Когда замирает ветер

Ветер хлестал Тоётоми, обжигая лицо. Дыхание вырывалось паром, мгновенно замерзая. Шаг, ещё — и ноги погружались в сугробы.

Неожиданно снег и ветер улеглись. Сквозь занавес оседающих снежинок Тоётоми увидел тёплый свет. Он исходил от ветхого строения, низкого и вытянутого. Белые склоны, едва угадывающиеся на фоне ночного неба, окружали дом. В облачное небо поднимался дым от горячих источников.

Он не чувствовал холода, но догадывался, что тело уже на грани. Каждый шаг был отчаянной попыткой не упасть. Каждое падение в последний момент заканчивалось шагом вперёд. Тоётоми добрёл до ворот и постучал. Распахнулась дверь, и высокая фигура в проходе долго разглядывала гостя, прежде чем впустить.

Хозяин, встретивший самурая, проводил Тоётоми до гостевого дома. За воротами был ухоженный двор, снег аккуратно сметён с дорожек, словно и не бушевала несколько минут назад буря. Стряхивая снежную корку, Тоётоми шагнул внутрь гостиницы и оглядел гостей. Их было всего двое — сухопарый воин с седыми волосами и шрамом на щеке, а также молодой мужчина в выцветшем кимоно с тонкими испачканными чернилами пальцами. Тоётоми почувствовал на себе оценивающий взгляд седого воина и ответил тем же. Их мысленная дуэль длилась меньше секунды. Тоётоми сомневался, что победил.

Самурай обернулся к хозяевам.

— Они рады видеть уважаемого гостя, господин! Этого скромного хозяина зовут Моринага, — проговорил тот, кто привёл Тоётоми в дом. Его голос был мягким и уверенным, поклон исполнен с придворным изяществом. Волосы аккуратно уложены, а осанка безупречна.

— Эту скромную хозяйку зовут Сакура, господин, — женщина рядом с Моринагой поклонилась Тоётоми и танцующим шагом оказалась возле самурая. Две белые ленты, вплетённые в её волосы, взметнулись и изящно опали, когда женщина лёгкими пальцами по-матерински коснулась руки Тоётоми.

— Вы устали и замёрзли, господин! Муж мой, проводи господина к теплу и дай еды!

— Конечно, жена моя, он так и сделает.

Моринага подал Тоётоми чашку.

— Вот, господин, это согреет вас, — в его голосе звенели тёплые нотки заботы.

Тоётоми почувствовал аромат зелёного чая, взял чашку в руки и тут же ощутил, как тепло обжигает ладони. Он поднял глаза и встретил мягкий взгляд Сакуры. Моринага приглашающе указывал на низкий столик.

Утром Тоётоми наколол дров. Моринага и Сакура смутились вопросу об оплате. Пробормотали, что негоже брать за уют деньги в такую погоду и поспешили скрыться в коридоре. Но Тоётоми не мог позволить себе остаться в долгу.

Когда поленница заполнилась, Тоётоми, не прощаясь, тихо вышел за ворота. Ветра не было, на снегу чётко отпечатались чьи-то следы. Похоже, кто-то встал ещё раньше. Тоётоми пожал плечами и пошёл по следам: ему было в ту же сторону.

Через несколько минут ему повстречался вчерашний молодой человек.

— Если вы собрались уходить, то ничего не получится. Дальше дорогу полностью замело снегом, пеший там не пройдёт. Я возвращаюсь в гостиницу, хотите присоединиться? Или предпочитаете сами убедиться? Я тогда попрошу, чтобы приготовили горячего к вашему возвращению.

Тоётоми поклонился и молча пошёл дальше. Пройти действительно было невозможно. Но Тоётоми заинтересовали следы на снегу. Похоже, этот гость и не собирался уходить. Он увидел, что дорога занесена, но ещё какое-то время оставался, переходя с места на место. Здесь он, кажется, сел прямо в снег и долго не вставал. А затем уже пошёл обратно.

Когда Тоётоми вернулся, он убедился в честности гостя: горячая еда уже ждала на столике. Сам молодой человек тоже был неподалёку, сидел и смотрел на горы. Его пальцы по-прежнему были испачканы тушью. Тоётоми сел рядом и посмотрел в ту же сторону. Горы терялись в дымке и будто просились на бумагу.

— Меня зовут Кэнсукэ, я начинающий художник.

— Тоётоми.

В общую комнату вошёл седой воин. Кэнсукэ сообщил, что его имя Фуюки Масаши. Тоётоми решил, что расспрашивать о нём будет некрасиво и просто кивнул.

Моринага объявил, что сожалеет, но в ближайшие дни никто не сможет перейти по перевалу или вернуться обратно: дороги занесло снегом.

Для каждого гостя Моринага приготовил особое блюдо. Он уже знал, что любят Кэнсукэ и Фуюки. Перед Тоётоми мужчина поставил миску одэна.

— Он ещё не успел узнать ваших предпочтений, господин. Но он позволил себе угадать.

Тоётоми пристально посмотрел на Моринагу, но даже намёка на издёвку не заметил. Хозяева гостиницы искренне старались создать уют своим гостям, даже нечаянным.

За ужином художник много пил, Моринага только и успевал, что подносить новые бутылочки. Тоётоми видел, что молодому человеку надо выговориться.

— Отец грозился лишить меня наследства! А мне не нужна его лавка, я стану известным художником и обеспечу ему безбедную старость! Представляешь, он даже сказал, что я не его сын! Что меня ему отдали! Что я неблагодарный сирота у него на шее!

Тоётоми сидел рядом и слушал. Он умел слушать. Увы, но он не умел сказать таких слов, чтобы молодой человек перестал топить горе в вине.

Фуюки вдруг подошёл к Кэнсукэ, наклонился и заставил встретиться взглядом. В неверном свете свечей Тоётоми показалось, что Кэнсукэ смотрится в помутневшее зеркало.

— Ты наверняка хороший сын, парень. Твой старик уже жалеет о сказанном. Не давай судьбе решать за тебя.

Не дожидаясь ответа Фуюки вышел. Кэнсукэ оторопело посмотрел ему вслед. Больше Моринага бутылочек не приносил.

После ужина Кэнсукэ показал Тоётоми свои работы. Один из набросков привлёк внимание самурая. Тоётоми запомнил каждую деталь, искренне похвалил работу и вышел во двор.

Момент тишины.

Снег огибает клинок.

Горы и ветер.

На картине Кэнсукэ постарался изобразить каждую деталь: забор, заснеженные ветки, палку, брошенную во дворе. Именно она выдала, где Тоётоми стоит искать.

Теперь он стоял в проходе в ещё один — меньший — внутренний дворик и наблюдал за чёрным силуэтом мечника.

Это был захватывающий танец в идеально подобранных тонах. Красивый и плавный, он соединял оба меча, снежинки, лунный свет и Фуюки в единое произведение искусства. Кэнсукэ передал всё в бумаге чрезвычайно точно.

Меч разрезал падающий снег с невозможной точностью. Движения Фуюки не были ни поспешными, ни показными — каждый шаг, каждый поворот запястья, каждое смещение веса выполнены с экономией абсолютного мастерства. В самом танце угадывался позабытый ритуал. Лезвие, казалось, писало невидимые символы в воздухе — словно это был язык стали и воли.

Что больше всего поразило Тоётоми, так это противоречие, воплощённое в танце. Каждое движение было смертельным в своём потенциале, но прекрасным в своей сдержанности. Снег расступался перед лезвием без сопротивления, отдельные снежинки разделялись надвое и продолжали свой нисходящий путь совершенными половинками. Ни одна снежинка не коснулась кожи или одежды Фуюки, как если бы сама зима не осмеливалась прервать его общение с пустотой, которую вырезал его клинок.

Тоётоми завороженно наблюдал за тренировкой, оставаясь в тени до самого конца. Даже когда Фуюки ушёл, Тоётоми не сразу смог двигаться. Он вышел на середину дворика и обнажил меч.

Танец запомнился полностью, каждое движение, каждый взмах. Но тело упорно отказывалось воспроизводить их. Раз за разом Тоётоми возвращался к началу, то ускоряясь, то замедляя темп. Наконец, он нащупал подходящее для своей комплекции равновесие. Часть выпадов пришлось сделать ниже, ноги расставить шире.

Вдруг сильная рука подтолкнула локоть Тоётоми выше. Чтобы не потерять равновесие, пришлось сделать приставной шаг. Он-то и дал телу нужный темп.

Через секунду во дворе, вторя друг другу, два силуэта исполняли один и тот же смертельный танец, каждый по-своему, но ключевые точки совпадали. Облачка пара вырывались с обеих сторон синхронно. Наконец, оба самурая молча поклонились друг другу и убрали мечи за пояса.

Тоётоми проснулся от мелодичного голоса Сакуры. Песня звучала в его ушах, словно колыбельная. Он не сразу понял, где находится. Когда смысл слов дошёл до него, Тоётоми вскочил на ноги.

Сакура пела о том, как бесполезно бороться. О том, как сладостен покой смерти.

Бесшумно ступая, он обошёл все комнаты и коридоры, но не нашёл хозяев. Тепло больше никто не поддерживал, ветер свободно гулял по комнатам.

Во дворе Сакура танцевала в свете полной луны. Движения были нечеловечески медлительны. Кожа сияла, отражая лунный свет подобно снегу.

Моринага стоял неподалёку и кланялся куда-то в открытые ворота. Его тоже коснулись изменения: кожа сверкала так же, как у жены. Казалось, он стал выше.

За воротами, пошатываясь в такт песне и танцу Сакуры, стояли Кэнсукэ и Фуюки.

Сакура остановилась, когда заметила Тоётоми. Моринага тоже обернулся.

— Они просят прощения за беспокойство, господин, — раздался его голос, спокойный и извиняющийся. — Время пришло.

— Они ценят, что вы пришли помочь, — голос Сакуры звучал прямо в голове, песнь её не прекратилась ни на мгновение. — Но они и сами пока способны служить ей.

Усталость накатила волной, ноги ослабли. Толком не понимая, о чём говорят Моринага и Сакура, он обошёл их, не поворачиваясь спиной. Моринага и Сакура внимательно наблюдали за его перемещением, но ничего не предпринимали.

Тоётоми спиной вышел в ворота, позади него хрустел снег. Кэнсукэ и Фуюки куда-то уходили. Тоётоми обернулся и стремглав бросился за ними. Воин и художник, казалось, спали на ходу. В вое ветра слышалась ещё чья-то песня, гораздо тише пения Сакуры, но гораздо сильнее манящая.

Тоётоми ударил Кэнсукэ ладонью по щеке. Художник очнулся от сладкого сна и дико заозирался.

Со стороны двора раздался разъярённый рёв. Из ворот выстрелило два нечеловеческих тела. Тоётоми успел оттолкнуть Кэнсукэ в сторону, прежде чем на него налетело то, что когда-то было Сакурой.

— Ты! Зачем ты мешаешь им? Они дали тебе ночлег и еду!

Два росчерка лунного света отбросили Сакуру и Моринагу в сторону. Тоётоми вскочил на ноги и уставился в хмурое лицо Фуюки.

— Так ты с ними?

Не успел Тоётоми ответить, как Фуюки побежал куда-то в лес. В ту сторону, где должен был лежать Кэнсукэ, но где никого не оказалось. У Тоётоми не было времени смотреть на Фуюки, он должен был убить нападавших или хотя бы выиграть для Кэнсукэ и Фуюки время.

После удара Моринага и Сакура двигались медленнее, но всё же куда быстрее Тоётоми. Самурай обнажил меч и широко расставил ноги. Он позволил телу действовать самостоятельно, сам же отстранённо наблюдал за ходом боя.

Твари нападали несогласованно, словно дикие животные. Они не пытались зайти Тоётоми за спину, поэтому вскоре он занял удобную позицию, где с боков его прикрывали деревья. В таком положении и он не мог размахнуться в полную силу, но виду не подал, изо всех сил излучая уверенность.

Моринага и Сакура покружили перед ним, с каждым шагом ступая всё неувереннее. Наконец они приняли человеческий облик. Моринага с удивлением смотрел в лицо самураю.

— Господин, он не понимает… Разве вы не такой же слуга Её? Разве Она не послала вас им на помощь? Господин пахнет тем же долгом, что и они. Они впустили господина, они лишь хотели показать, что и сами ещё могут справиться… Подготовить для Неё добычу.

Тоётоми не особо вслушивался, всё его внимание было поглощено танцем Сакуры. Ступая легко и непринуждённо, женщина сливалась с тенями на снегу. Оказывалась то ближе, то дальше. Смотреть за этим было физически больно. Тоётоми закрыл глаза. Доверившись инстинктам, ударил мечом за спину. Нечеловеческий вой раздался у самого локтя. Моринага бросился вперёд, выкрикнув имя жены. Тоётоми упал вперёд, повернувшись вокруг оси. Лезвие рассекло Моринагу по диагонали. Обе твари затихли.

Вскочив на трясущиеся ноги, Тоётоми бросился в лес, за Кэнсукэ и Фуюки. Следы вывели его на освещённую луной поляну. Кэнсукэ лежал в снегу и не двигался. Фуюки, с мечами в руках, замер перед высокой женщиной.

— Почему ты здесь, муж мой? — её голос пел ветром над заснеженной долиной.

— Я искал твоей смерти, но даже сейчас не могу поднять на тебя руки. Почему? Почему ты ушла? Почему продолжаешь это? — Фуюки обвёл клинком поляну.

— Я та, кто я есть. Те дни, что мы были вместе, закончились, но они были радостью.

— Но ты ушла! Оставила меня и сына!

— Ему был уже год. Где же он, муж мой? Я оставила тебе своё человеческое дитя, почему ты один? Ответь.

Тоётоми каким-то непостижимым образом знал ответ ещё до того, как Фуюки посмотрел на тело Кэнсукэ. Дева издала горестный крик. Поднялся ветер, снег бил в лицо, залеплял глаза и, казалось, срывал кожу. Тоётоми заслонился рукой и пошёл вперёд, но мгновенно потерял направление.

Буря закончилась так же внезапно, как началась. В оседающем снегу не было никого. Тоётоми бросился туда, где в последний раз видел тело Кэнсукэ и принялся копать. Скрюченные пальцы раскидывали снег, пока не нащупали ткань. Тоётоми вцепился в кимоно и с трудом вытянул Фуюки. Под ним лежал и Кэнсукэ. Оба дышали, но взгляд их, пронизывающий что-то по ту сторону жизни, говорил сам за себя. Их звал покой _—_ и больше не было причин ему сопротивляться.

Остаток ночи Тоётоми потратил на то, чтобы перенести тела Фуюки и Кэнсукэ с поляны ко двору гостиницы. Поминутно падая в снег от усталости, он поочерёдно тянул то одно тело, то другое. Боли не было. Холода не было. Сожалений не было.

Когда небо стало светлее, возвещая скорый приход зимнего солнца, Тоётоми как раз подтащил тяжёлое тело Фуюки к воротам.

Стоны со стороны двора напомнили самураю, что ещё не все дела завершены. Он вошёл внутрь и увидел Моринагу и Сакуру. Их раны причиняли им боль, но не могли убить окончательно. Тоётоми молча смотрел на них. Твари затихли и повернули к нему свои лица. Даже сейчас они не могли — или не хотели — отдалиться друг от друга.

Сил не оставалось — но бросить Моринагу и Сакуру Тоётоми не мог. Он обнажил меч и чуть не выронил его: пальцы почти не гнулись. «Не остаться бы совсем беспалым», — равнодушно подумал самурай.

Им вновь двигало не понимание, а наитие. Умереть даже от таких ран они не могли. Тело само приняло нужную позицию. Танец, разученный всего день назад — а кажется, прошла вечность — задал ритм сердцу и рукам. Дыхание стало ровным, тело лёгким. Тоётоми стал воплощением одного лишь стремления — даровать покой. Клинок сверкнул, описав одну плавную дугу. Сталь не встретила сопротивления обычного тела. Измученные твари словно сами потянулись к избавлению.

Сакура и Моринага лежали на земле, их лица были спокойны, а руки тянулись друг к другу. Тоётоми опустился рядом и остался сидеть. Перед глазами всё расплылось. В памяти одно за другим замелькали лица тех, кто сегодня обрёл покой. Он не знал, кого видит перед собой: Фуюки, Кэнсукэ или хозяев. Он не знал, живы ли они ещё, или это уже призраки.

Зимнее солнце скрывалось за горами, когда он вырыл последнюю яму. Тоётоми похоронил каждого и, как мог, совершил обряд.

Он опустился в тёплый источник и уснул — без надежды проснуться. Утром он собрал припасы, какие смог найти, и вышел за ворота.

Разумеется, путь был свободен. Снежные стены исчезли, будто исполнив приказ, выпустили из ловушки свою незадачливую жертву. Тоётоми брёл вперёд, глядя только себе под ноги. Он не нашёл в себе сил удивиться, когда чуть не наступил на длинный подол богатого платья, но всё же поднял глаза. Лицо девушки было белее снега, а глаза были сплошной тьмой. В этой тьме не было ни намёка на эмоции, но Тоётоми стало спокойно. Налетел ветер, бросив ему в лицо пригоршню снега. Тоётоми зажмурился — и не увидел, как исчезла девушка. В оседающих снежинках привиделись Тоётоми два мужских силуэта. Они поклонились ему — и исчезли.