вырваться на дорогу к Ююню, чтобы поддержать принца Шэнли – которого теперь все верные должны даже в мыслях называть государем.

И эта же смерть вынудила Со Ливея остаться в Гуанлине. Со Ливей просто не находил в себе сил, чтобы оставить тело тетки без погребения или доверить это чужим людям. Лишь после ее похорон он сможет начать искать возможность бежать из столице, чтобы присоединиться к другу, в чьем праве на Яшмовый трон Со Ливей не сомневался.

Смог бы он так же, как и тетя, отдать жизнь за своего царственного друга? Не ради победы в бою, а просто в знак утверждения верности? Только сейчас Со Ливей понимал все значение вопроса, что некогда задал Чжу Юйсан…

Это было отвратительно, недостойно – но Со Ливей понимал, что снова пьян. В первый раз он напился до почти беспамятства, когда за отправленным Пэну Мэнъяо слугой затворились ворота усадьбы. И лишь протрезвев, узнал, что на улицах Гуанлина, по которым прорывались прочь конники, объявившие о верности государю Шэнли, кипели настоящие бои – как будто вернулись давние времена великой войны императора Яньли. Что его друзьям удалось уйти из Ююня, избежав первой опасности. Но все это было где-то. С другими. А ему нужно было похоронить женщину, что он любил как мать…

Покачиваясь, Со Ливей медленно спустился в подвал, где в прохладе лежали останки дамы Со. Погребальные служительницы, которые должны были подготовить тело к похоронам, отчего-то запаздывали.

Смерть совершенно не обезобразила женщину. Она казалась спящей. И маленькой, такой невероятно маленькой и хрупкой, что в это не верилось. Тетя всегда излучала силу и спокойную уверенность, заставлявшие забыть и о ее небольшом росте, и о ее сложении.

Со Ливею померещилось, что прозрачные белые пальцы мирно сложенных на животе рук чуть заметно подрагивают. Что глаза под сомкнутыми веками двигаются, будто Со Мэйсю и правда всего лишь спит и видит сны.

Он встряхнул головой. Видимо, винный туман в голове и игра теней от колеблющихся огоньков светильников обманывают его зрение, даря утешительный морок….

Однако грудь дамы Со вдруг дрогнула и слабо приподнялась. Потом еще раз, уже сильнее, со свистящим вздохом. А потом лежащая на погребальном столе женщина надсадно закашлялась, с хрипами втягивая воздух.

Со Ливей с криком отскочил, чуть не опрокинув стоящую поблизости курильницу с благовониями. Ни миг ему подумалось, что он спит и видит странный сон. Эта мысль сменилась другой – что тетка каким-то образом оказалась бессмертной проклятой тварью. Или что ее телом завладел злокозненный дух. И наконец в голову Со Ливею пришло, что он просто незаметно для себя потерял рассудок.

Дама Со задыхалась и хрипло кашляла, судорожно хватая воздух ртом и цепляясь пальцами за собственное горло так, словно пыталась разодрать его и тем самым облегчить себе дыхание. Со Ливей окаменел, мелко дрожа и ощущая, как из головы выветриваются остатки хмеля.

Это было слишком невероятно. Тетка, которую он уже почти успел оплакать – жива? Каким-то непостижимым образом притворилась мертвой так надолго и так достоверно? Со Ливею доводилось слышать рассказы о чудесных снадобьях, но он и представить себе не мог, что это не легенда и не досужий вымысел. От потрясения у него даже не получалось ни порадоваться тому, что тетушка Мэйсю жива, ни восхититься ее хитростью.

Дама Со, все еще кашляя, с трудом приподнялась на локтях. С позеленевшим измученным лицом она походила на покойницу куда больше, чем когда лежала бездыханной.

- Во имя Небес… какой ужас… - простонала она, кривясь так, словно ее тошнило.

- Тетушка… - все еще не веря себе заикаясь пролепетал Со Ливей, - вы живы…

Взгляд мутных, застланных слезами глаз Со Мейсю остановился на нем. Губы скривились в жалком подобии улыбки.

- Кажется, да. Не уверена, - она тут же скривилась в новом рвотном позыве, - советник Юн не предупреждал о таком. Иначе я бы и правда предпочла отравиться.

Советник Юн? В голове Со Ливея понемногу начало проясняться. Видимо, Юн Ичэн добыл для тети Мейсю некое снадобье, чтобы… чтобы что?

- Какой сейчас день?

Со Ливей послушно отозвался, даже не успев задуматься.

Дама Со покачала головой и тут же со страдальческой гримасой прижала пальцы к виску.

- Ты пьян, - безжалостно припечатала тетя, - вышло дольше, чем он обещал. Но это и хорошо. Мне нужно выпить воды. Небеса, я чувствую себя камнем в пустыне…

Скрыть чудесное возвращение дамы Со к жизни было непросто. Следовало не только поручать дела лишь самым доверенным слугам, но и спровадить некстати подоспевших погребальных служительниц под предлогом того, что глава храма, которому при жизни дама Со преподносила щедрые дары, узнав о безвременной кончине щедрой жертвовательницы, прислал собственных служителей.

Со Ливей был потрясен до глубины души, когда тетя извлекла из своей прически соколиную печать с таким спокойствием, словно это был обычный гребень. Как бы все могло оказаться просто, очнись дама Со в тот час, когда он торопливо составлял послание Пэну Мэнъяо! Соколиная печать уже могла бы быть у нового государя Цзиньяня, а он, Со Ливей – не сидеть здесь, в столице, обращенной в гнездо Моу.

- Почему же вы отважились на такое? Почему похитили печать? – тихо спросил Со Ливей, глядя на священную реликвию, ради которой императрица была готова по камешку разобрать дворец.

- Потому, что государыня Синьюэ замыслила подменить завещание в ларце, - голос Со Мэйсю звучал так, как будто она говорила о каких-то будничных вещах. Вроде цен на шелк, - министр Ло должен был поспособствовать. Но советнику Юну удалось его опередить.

Со Ливей скрипнул зубами. Снова министр Ло! Да что за проклятая семейка, не лучше вездесущих Моу! И что им не сидится спокойно…

- Жаль, что вы не очнулись раньше. Тогда Пэн Мэнъяо доставил бы печать принцу…

- Государю, - с нажимом произнесла Со Мэйсю, - вино скверно сказывается на твоем разумении. Забудь о том, что он принц. Есть лишь государь Шэнли, законный император Цзиньяня!

Со Ливей склонил голову. Если бы у него и оставались сомнения в том, что телом тетушки завладел чуждый дух, сейчас они бы развеялись без следа. Эти интонации было не подделать.

Со Мэйсю подлила себе чаю.

- Пэн Мэнъяо… я соболезную его горю, но нужно признать, что от смерти его несчастной сестрицы мы только выиграли. Да, жаль. Но представь себе, что за вид был бы, очнись я посреди улицы.

Со Ливей представил. Даже слишком ярко. Представшее очам души зрелище, смешавшись с пережитым недавно потрясением, вызвало у него неприличный смех. Со Мэйсю смерила племянника прохладным взглядом.

- Отрадно, что это все не погубило твоей тяги к веселью.

- Простите, тетя.

- Пустое, - Со Мэйсю коснулась лежащей на столике печати кончиками пальцев, как будто не веря в ее реальность, - нужно найти место, где я смогу с ней укрыться. Нет и речи о том, чтобы оставаться здесь. Тебе придется потратиться на похороны, чтобы не вызвать подозрений. И уйти в скорбный затвор так надолго, насколько это будет возможно. Причина вполне приличная.

Со Ливей кивнул, соглашаясь.

- Вы уйдете в затвор при храме?

- Не думаю. Мне нужно место, откуда я смогла бы незаметно покинуть столицу.

- Нет! – Со Ливей рубанул рукой по воздуху, отметая ее лова, - нет, исключено!

Чтобы его тетя, благородная придворная дама, вдруг отправилась куда-то по стране, которая вот-вот вспыхнет пожаром междоусобной войны? Это для Со Ливея было просто немыслимо.

Со Мэйсю прищурилась. Ее взгляд знакомо и нехорошо потяжелел. Разговор обещал быть непростым.

***

Письмо было написано женскими знаками, но их начертание слишком походило на мужские. Хэ Минь узнала руку – его написал господин Со, друг Хао Вэньяня и мятежного принца. Через него передавались вести в такой близкий и одновременно недосягаемый Ююнь, он организовал ту памятную встречу, при воспоминании о которой Хэ Минь до сих пор охватывал трепет. А сейчас господин Со заклинал ее помочь укрыться его родственнике и скрыть от государыни императрицы и ее сына некую вещь великой важности.

Родственницей господина Со, командовавшего стражей во дворце, могла быть только очень важная дама. Но женщина средних лет, сидевшая напротив, походила скорее на вдову из благопристойного дома, дела которой пришли в полный упадок после кончины супруга: обрезанные по-вдовьи волосы с проседью по-вдовьи связаны простым шнуром на затылке, линялое грубое платье. Лицо женщины, не тронутое пудрой и румянами, все еще хранило привлекательность, а спокойная уверенность, сквозившая в манерах, говорила о том, что она привыкла сознавать свою значимость. Так порой держались постаревшие именитые куртизанки, ставшие управляющими при новых киноварных цветах. Однако выдававшийся под платьем горб исключал любую вероятность того, что женщина могла бы пользоваться успехом в молодые годы…

Цепкий умный взгляд переодетой дамы заставил Хэ Минь чувствовать себя крайне неуютно. Как будто эта женщина знала о ней нечто такое, чего не знала она сама.

Стоило Хэ Минь вспомнить о Хао Вэньяне, чьим именем просил о помощи господин Со, как у нее задрожали губы. Она не могла забыть тот страшный день, когда привычные звуки города заглушил лязг железа, ржание коней и громкие крики – в квартале от ее дома шел бой городских стражей с восставшей кавалерией, которая объявила императором того принца, который укрывался некогда под ее кровом, который был молочным братом ее любимого. В страхе Хэ Минь упала перед алтарем, моля Небеса о милости к Хао Вэньяню. Позднее по столице прошла весть, что принц Шэнли, предупрежденный восставшими, смог бежать на запад. С ним ушел и Хао Вэньянь – и Хэ Минь не знала, что с ним сталось. Не знала даже, жив ли он. Надежда была лишь на то, что, раз судьба связала их любовью – она даст почувствовать сердцем миг его смерти. Смешная, нелепая надежда, но именно она дала Хэ Минь силы держаться, когда в ее дом вломились вооруженные стражи со знаками дворца. За многие годы она уже почти позабыла, каково это – быть одинокой и бессильной, быть той, на кого кричат и открыто угрожают. Оцепенев от липкого унизительного страха, она лишь лила слезы и клялась, что не знает ничего. Что не видела Хао Вэньяня с того дня, когда принц на одну ночь отпустил его из Ююня.

Они поверили ей. И, к счастью, не стали расспрашивать, кто сопровождал Хао Вэньяня. Не заставили подтверждать эти слова присягой перед ликом Небес. Однако прежде, чем уйти, они перевернули весь дом. Выворачивали даже камни из садовых дорожек, оставляя повсюду мерзость разорения.

Это было больно. Унизительно и страшно. Хэ Минь казалось, что лучше бы ее саму подвергли насилию, чем учинили такой разор в доме Хао Вэньяня. Она чувствовала вину за то, что не смогла защитить эти стены от осквернения чужаками. Хэ Минь прилагала все усилия, чтобы восстановить хотя бы часть того, что было прежде. Но следы учиненного погрома все равно были видны – как уродливые шрамы на лице красавицы.

- Вы… госпожа… - Хэ Минь замялась.

- Зови меня… хотя бы тетушкой Се, - женщина чуть дернула уголком губ, - чем меньше имен, тем лучше. Значит, умеешь читать?

- Женское письмо, - Хэ Минь почувствовала, что почему-то заливается краской.

- Прекрасно. Вижу, ищейки Моу сюда уже наведались, - дама казалась странно удовлетворенной этим обстоятельством, - тем лучше. Меньше шанс, что вернутся.

Хэ Минь подумала, что воистину настали последние времена, когда небо и земля меняются местами. У нее, дочки безродного рыбака, девицы из киноварного квартала, будет укрываться знатная дама под видом простолюдинки! А еще раньше – сын императора тайно ночевал под ее кровом, притворяясь слугой!

- Вы… госпожа… то есть тетушка Се, вы умеете шить?

- Неплохо вышиваю. Во всяком случае, некогда меня в этом уверяли.

- Я возьму вам домашней швеей, - нашлась Хэ Минь.

- Недурно. За жалованием я не гонюсь, - дама чуть усмехнулась, словно это все ее немало забавляло, - а сейчас, девица Хэ, ты должна дать клятву о молчании. Клятву на крови, огне и воде, потому, что если что-то вдруг случится со мной – ты завершишь мое дело.

Хэ Минь задрожала. Чего хочет от нее эта дама, при внешней хрупкости источающая такую властность?

- Я не принадлежу себе, госпожа. Мой долг – служить Хао Вэньяню, моему господину.

Усмешка дамы Со и ее глаза стали жесткими. Как у тех мужчин, что громили дом несколькими днями ранее.

- Это будет лучшей возможной службой Хао Вэньяню и государю Шэнли, которому твой господин предан.

Хэ Минь не нашла сил перечить. Она своими руками принесла все требуемое для клятвы. Вместе с дамой Со они вывели ее слова на бумаге тушью, разведенной на их крови и выпили разведенный в воде пепел сожженных листков с клятвой. Ее охватило чувство странной нереальности происходящего. Это не могло происходить с ней. Она попросту не могла давать древнюю нерушимую клятву, не могла говорить напрямую с благороднейшими людьми Цзиньяня, не могла быть причастной к судьбам державы. Кто угодно, но не она, вчерашняя куртизанка…

Лишь после этого дама Со показала спрятанную в накладном горбу реликвию. У Хэ Минь перехватило дыхание. Она не могла понять, как не ослепла, взглянув на священную соколиную печать. Ей не полагалось даже приближаться к такому сокровищу.

- Если это найдут – нам останется только умолять, чтобы нас просто и без затей сварили в кипящем масле, - заметила госпожа Со, - есть в твоем доме места, куда точно не сунутся?

Хэ Минь прикусила губу, с содроганием вспоминая недавний обыск. Заглядывали повсюду. Даже под конек крыши, где подвешен узелок благопожеланий. Они заглянули и в сам узелок.

Ее обдало одновременно и жаром, и холодом, когда она вспомнила о единственном нетронутом месте. Но даже мысль о том, что священную соколиную печать можно спрятать подобным образом, была кощунственной. Да чтобы она, бывшая девица из дома утех, осмелилась просто произнести подобные слова?

Дама Со, внимательно наблюдавшая за Хэ Минь, выразительно повела бровью:

- Оно есть, верно?

- Есть, госпожа. Тетушка Се. Вы, вероятно, найдете это неприемлемым. Я приношу извинения за то, что произнесу перед вами такие низменные и грубые слова.

Дама Со слушала ее сбивчивые речи не перебивая, с выражением бесконечного долготерпения на лице. Хэ Минь потупилась, ощущая, что не только лицо, но даже шею и плечи заливает жар от мучительного смущения.

- Это… это за сиденьем в отхожем месте для слуг, - с трудом выдавила она, мучаясь от совершаемого кощунства.

Лицо госпожи Со заметно дрогнуло. Даже брови взлетели вверх, несмотря на всю ее выдержку. Поджав губы, она нерешительно, словно извиняясь, посмотрела на печать. А потом вдруг неприлично громко расхохоталась.

- Хорошее место. Не такое уж скверное после дворца.

***

Фэн Иньчжи не раз с горечью вспомнил тот день, когда получил высокое назначение в дворцовую коллегию. Тогда это казалось ему невероятной честью и признанием заслуг и мастерства. Сейчас же он охотно променял бы свое место на участь бродячего гадателя, что предсказывают ремесленникам удачные дни для семейных дел и отгоняют зловредных духов от крестьянских полей за чашку лапши.

Дворец страшил его все больше с каждым днем. Нечто страшное жило под его сводами, текло внутри стен подобно крови в венах. И тайны, которые поневоле узнал, Фэн Иньчжи предпочел бы не знать вовсе. Не ведать, что сокрыто от глаз простых людей. Верить в то, что Яшмовый трон – оплот благодати и добродетели.

Он всего лишь заклинающий, которому не должно вникать в дела власть предержащих. С тех самых пор, как две тысячи лет назад император Тянью издал Золотые законы, имеющим дар запрещено занимать иные должности помимо должностей в присяжных коллегиях гадателей – от уездных до дворцовой, - и заниматься иными делами. А потому Фэн Иньчжи с утроенным рвением предавался своим обязанностям: выполнял поручения по гаданиям, изготавливал талисманы, очищал залы и покои, не вдумываясь в грязное преступное сплетение интриг, которым он невольно стал свидетелем.

Однако все действия Фэня Иньчжи и его собратьев по коллегии оказывались напрасны. Все усилия пропадали зря, как пролитая на песок вода. Недобрая тьма все сильнее напитывала скрытым ядом тени в углах. Проносилась по коридорам, оставляя позади себя запах жженого сандала. В запертых залах и покоях слышались пение и шелест шелков. Перемещались вещи. Засыхали цветы в вазах. Тускнели огни свечей, а сердца наполнялись тоской и ужасом. Придворные и слуги жаловались на тяжелые сны и слабость. Слабость, которая могла быть только свидетельством истощения жизненных сил.

И все больше людей утверждали, что видели женщину. Запредельно красивую изящную женщину в старинном наряде оттенка цветущей глицинии. Фэн Иньчжи искал ее следы. Пытался постичь ее природу. Была ли неведомая красавица призраком? Или же все куда страшнее – и вопреки всем священным рубежам демон сумел пробраться во дворец и осквернить царственные стены?

Пока понять он смог лишь одно – не пересохший колодец в саду был источником и средоточием этой тьмы, как решил поначалу Фэн Иньчжи. То, что гнездилось в нем прежде, исчезло, оставив только едва заметный отзвук. След, который был готов истаять без остатка. И то, что он обнаружил тогда в колодце, не было столь зловеще сильно, как то, что поселилось во дворце после кончины императора Чжэнши, впитавшись в его стены, словно краска в ткань.

Не было это и следствием проклятия, что оставила на зеркале несчастная сиятельная Чжучжэн. Даже написанное кровью, ее проклятие было слабым – предсмертные слова обычной женщины, желающей мук своим врагам. Скорее уж сама сиятельная госпожа пала жертвой этой тьмы, выпившей до дна ее силы…

«Восход багряной звезды и правда время, преисполненное зла, - кисть быстро скользила по бумаге, - на первом году правления государя, наследовавшего возвышенному императору Чжэнши, дурные энергии сплелись и усилились настолько, что стали отравлять царственные стены дворца….»

Тихий шорох заставил Фэна Иньчжи вздрогнуть. Ему не пристало делать подобные записи, которые могли оказаться вредоносными для державы. Он ощутил себя учеником, которого поймал с поличным за непотребным занятием суровый учитель.

Но это был не судья. Не соглядатай. Не слишком бдительный брат по коллегии.

В комнате пахло жженым сандалом. Огни свечей, затрепетав на невидимом ветру, уменьшились, налившись кровавой краснотой. Фэн Инъчжи поднялся, быстро складывая руки в печать, чтобы остановить подступающую тьму. Рассеять ее.

Темень, наползавшая из углов, мягко колыхнулась подобно тяжелому занавесу, и отступила на несколько шагов. Клубясь и извиваясь, она свилась в фигуру женщины. Стройной изящной женщины в старинном наряде цвета глициний и пышном уборе из золота и жемчуга. Глаза ее поблескивали зеленью мертвых огней, а лицо словно вобрало в себя красоту сотни красивейших женщин. Но прекрасной она не была. Темной. Жуткой. Сильной. Демоном.

У Фэна Иньчжи пересохло во рту, когда он увидел воплощение худших своих подозрений. Он удвоил силы, атакуя заклинаниями проклятую тварь, что осмелилась ступить под священный кров императоров. И демоница пошатнулась, отступая.

Снова и снова. Фэн Иньчжи чувствовал, что слабеет, но слабела и его противница. Огни свечей, готовые вот-вот погаснуть, метались, как безумные. Еще немного, и он сможет улучить момент, дотянуться до своего меча…

Лицо демоницы исказилось от ярости. Сила потекла к ней темными нитями от стен, пола и потолка. Нити сплетались и складывались в безумные образы. Все слезы, все проклятия соперницам и врагам, все клятвопреступления, предательства и убийства, что за столетия впитались в дворцовые стены – все это было источником ее сил. Фэн Иньчжи ощутил вкус каждой чаши с ядом, что была выпита за столетия. Боль каждого ножа. Горло сдавило всеми удавками за все годы, что стоял дворец.

Она не была демоном извне. Она и была самим дворцом.

Фэна Иньчжи нашли утром. Глава дворцовой коллегии коллегии гадателей застыл в неловкой, неумело сделанной петле. На столе среди догоревших свечей лежали крамольные записи о том, что дворец государей Цзиньяня стал средоточием скверны и краткую записку, сделанную дрожащей рукой: «Лучше самому».

Он был не единственным гадателем, что умершим во дворце в эту ночь.