Когда ты будешь плакать — я буду смеяться

Тот день был таким же солнечным и не предвещающим беды, как и сотни других. Обычный семейный обед. Старшей сестре, шестнадцатилетней, было слегка скучно, она думала о своих делах, о предстоящей встрече с друзьями, механически перебирая вилкой еду на тарелке.

Её младшая сестра, двенадцатилетняя, вдруг отложила вилку. На её лице расцвела странная, не по-детски осмысленная улыбка. Она посмотрела прямо на старшую и сказала тихо, но очень четко:
— Однажды, когда ты будешь плакать — я буду смеяться!

В комнате повисла тишина. Старшая сестра оторвалась от своих мыслей, удивленно взглянула на сестренку. Та пауза, что последовала за словами, была тяжелой и неловкой. Мама на кухне что-то звонко мыла, не слыша их.

Старшая сестра промолчала.

— Тебе интересно, почему и когда это будет? — добавила младшая, не отводя взгляда.

Старшая почувствовала легкую дрожь по спине. Она пожала плечами, стараясь выглядеть равнодушной.
— Ну?

Улыбка младшей сестры стала только шире, почти до ушей. В ней было что-то торжествующее и пугающее.
— Надеюсь, ты скоро всё узнаешь...

Прошло десять лет. Жизнь шла своим чередом: учеба, работа, переезды, новые заботы. Та странная сцена за обедом стерлась из памяти старшей сестры, как стирается слой пыли со старой фотографии. Она стала воспоминанием без эмоций, просто фактом из далекого детства.

Пока не зазвонил телефон.

Голос отца был тихим и севшим, словно кто-то выжал из него все силы. Всего одно слово — «мама» — перевернуло мир с ног на голову.

Похороны были серым, размытым пятном. Старшая сестра, теперь двадцатишестилетняя женщина, стояла у свежей могилы, и мир вокруг неё потерял цвета и звуки. Было только ощущение ледяной пустоты в груди и горячих слез, которые текли по щекам сами собой, неумолимо и бесконечно. Она плакала тихо, по-взрослому, сжимая в руке смятый платок. Она оплакивала маму, свое детство, ту самую кухню, где когда-то была произнесена странная фраза.

И сквозь гул собственного горя она вдруг услышала другой звук. Тихий, прерывивый, неуместный. Сначала похожий на всхлип, но нет... Это был смех.

Она подняла голову. Напротив, через яму, стояла её младшая сестра, двадцатидвухлетняя. Она не плакала. Она смеялась. Это был не веселый, а истерический, разорванный, по-настоящему психованный смех. Он резал тишину траурной церемонии, как нож.

Все взгляды, полные сочувствия и боли, разом уставились на неё. Кто-то ахнул, кто-то прошептал: «Держится, бедная, не выдерживает...» Но нет, в её глазах не было отчаяния. В её широко открытых глазах было что-то лихорадочное, почти ликующее.

Младшая сестра поймала взгляд старшей. Её смех стих. Уголки губ дрогнули в той самой, знакомой старшей сестре по детскому обеду, улыбке. Она издала последний короткий, издевательский смешок, развернулась и пошла прочь, оставив за собой шквал шепота, недоумения и тихих оскорблений.

Старшая сестра смотрела ей вслед, не в силах понять. Горе смешалось с шоком и ужасом. И только потом, немного позже, из глубин памяти всплыли те самые слова, произнесенные с солнечной кухни десять лет назад.

А младшая сестра, уже у себя дома, захлопнув дверь от всего мира, прислонилась к косяку и прошептала в полную тишину, глядя в пустоту:
— Так жаль, дорогая сестра, что это случилось так поздно...