Колобок

Жил-был дед, со своею старухой, в глухой избе, покрытой тёмными, заплесневелыми брёвнами, а в сенях у них стоял мешок муки, что копилась годами.Летела пыль по закоулкам, ползли по мешкам жучки, плесень плела свои колонии. В глубинах этой трухи зародилась жизнь. Мельчайшие организмы жрали крахмал, мутировали, становились сложнее. Мрела, тлела, набирала влагу мука, и такая в ней завелась жизнь, что мука уже и не мука вовсе. Дышала она сама собой. Жизнью жила.

Говорит раз дед бабке.

--А испеки ка бабка, колобок.

Баба то, размесила тесто, сшибла его в ком, и ком тот, тёплый, подрагивающий, словно живот у спящего младенца, посадила в печь. Вечером достала – а он, поджаристый, румяный, так и светится. Да только странное что-то было было в хлебе том. Не из мира сего.

Не успела она сказать ни слова, как зашевелился комок, рот распахнул свой, полный дрожащих, слепых щупалец, да как кинется на бабку!

Ах, что тут было!

Запах горелого мяса разнёсся по избе, завыли мыши под полом, затрещали доски от скачущих туда-сюда тараканов. Дед, старик беззубый, спал то мёртвым сном и ни проснулся, глухая тетеря, а бабка уж и захрипела под колобком, тело её вспухло, разлезлось, пошли трещины по её коже, потянулись из ран тонкие жилы, вплелись в тесто – и не стало бабы. Только лохмотья одежды её трепыхались, будто в них ветер застрял да глаз, протез стеклянный по полу покатился искрясь в лучах солнышка заходящего.

Не стало бабки.

А колобок уж на пороге, уж в лес пошёл…

****

И увидел его заяц – прыгнул на тропу, уши поднял.

— Колобок, колобок! Куда путь держишь?

А колобок будто в смехе дьявольском затрясся, и губы его расклеились, разошлись пасть отворяя, и глаза в ней зажглись, в пасти той, да не глаза, а ямы чёрные, да к тому ж вонючие, как прорехи в старом гниющем бревне. Чудно́е создание всё ж. И рванулся он – да прямо на зайца.

Ох, жалко зайца!

Только шерсть его осталась на ветке да уши по земле покатились, а сам он уж в тесте том мешается, крутится, тянется,переваривается пока и следа от него не осталось.

Волк на визги заячьи прибежал. Стоит, глядит, охуевает по волчьи.

— Ты что ж, колобок, людёв да зверёв живах прям живьём пожираешь?

Не ответил колобок. Лишь раздулся, поднялся, и выросли на нём лапы, да лапы-то не лапы, а что-то белёсое, с плёнками, с каплями жира ( фу бля какое мерзостное) и вцепились в волка, да так крепко, что рёбра хрустнули, живот лопнул, а глаза и вовсе в глотку ушли. Даже и непонятно как это так, глаза, да в глотку ?

А медведь-то?

Вон он, с дуба слезает, лапы в стороны раскинул.

Идёт, ревёт страшным рыком.

— Чур меня, нечистая сила! Уходи на хуй!

Да поздно…

Схватился медведь за голову. Ать! Да ведь и нет её уже, головы то. Осталась одна шкура, да и та пустая, висит на сучке, словно снятая бережно, без единой зазубрины. А медвежье мясо уж кислоты желудочные внутри колобка растворяют, питают соки медвежье организм чужеродный.

Тут лиса шла.

Хитра лиса!

Смотрит на колобка, видит, какой он стал – не ком, не хлеб, а нечто обвисшее, месиво, и из него глаз шевелится чей-то, и уши растут волчьи, и когти заячьи. Да челюсть бабкина, вставная улыбкой жуткой ухмыляется.

Боится лиса. Но виду не подаёт.

— Ой, какой ты славный колобок! Какой красивый! Подойди ко мне, я тебя песенку спою!

Колобок зашипел, растёкся, будто размяк, потянул к ней щупальца. Челюстью бабкиной страшно защелкала.

Да лиса вдруг как запела голосом сладким.

--Empty spaces what are we living for

Abandoned places — I guess we know the score

On and on, does anybody know what we are looking for...

Another hero, another mindless crime

Behind the curtain, in the pantomime

Hold the line, does anybody want to take it anymorе

The show must go on

The show must go on...

Остановился колобок. Рот в изуилении открыл и слушает восхищения не скрывая.

Красиво лиса пёсню грустную поёт. Аж слеза у колобка по щеке румяной покатилась.

И в этот то миг и раздался выстрел.

Оглушительный, раскатистый, как гром, который рушится в землю самую, всё живое оглушая.

Вздрогнул колобок все телом своим, колобячьим, затрясся, скомкался, словно ткань мокрая, рванулся в разные стороны, а тут его и второй выстрел накрыл!

Стоял дел с ружьём наперевес, седой, огромный, с глазами, как у совы, на Бэтмена чем то со спины и в профиль похожий.

А лиса вжимаясь в землю, дрожала, трясла хвостом, и сама не знала, радоваться ли ей или тоже бежать со всех ног.

Подошёл дед, ткнул остатки колобка носком лаптя.

— Тьфу, дрянь какая мутантская!

Лиса же , молча исчезла в кустах.

И пошёл дед обратно в избу.

Где не было больше бабы, чтобы колобок ему назавтра испечь.