Когда загораются фонари

День на фабрике выдался долгий и тяжёлый. Я устало поднимался по темной лестнице на второй этаж, в свою маленькую комнатушку, которую снимал в старом доме на улице Ремесленников. В руках у меня был бумажный пакет с булкой серого хлеба и бутылка молока — роскошный ужин, который я мог себе позволить далеко не каждый день. Моё жилище находилось в самом конце коридора. Узкая кровать, грубый деревянный стол и одинокий стул, потемневший от времени сундук для вещей — что ещё нужно для счастья такому непритязательному юноше, как я?

Ах да, ещё деревянный мольберт, который я смастерил собственными руками. В детстве я неплохо рисовал и даже брал уроки у настоящего художника, мечтая о том, как вырасту, напишу гениальную картину и прославлюсь на весь мир. Наивные детские мечты разбились о суровую реальность: началась война, отец отправился на фронт, где вскорости и погиб, а матушка еле-еле зарабатывала нам на кусок хлеба, так что об уроках живописи и речи идти не могло. Но когда-нибудь я непременно буду рисовать, мольберт просто ждёт своего часа. А в сундуке лежит главное моё сокровище — большой лист бумаги для рисования, свёрнутый в рулон. Я отдал за него целое состояние: бумага нынче на вес золота. Но оно того стоило. Оставалось лишь разрезать лист на холсты нужного размера, натянуть на планшет и можно создавать шедевры.

Но это потом, когда времени у меня будет чуть больше, а долгов чуть меньше. Пока же приходилось подрабатывать на мебельной фабрике, рисуя пейзажи и портреты только в воображении.

Главной достопримечательностью моего скромного жилища было окно: большое, на полстены, с широким подоконником, на котором я часами мог сидеть, читая книгу или просто разглядывая улицу. По правде сказать, я считал, что хозяин сильно продешевил, сдав мне комнату по весьма скромной цене. Это окно стоит гораздо больше. Но ему я об этом никогда бы не сказал, я же не враг себе, в самом деле.

Мой дом находился в середине длинной улицы, пронизывающей весь промышленный квартал до самой набережной реки, так что, расположившись с одной стороны подоконника, я мог наблюдать длинную вереницу домов, за которыми виднелись чёрные трубы местных заводиков, а с другой — точно такую же вереницу точно таких же домов, в конце которой поблескивала мутная лента реки. Я предпочитал второй вариант: река казалась мне гораздо живописнее, особенно если не вспоминать о том, как её вода выглядит вблизи, и тем более, как она пахнет. К тому же, в таком положении старый масляный фонарь, горящий как раз на уровне моего окна, оказывался чуть позади меня и не слепил глаза.

Тут я и разместился, откусывая хлеб прямо от буханки и запивая его молоком.

Пробило семь вечера. За окном уже сгустились сумерки, пустую улицу освещал лишь скудный свет окон и мой друг фонарь, все остальные ещё не зажглись.

Наверное, так было всегда, но именно сегодня это показалось мне странным. Я даже оглянулся проверить ту часть улицы, которая была за моей спиной, но там тоже было темно.

— Эй, дружище, кто это зажёг тебя раньше остальных? — задумчиво пробормотал я, обращаясь к фонарю. Он не ответил, что, конечно, было весьма невежливо.

Я провёл уже некоторое время в ленивых раздумьях, когда где-то у реки вспыхнул огонёк. Потом ещё один, чуть ближе ко мне, и ещё. Я наблюдал, как тёплые шарики света загораются в темноте, приближаясь ко мне, пока, наконец из темноты не проступили очертания хозяина уличных огней — городского фонарщика.

Фонарщик был невероятно высокого роста, просто великан! Худощавый, одетый в тёмный плащ и шляпу с широкими полями, он нёс длинный шест, на конце которого горел огонь для разжигания масляных фонарей. Подойдя поближе, он заметил меня в окне и приветственно кивнул. В тени шляпы я не видел его лица, лишь длинная седая борода ярко выделялась на фоне тёмной одежды. Я махнул рукой в ответ.

Проходя мимо моего фонаря, он ничуть не выказал удивления тем, что тот уже горит, и просто похлопал его ладонью по чугунному столбу, как старого друга. Мне показалось, что фонарь подмигнул ему в ответ.

В задумчивости я отправился спать.

На следующий день история повторилась: кто-то зажёг мой фонарь раньше остальных, пока я был на работе. И когда великан-фонарщик снова помахал мне рукой, мне подумалось, что если кто и может удовлетворить моё любопытство, то именно он. Но пока я соображал, фонарщик прошёл мимо.

И тогда я задумал хитрость. Улизнув с работы пораньше, я бегом помчался домой, и мой расчет оправдался — фонарь ещё не горел.

— Уж сегодня-то я всё выясню! — весело сказал я ему.

Убедившись, что поблизости никого нет, я опрометью бросился по лестнице наверх, планируя следить за фонарём из окна. Влетев в свою комнату, я споткнулся о жёлтый прямоугольник света на полу: фонарь горел. Вот досада!

Я высунулся из окна и осмотрелся — никого. Лишь вдалеке пожилая пара неспешно ковыляла в сторону реки. Я тут же представил, как милая старушка подхватывает пышные юбки и ловко карабкается на плечи своему седовласому спутнику, вытаскивает откуда-то спички, спешно зажигает фонарь, после чего они оба задают стрекача, чтобы оказаться подальше, когда я выгляну из окна. Не то, чтобы это казалось мне очень уж вероятным, но подозрительных старичков я взял на заметку.

В следующий раз я твёрдо решил не повторять ошибок и остался на улице. Встав на тротуаре, у самого чугунного столба, я в ожидании поглядывал то на фонарь, то на прохожих, но никто не проявлял к нам никакого интереса. И вдруг, когда я с подозрением приглядывался к бредущему по извилистой траектории пьянице, я обнаружил себя в луже света.

Я мог поклясться, что никто не приближался к нам за последние десять минут, но факт оставался фактом — мой фонарь ярко горел.

— Эй, кто это сделал? — возмущённо воскликнул я.

Осмотревшись по сторонам и так никого и не увидев, я обратил взор на фасад своего дома: вдруг кто-то высунул из окна длинный шест, сумел им отодвинуть заслонку и поджечь фитиль, сделав это в полуметре над моей головой и совершенно беззвучно? Почему бы и нет. Либо это, либо вчерашние старички ещё более ловкие, чем я представлял.

Но на первом этаже на всех окнах были решетки, а на втором с одной стороны от моего окна, из которого уж точно никто не высовывался, была глухая стена, с другой — пара окон соседней квартиры, но, кажется, там никто не жил. На всякий случай я поднялся и постучал в её дверь. На шум из квартиры напротив выглянул хозяин дома, которому я задолжал за аренду, добродушный и симпатичный толстяк, отчего мне было перед ним ещё более неловко.

— Добрый вечер, господин Хосс, — вежливо сказал я.

— Здравствуйте, Питер. Зачем вы стучите в дверь пустующей квартиры?

— Хотел убедиться, что там никого нет.

— Уверяю, так и есть.

— А есть ли у кого-то ключи?

— Только у меня. Почему вы спрашиваете? Хотите снять?

— О, нет-нет, просто интересно.

— Что ж, надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство.

Он ласково улыбнулся. Мне стало еще более неловко и я виновато сказал:

— Кстати, господин Хосс, ещё раз простите за задержку оплаты. В конце недели я получу аванс и сразу с вами рассчитаюсь.

— Хорошо, мой мальчик, уверен, так оно и будет. Хорошего вечера.

И он скрылся в своей квартире. Как неприятно доставлять хлопоты приятному человеку, уж лучше бы он был старой толстой каргой, пахнущей варёным луком, ей-богу. Ненавижу варёный лук.

Итак, у меня остался только один выход.

Я спустился на улицу, и как раз вовремя — городской фонарщик уже успел зажечь большую часть фонарей по пути к моему дому.

Увидев меня, он улыбнулся и приподнял шляпу в знак приветствия, и я наконец смог его разглядеть. Знаете, бывают лица, которые как будто предназначены для того, чтобы улыбаться: уголки рта всегда приподняты, глаза лучатся морщинками, подвижные брови всегда готовы удивлённо подпрыгнуть или наоборот, сойтись к переносице, добавив улыбке строгости. Именно такое лицо было у фонарщика. И, конечно же, он улыбался.

— Добрый вечер! Не вы ли регулярно приветствуете меня из вон того симпатичного окна?

— Да, это я. Добрый вечер. Меня зовут Питер.

— А меня все называют Старым Эрлом, — улыбка стала ещё шире.

— Послушайте, господин Эрл…

— Старый Эрл. Или просто Эрл, если ваша вежливость не позволяет называть меня старым, — хохотнул фонарщик.

— О, да, хорошо! Послушайте, Эрл, я хочу задать вам вопрос по поводу этого фонаря.

— Его зовут Большой Эрл.

— Кого?

— Фонарь. Меня назвали в честь него, знаете ли.

— Вас назвали в честь фонаря? Вот этого фонаря?

Признаться, я немного опешил.

— Да, представьте себе. Мой отец тоже был фонарщиком. А этот чугунный господин был установлен в день, когда я родился, и достопочтенному моему батюшке показалось отличной идеей назвать нас одинаково. Правда, тогда я ещё был Маленьким Эрлом.

— Я понимаю, зачем он дал имя вам, но зачем он дал имя фонарю?

— Он всем фонарям давал имена, не только этому. Вот, например, Ленивая Марта, — он махнул рукой в сторону фонаря на другой стороне улицы. — Она всегда очень долго разжигается и горит еле-еле. А вон там — Чумазый Боб, его фитиль сильно коптит, поэтому стёкла всегда в саже, приходится чистить этого негодника чаще остальных.

— Потрясающе! С ленивой и чумазым понятно, а почему Эрл большой?

— А он чуть выше всех остальных, сантиметров на двадцать, думаю. То ли брак на производстве, то ли рабочие поленились закопать его поглубже. Со стороны совсем незаметно, но клянусь бородой, он выше всех на этой улице.

— Ваш отец был удивительным человеком!

— Так и было. А о чём вы хотели спросить?

— Ах да! Кто зажигает Большого Эрла?

— Заметили, да? Раньше никто не замечал. Все куда-то спешат, торопятся…эх…

— Заметил что?

— Что он зажигается сам.

Я решил, что фонарщик надо мной смеётся.

— Как это сам? Разве такое возможно?

— Нет, конечно. Но Большой Эрл об этом не знает.

— Ничего не понимаю. Вы, наверное, шутите надо мной?

— Ни капли. Так было, сколько я себя помню. Мальчишкой я часто сопровождал отца на вечерних обходах, и Большой Эрл всегда был зажжён к нашему приходу. Отец утверждал, что это он сам загорается. Я, как и вы, думал, что отец шутит, прибегал пораньше, чтобы застать нужный момент. Иногда фонарь уже горел, а если нет, я садился рядом, прямо на тротуар, и, задрав голову, ждал. Но стоило мне на секунду отвлечься на громкий звук, или чихнуть, или просто моргнуть — бац! И я уже в круге света, а этот дылда лукаво щурится на меня огоньком.

— Со мной случалось то же самое!

— Вот-вот.

— Но это так странно… Может, есть какой-то скрытый механизм? Какая-то хитрость?

— Если найдёте — пообещайте, что расскажете мне. За свои почти семь десятков лет я её так и не разгадал. Хотя, если честно, я уверен, что Большой Эрл просто загорается, когда считает нужным. Такой характер, — и он снова широко улыбнулся.

Домой я отправился со странным чувством, как будто приобщился к какой-то чудесной тайне. Поверить в услышанное было сложно, но что делать, если лучшего объяснения у меня не было?

Шли дни. Некоторое время я всё ещё пытался разгадать Большого Эрла, подглядывая за ним из окна или ожидая за углом, пока он зажжётся, но так и не смог. Вскоре я просто поверил, что фонарь зажигается в соответствии со своими желаниями и окончательно впустил чудо в свою жизнь. Каждое утро, выходя из дома, я говорил:

— Доброго утра, Большой Эрл!

А вечером, возвращаясь с работы:

— Доброго вечера, Большой Эрл!

Изредка фонарь озорно подмигивал мне в ответ.

Часто по вечерам я поджидал Старого Эрла и провожал его до конца улицы, слушая истории о фонарях нашего города.

— Знаете большой красный дом в центре? — спрашивал меня фонарщик.

— Да, проходил мимо пару раз.

— Рядом с ним стоит Горбатая Мэри. Когда-то хозяин дома въехал в неё на своём экипаже, её и погнуло.

— Разве он не должен был оплатить городу замену?

— Может, и должен, но кто ж его заставит, с его-то деньгами и связями. Даже не извинился перед старушкой. Так и стоит, бедняжка, вся скукоженная. А возле ратуши живёт Ворчливый Тэд, его фитиль шкворчит так, что слышно на другой стороне улицы. Сходите как-нибудь, послушайте его, только обязательно в конце рабочего дня.

— Почему же?

— Он, знаете ли, отлично разбирается в политике и начинает трещать, когда кто-нибудь из чиновников выходит из ратуши. Всё пытается донести до них свои рациональные предложения, жаль, они не слушают.

— Здорово! Обязательно навещу его.

— А в молодости мне вырезали аппендицит в старой больнице Святого Мартина. Бывали там?

— Нет, я редко болею.

— Очень разумно с вашей стороны. Так вот, там у входа стоял совсем новенький фонарь, очень яркий. Он принадлежал больнице и местный сторож сам его разжигал, поэтому имени у него не было. Я провел там три дня, и даже ночью, когда в палатах тушили лампы, благодаря нему было светло настолько, что я мог спокойно читать, клянусь вам! И тогда я назвал фонарь Заботливой Бэт, ведь разве это не забота — заглядывать в окна к больным и разгонять для них тьму? Она была первой, кому я дал имя.

Старый Эрл рассказал мне десятки таких историй, и мой родной город будто заново раскрылся для меня. Я стал замечать мелочи, на которые раньше не обращал внимания.

Вот деревянная скамейка в парке, её сиденье прогнулось: от сырости или для того, чтобы ночующий тут бродяга не упал во сне? А вот кусок черепицы сполз, будто прикрывая от непогоды птичье гнездо. Старый вяз рядом с котельной не для того ли наклонил свою ветвь, чтобы местные коты могли погреться над вытяжной решёткой?

Благодаря двум Эрлам мир вокруг вдруг стал удивительным и полным волшебства.

Я, в свою очередь, охотно делился со старым фонарщиком историей своей жизни и своими мечтами.

Однажды, засидевшись за книгой допоздна, я вдруг заметил, что свет, льющийся в комнату с улицы, тревожно мерцает. Я выглянул в окно. Огонёк Большого Эрла трепыхался, будто на ветру, хотя никакого ветра не было. Ощутив странное беспокойство, я тихонько оделся и вышел на улицу. Было тихо. Подойдя к Эрлу, я приложил ладонь к его столбу. Тот был неожиданно тёплым, почти горячим, несмотря на ночной холод.

— Что стряслось, Большой Эрл? Уж не заболел ли ты?

Фонарь часто заморгал и вдруг совсем потух. Мне стало не по себе. Спустя полминуты Эрл всё же загорелся, но свет его был рассеянным и тусклым. Немного постояв рядом с фонарём, я с тяжёлым сердцем вернулся домой.

А следующим вечером старый фонарщик не пришёл. Улица всю ночь провела в темноте, лишь Большой Эрл лихорадочно дрожал слабым лепестком пламени.

Весь день я не находил себе места. Я был тревожен и рассеян, в моём маленьком чудесном мире появилась трещина и я боялся беды. Еле дождавшись вечера, я поспешил домой. Большой Эрл не горел. Я немного потоптался вокруг, затем закрыл глаза и подождал несколько секунд, в надежде, что фонарь провернёт свой старый трюк и загорится. Не сработало — улицу освещали лишь недавно проклюнувшиеся звёзды. Попробовал ещё раз.

— Давай, Эрл, я не смотрю, честное слово!

Ничего.

— Что ж, приятель, надеюсь, ты просто в дурном настроении, — пробормотал я и с гнетущим чувством направился домой.

Когда совсем стемнело, у набережной наконец-то зажёгся первый огонёк. Меня накрыла волна облегчения и я вприпрыжку побежал вниз. Но Большой Эрл всё так же не горел. Я встал рядом с ним и наблюдал, как высокая фигура в широкополой шляпе медленно приближается к нам.

Когда фонарщик подошёл поближе, я понял, что он мне не знаком. Это был юноша, наверное, мой ровестник, высоченного роста и с невероятно рыжими волосами, смешными завитками торчащими из-под шляпы. Его лицо было грустным и казалось смутно знакомым.

— Добрый вечер. Вы, наверное, Питер?

— Да.

— Меня зовут Лиам. Мой отец, Старый Эрл, много рассказывал о вас. Мне жаль, он умер вчера ночью. Лихорадка.

Его слова были отрывисты и полны тихой печали. Мой сердце сжалось, а мир вокруг как будто стал меньше и темнее. Я вдруг почти физически ощутил, как город потерял какую-то очень важную часть себя. И я тоже её потерял.

— Ваш отец был удивительным человеком.

— Так и было.

Рука Лиама скользнула во внутренний карман.

— Он просил передать вам вот это.

На его ладони лежали ножницы для подрезания фонарного фитиля, отполированые до блеска руками предыдущего владельца.

Не сказав больше ни слова, он продолжил свой путь, лишь остановился на секунду около Большого Эрла, чтобы похлопать его, как старого друга. Зажигать его он не стал.

Я поднялся к себе. На душе было холодно и темно, как будто некому больше было зажечь там огонь.

Потянулись серые пустые будни, ничто не радовало. Город будто спрятал от меня свои чудеса, а может, я разучился их видеть. По вечерам я доставал подарок моего друга и размышлял, почему именно ножницы? Что Старый Эрл хотел мне сказать?

Большой Эрл всё так же отказывался гореть, но я был не в обиде. Я часто засыпал прямо на подоконнике, вглядываясь в ночь, вспоминая моего друга-фонарщика и его чудесные истории.

Однажды меня разбудил звук удара — это ножницы выскользнули из моих рук и упали на пол. Я открыл глаза, взглянул на улицу и замер.

Под стеклянным колпаком Большого Эрла трепетал оранжевый язычок пламени, то разгораясь, то нерешительно замирая. Несколько минут я заворожённо наблюдал, а после неожиданно для самого себя открыл окно и крикнул:

— Давай, Эрл! Ты сможешь! Жизнь продолжается! Гори!

И огонёк окреп, набрал силы, налился рыжим, расцветил округу яркими мазками света. Остальные фонари на улице как будто решили поддержать своего друга и разгорались всё ярче и ярче. Даже Ленивая Марта. Я почему-то был уверен, что подобное происходит со всеми фонарями города, и с тихой печалью наблюдал за этой удивительной картиной.

А после я достал из сундука большой лист бумаги и подаренными ножницами разрезал его на холсты. Закрепив один из них на планшете, взял кусок угля и провёл вертикальную линию, рядом ещё одну.

Можно ли нарисовать рыжий огонь чёрным углём?

Нет, конечно. Но уголь об этом не знает.