Колобок

«Его душа – душа капитала»

Карл Маркс

— Надь! Спеки еще один!

— С чего же я его спеку, Петр? Муки-то нет совсем!

— А ты поскреби малость, может, чего и наберется!

Баба Надя встряхнула пустые мешки из-под муки, поскребла разделочные доски. Муки и набралось ровно на еще один.

Сильными руками замесила она тесто, накрыла кастрюлю полотенцем и принялась ждать. Как тесто поднялось, вылепила она Колобка. Вышел он несколько меньше, чем другие, потому как и муки на него оставалось всего ничего. Вздохнув, положила она его на противень, помазала маслом и задвинула в печь.

— Надь, ну что? Сумела наскрести?

— Сумела, Петр, — Баба Надя всхлипнула.

— Но-но, ты это дело брось! — седая бородка Петра нервно дернулась.

— Да как бросить, как бросить? — взревела баба Надя. — Как жить-то будем дальше?

— Как жить, как жить. Может, и пронесет нас. Партию эту, булок-то, авось сбыть получится. Колобка доготовь, а я отвезу.

Спустя час по пекарне разнесся аромат свежего печëного хлеба. Баба Надя открыла печь, ухваткой достала Колобка и выложила на стол. Румяные бока его дышали паром.

Жаркий воздух сушил глотку, Бабе Наде стало дурно. Сорок лет она работала пекарем. Руки не знали отдыха и усталости, но с годами переносить жар пекарни становилось всë труднее. Лоб ее покрыла испарина. Она присела, оперлась подбородком о ладонь и пригорюнилась. Со дня на день пекарню ждало разорение. Старик Петр и Баба Надя всеми силами удерживали ее на плаву, но теперь дела обстояли как никогда скверно. Баба Надя всхлипнула. Крошечная капелька пота сбежала по морщинам к брови и сорвалась на поджарый бок Колобка. А слезинка из уголка глаза мелькнула к щеке и устремилась прямиком за предыдущей каплей, глухо плюхнувшись на хлебную краюху.

Вдруг хлебная корочка затрещала, захрустела. Баба Надя в ужасе отпрянула. Колобка, казалось, разрывало изнутри. Его хлебное тело мучительно корежило, пока на поверхности не вылупилось два глаза и вздернутый нос. Пониже разверзлась щель, принявшая форму губ.

— Кто ты?! — вскрикнула Баба Надя.

Колобок покачался на месте и пристально оглядел с головы до ног Бабу Надю.

— Я — Колобок-Колобок! — вдруг раздался утробный голос, — по амбарам метëн, по сусечкам скребëн, на сметане мешëн, в печку сажëн, на окошке стужëн!

— Нет тут окошек, сумрак сплошной, — ответила Баба Надя, перекрестившись. — Как же ты ожил? Сорок лет я мешу тесто, но такого не видала.

— Рабочий пот твой, да горючая слеза свершили чудо. Я — воплощение труда. Творение рук агронома, механизатора, комбайнера, тракториста, водителя, мукомола, крестьянина. Их труд говорит во мне, он составляет мою душу. Много часов трудились руки, прежде чем я в несовершенной форме муки, яиц, сметаны, соли и воды попал в твои. Ты дала мне завершение. Я знаю свое предназначение, меня не проведешь. Но не бывать этому, не быть мне съеденным тобою! — крикнул Колобок и прыгнул на край стола.

— Да кто же тебя есть собрался? — Баба Надя покачала головой.

— Кто-кто, ты! Да старик твой, — обернулся Колобок.

— Я тебя сготовила не для того, чтобы съесть.

— Для чего же? — недоверчиво спросил Колобок.

— Мое дело — печь калачи, караваи, колобки. Дело старика моего — привезти продуктов для готовки, да развезти то, что я испекла по магазинам. Мы за это деньги получаем.

— Странно... нет, так быть не должно, — задумался Колобок. — А в магазине что меня ждет?

— Тебя купят и съедят, — пожала плечами Баба Надя.

— Теперь ясно, откуда сказочке начаться! Ну, везите меня в магазин. А там я уже и дëру дам.

Баба Надя положила Колобка на поднос и отнесла в кладовую. Колобок огляделся. Слева и справа от него безмолвно расположились хлебные тела: калачи, караваи, баранки, батоны. В кладовой было сухо и тепло, аромат выпечки эфиром заполнял пространство.

— Надь, грузовик подогнал я, давай сгрузим товар! — послышался старческий голос из-за двери.

«Товар... Так вот кто я. Товар» — подумал Колобок.

В кладовую зашёл Петр. Кряхтя, он один за другим поднимал тяжелые подносы и грузил в тележку.

— Ха, меня не получишь! — звонко крикнул Колобок, приготовившись покатиться прочь.

— Больно ты мне нужен. У меня уж зубов-то нет. Сиди тихо, я убытка не потерплю, — сухо процедил Петр.

Колобок смолк.

Двери пекарни распахнулись, дневной свет заставил Колобка зажмуриться. В кузове грузовика было темно. Колобок расположился у оконца, лязгнул засов. Двигатель с грохотом завелся, и грузовик двинулся в путь.

В последний раз Колобок взглянул на удаляющуюся пекарню. Маленькое красное здание было едва ли примечательно. Рядом со входом он разглядел фигуру Бабы Нади, она махала платочком вслед.

Путешествие выдалось необыкновенным. Колобок с восхищением глядел на серые громады заводов и колоссов-многоэтажек. По дорогам сновали причудливые автомобили. Около массивного здания с надписью «Центральный Банк» его внимание привлекла огромная людская очередь — змеей извивалась она, заползая с улицы к главному входу. Наконец, за поворотом он увидал магазин. Грузовик подъехал ко входу.

Колобка, кренделей, батонов и прочих хлебобулочных собратьев Петр стаскал внутрь.

Женщина в белом фартуке и колпаке взяла поднос и разложила их на витрине. Колобку новое место жительства пришлось по душе: через стекло витрины он видел улицу. Грузовичок Петра затарахтел вновь и тронулся с места, затерявшись вдали.

Прошел час, второй. Колобок заскучал.

— Эй! Долго мне сидеть здесь? — окликнул он продавщицу.

Продавщица вскрикнула:

— Кто здесь?

— Чего пугаешь, Тонька?! — рявкнул задремавший охранник.

— Мне что-то послышалось... — оправдывалась Тоня.

— Не послышалось! Это я! — крикнул Колобок.

— Что за нечисть..., — охнул охранник и кинулся к Тоне. Тоня обмякла и без чувств упала на пол. — Тонь! Ты меня с этим чертом не оставляй!

Он бил ее по щекам, пока Тоня не открыла глаза.

— Что за напасть? — промямлила она.

— Да, кто ты? Отвечай! Иначе я тебя сейчас поймаю, — рыкнул охранник.

— Я Колобок-Колобок. По амбару метён, по сусечкам скребён, на сметане мешён, в печку сажён. Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл, а от тебя, — Колобок пристально поглядел на бейджик охранника, — Зайцев, я и подавно уйду! Не быть мне на вашем столе ужином!

— Никуда ты не уйдешь, дурная булка! Нам тебя есть резону нет, — буркнул Зайцев, усадив Тоню на табурет.

— Как? — непонимающе пробубнил Колобок. — Чего ради я создан? Чтобы вы меня хотели съесть!

— Хотеть-то хотим, да возможности нет. Моей зарплаты ныне хватает едва сводить концы с концами. Я уж лучше денежку приберегу, да перебьюсь черствым хлебом. Так что жди покупателя, который тебя заберет, — махнул рукой Зайцев, поправил бейджик и уселся у входа.

— Как же ты говорить научился, чудной? — с изумлением спросила Тоня.

Колобок поведал историю о чудесном рождении, пекаре Бабе Наде, о сварливом Петре, дороге и городе за окном грузовика.

Шли часы. Покупателей не было. Суетливые люди сновали за окном. Некоторые лица исказила печаль, другие — ярость, третьи выражали тупое безразличие. Но радости не было ни у кого.

-— Меня кто-нибудь купит? — спросил Колобок. — Неровен час и я начну черстветь. Тогда мое существование вовсе лишится смысла.

-— Как знать, — ответила дремавшая Тоня.

В лавку вошел рослый мужчина в серой куртке. Нелюдимым, колючим взглядом окинул он магазин. Тоня встрепенулась и внимательно следила за каждым движением пришельца. Охранник Зайцев сглотнул слюну.

Незнакомец шагал вдоль витрины, оглядывая товары.

— Дай мне пару батонов, — сказал он Тоне, по-волчьи оскалив зубы.

Тоня сложила батоны в пакет.

— С вас пять тысяч семьсот...

Незнакомец потянулся за пазуху и вынул пистолет.

— Дай мне мои пару батонов, — повторил он, сверкнув глазами на охранника.

Зайцев замер на месте.

Незнакомец вырвал пакет и рукоятью пистолета разбил витрину, осколки стекла искрами разлетелись в стороны. Он начал под завязку набивать пакет продуктами. Волосатая рука с татуировкой волка потянулась за Колобком. Колобок закричал от страха.

Незнакомец взглянул на него. Удивление в его серых глазах сменилось ужасом.

— Что за?!... — успел выдохнуть он, прежде чем был сбит с ног подоспевшим Зайцевым.

Грохнул выстрел. Тоня вскрикнула. Осколки стекла посыпались на землю. Зайцев сумел побороть противника, сел на него верхом.

— Я от бабушки ушел, от дедушки ушел, от Зайцева ушел, а от тебя, Волк, и подавно уйду! — ликовал Колобок.

— Что за лихо... отпусти! Меня дома ждут голодные дети. Жрать больше нечего. Сам же видишь, что на улице. Отпусти!

— Тоня! Вызывай жандармов!

Тоня спешно кинулась в подсобку.

— Отпусти, черт! Если меня закроют, семья не проживет и недели. Я не бандит! Жизнь вынудила меня пойти на преступление. Рабочий я! Пока не сократили...

— Меня это волновать не должно! — Зайцев сплюнул.

— У тебя дома голодные дети? — спросил Колобок.

— Да, — рыкнул незнакомец, — трое. Две девочки и мальчик. Несколько дней ни крохи не видали. Они у меня болезные. Денег ни на отопление, ни на лекарства, ни на еду теперь нет. Как и работы. Проклятый кризис...

Колобок задумался. Он чувствовал, что хлебные бока усыхают. Жизненный срок его ограничен. Оказаться на столе угощением страшно, но еще страшнее сгинуть, не раскрыв своего предназначения. И Колобок понял. Его предназначение — помочь голодным, даже ценой скоротечной хлебной жизни.

— Зайцев, — начал Колобок, — давай отпустим его.

— Нет, — отрезал Зайцев, — я его передам в руки жандармов. Пусть хоть сгниет у них.

— Нет. У него дома голодают дети. Отпусти его, и пусть меня он заберет. Я готов помочь. — Колобок кивнул.

— Не тебе решать, кому ты будешь принадлежать, — ответил Зайцев. — Михаил Потапович, хозяин магазина, не делает подарков. Есть деньги — есть товар. Нет — извольте. Мне за это зарплату платят! За самоотверженную охрану.

Зайцев ликовал: премия за поимку преступника обеспечена.

Спустя полчаса прибыли жандармы. Для острастки они приложились дубинками, заставив грабителя взвыть. Щелкнули наручники. Жандармы затолкали преступника в патрульный автомобиль и рванули с места.

Спустя час у входа послышался низкий рокот двигателя. Крепкие колеса, отполированные черные бока, тонированные стекла. На капоте красовался значок в виде медвежьей головы. Из машины вышел массивный мужчина в коричневой дубленке. Тяжелой походкой направился он к магазину.

К лицу Тони прилипла глупая улыбка. Зайцев услужливо открыл дверь перед вошедшим.

— Михаил Потапович, рады вас видеть! — воскликнула Тоня.

— Что тут у вас произошло? — проревел Михаил Потапович.

— Пресечена попытка ограбления! — Зайцев щелкнул ботинками.

— Чего украсть хотели?

— Хлебобулочные изделия, Михаил Потапович, — отчеканил Зайцев.

— Хлебобулочные изделия... Дали бы хлеба бедолаге. Сейчас каждый, и отъявленный преступник, и добропорядочный гражданин обречен быть вором. К тому же, не все ли равно? Деньги — пшик, — Михаил Потапович достал кошелек, вытряхнул купюры и монеты. — Держи, Зайцев. Твоя премия за пресечение попытки ограбления. Только потрать поскорее, уже завтра на рассвете эти деньги обесценятся еще в три-четыре раза. Товары залеживаются на прилавках. Выручки нет. Предприятия простаивают без заказов, платить работникам нечем. А человек без денег никакой не покупатель. Круг замкнулся. Выход из него только один — испить эту горькую чашу до дна. Без остатка. Закрыть, уничтожить, раздавить то, что сделано руками человеческими, пока вновь не воспрянет промышленность. Неловко передвигая ноги, она постепенно вновь перейдет на уверенный шаг, рысь, галоп, заваливая прилавки огромным количеством никому не нужных товаров, которые будут лежать без своего потребителя. И всë по новой… Круг замкнется. Абсурд нашей эпохи. Предки умирали от недостатка, наша участь — умереть от пресыщения. А всë почему, Зайцев?

— Почему? — спросил побледневший Зайцев.

— Потому что должен быть контроль. В погоне за прибылью и я, и мой конкурент производим как можно больше. Нас совершенно не заботит, сколько и чего требуется обществу. Мы совершенствуем печи, заводы, внедряем удобрения на поля, опутываем континенты сетью дорог и проводов, мчимся по планете в поисках ресурсов и покупателей, объявляем войны, свергаем правителей и назначаем новых, подчиняем, порабощаем, разделяем и властвуем ради чего? Ради прибыли. То-то и всего. Завтра лавка закрывается, как и почти все лавки в городе. Как и пекарни. Как и фермерские хозяйства. Дай Бог вам пережить эти времена. На рассвете приедет грузовик. Водитель скажет, что делать, — Михаил Потапович горько усмехнулся. — Пусти меня в уборную, Тоня.

«Видимо, и Медведь меня есть не собирается» — подумал Колобок и крикнул:

— Меня никто на свой стол не поставит на ужин? Никому не опробовать моей корочки? Чего ради я появился на свет?

Михаил Потапович остановился и сказал, не оборачиваясь:

— Ты — излишество. Невостребованный продукт. Зазря истраченные мука и сметана, труд пекаря, агронома, комбайнера, механизатора, тракториста, водителя, мукомола, крестьянина. Ты — ничто.

— Я не верю ни единому слову! Люди за витриной голодны, я нужен им!

— Ты нужен был мне, чтобы получить деньги. Теперь они не стоят ничего. И толку от тебя никакого. Ты слишком дорог. Слишком качественные продукты ушли на тебя, слишком много затрачено. Наступила эпоха чёрствого хлеба с примесями из отрубей. Золотая жила. Еще выгоднее вить веревки и варить мыло. Спрос сегодня на них возрос, — хмыкнул Михаил Потапович и вошел в уборную.

Колобок был в ярости. Он рвал и метал, носился по прилавку, скидывал на пол усохшие баранки и затвердевшие батоны. Он чувствовал приближение собственного бесславного конца. Говорить становилось тяжелее, панцирем сковывала черствеющая корка. Труд множества людских рук горел в нем огнем, бунтовал и сопротивлялся, требовал исполнить предназначение.

Из уборной послышался хлопок и грохот.

Зайцев и Тоня бросились на звук. Дверь заперта изнутри. Зайцев схватил лом и выкорчевал ее с петель. Михаил Потапович лежал на животе, нелепо раскинув ноги. Лужа крови растекалась у его массивной головы. Рука не разжимала пистолет.

— Сдох, — сказал Зайцев и пнул труп.

— Ты что делаешь? — Тоня в ужасе вскинула руки.

— Ты слышала, что он говорил? Речи коммуниста, — сплюнул Зайцев. — Хорошо, что мне не пришлось самому пачкать об него руки.

— Какой же он коммунист?! Он же бизнесмен!

— А кто этих красных знает? Коварные они. Знают, как затеряться в толпе и вести свою тлетворную пропаганду. — ответил Зайцев.

Тело Михаила Потаповича забрали жандармы и бригада фельдшеров.

Темнело. Тоня мыла полы в уборной, сливая кровавую воду в раковину. Зайцев дремал на табурете у двери.

Колобок прислонился к стеклу. Черная тоска окутала его сердце.

Вскоре Тоня сняла фартук, накинула на плечи плащ и собралась домой.

— Ни одного покупателя за день... вот так да. Видимо, правду говорил Михаил Потапович, — тихо проговорила она и вышла. — Завтра не жди меня, Зайцев. Я не приду. Прощай, Колобок.

Тоня помахала рукой, размазала слезы по щекам и вышла. Наступила ночь.

На рассвете Колобка разбудил знакомый рокот двигателя. У входа тарахтел грузовик. Рядом в табачном дыму стоял Петр.

— Эй! Просыпайся, Зайцев! Грузить пора, — крикнул он, топча сигарету.

Зайцев неспешно поднялся, подтянул штаны и открыл дверь.

Вместе принялись они грузить содержимое прилавков в кузов. Крендели, связки баранок, батоны и булки, пироги, калачи, бублики и россыпи сушек — всë летело на грязный жестяной пол. Петр взял Колобка подмышку.

— Пëтр. Пëтр! Куда ты меня несешь? Чай, не к Лисе? Я и сбегать не собираюсь, пусть ест. А то так и пропаду даром, — проговорил Колобок.

— Ага, к Лисе, к Лисе, — ответил Петр и швырнул Колобка в кучу.

Грохнули двери кузова.

Колобок выглянул в оконце. Перед его глазами вновь мелькали дома, тротуары, деревья, прохожие. У Центрального Банка очередь будто не уменьшилась с прошлого раза. Люди упрямо стояли на своих местах. Автомобилей на дорогах стало куда меньше. Вдруг он увидал знакомое красное здание.

«Пекарня. Интересно, как моя Баба Надя там поживает? Не спросил я Петра, позабыл» — подумал Колобок.

Он пригляделся. Окна заколочены. Дверь нараспашку. У входа груды хлама: ящики, обертки, куски бичёвок. Пекарню постигла участь сотен предприятий города.

Грузовик ехал все дальше и дальше. Город остался позади. По обочинам мелькали кустарники и лесопосадки. Внезапно он притормозил и повернул с дороги, медленно пополз по колдобинам и ухабам.

Колобка швыряло по кузову, со всего маху ударялся он о борта. Хлебные бока хрустели и крошились.

«От меня для Лисы так ничего и не останется» — подумал он.

Но тут грузовик остановился, двигатель смолк, дверцы кузова распахнулись. Пëтр уже держал в зубах сигарету. Пустив дыму, он сказал:

— Колобок, ну, давай. Пора. Прыгай с кузова!

«Наконец-то!» — подумал Колобок, взял разгон и покатился что есть сил.

Кубарем слетел он с кузова в глубокий овраг, измарав бока грязью и опавшей листвой.

— Пëтр! А где Лиса? Кто меня есть-то будет? — крикнул он.

Вслед Колобку сверху полетели и его мучные собратья.

— Пëтр!

Пëтр бросил окурок в овраг и взял лопату. Комья земли посыпались сверху.

Колобок скрывался в грязи. В последние минуты жизни он силился понять, чего ради над его созданием без устали трудились десятки рабочих рук, чтобы он встретил столь бесславный конец. Глухим эхом отзывался голос Михаила Потаповича: «Бесполезен. Излишен. Товар. Выгода. Кризис перепроизводства». Слова повторялись в хлебном сознании до последнего. В памяти Колобка мелькнули воспоминания о теплых руках бабы Нади.

«Я полезен. И нужен. Но оказался волею странного людского обычая в руках тех, кому моя питательная натура ни к чему. Выгоду видели они во мне. И выгоды я не принес. Странное, бесчеловечное время» — думал Колобок, пока полностью не скрылся под пластом земли, и свет пламенного труда в его теле не погас.