Кольцо и прочее наследство

Октябрь в том году выдался теплым, если не сказать жарким. Это привело к удивительному феномену: в городе стояли тропические ночи. Впрочем, и за городом, на кладбище, было ничуть не лучше. Ветер молчал, влажный воздух был пропитан запахом свежих могил, и луна, обычно холодная и отстраненная, казалось, сегодня грела темный воздух, наполняя его удушающим дурманом.

Николас, махавший лопатой вот уже третий час, то и дело вытирал пот со лба. Поначалу он сопровождал это проклятиями в адрес столь неподходящей ко времени погоды, но чем ближе становилась его цель, тем упрямее сжимал он губы, поглощенный одной страстью: добраться наконец до гроба своей мамаши.

Не то, чтобы он сильно соскучился по усопшей. Просто она унесла в могилу то, что теперь нужно было ему позарез: свое обручальное кольцо. Александра, роскошная и капризная девка с соседней улицы, за которой он уже не первый год ухаживал, этим летом, смеясь, наконец пообещала ему выйти за него, но только если он сделает ей предложение как положено, с кольцом – кольцом, достойным именно ее.

С тех пор Николас разрывался между эйфорией и паникой, ведь кольца краше, чем носила его мать, не сыскать нигде, это знала вся округа. Как не сыскать и девки краше Александры, что тоже было известно всем. Что еще хуже, это хорошо знала и сама Александра: она не взяла бы никакое кольцо, кроме материного, пользуясь правом роскошной женщины на исключительное.

Вот только мать его, строгая (как минимум на вид) христианка, не пропустившая ни одной воскресной проповеди, Александру презирала и кольцо бы ей в жизни не отдала. Сама мысль, что нечто ее (неважно, кольцо или сын) могло принадлежать женщине легкого поведения, болтавшейся по ресторанам и театрам, приводила ее в бешенство. В смерти, впрочем, выбора у нее не оставалось: зная свою избранницу, Николас спешил принести ей этот дар, пока она не выбрала жениха получше и порасторопнее, готового осыпать ее подарками, стоившими таких денег, какие ему и не снились.

Подогреваемый этими мыслями, мужчина копал и копал. Наконец, лопата ударила по дереву. Еще удар по гробу, второй - и после особенно неудачного взмаха, раздался скрежещущий звук, от которого заныли зубы. Не священные трубы архангелов, но адский скрип и стон лакированного дерева материнского гроба. «Эврика!» — мог бы воскликнуть он, будь он археологом. Но он был всего-навсего грешником и вором, так что прошептал лишь: «Чёрт побери, наконец-то!», — и принялся расширять пролом, сквозь который уже подмигивала ему шелковая подкладка цвета спелой сливы. Даже в смерти матушка не оставила своих привычек к нарядам.

Проделав подходящего размера дыру, Николас изловчился и вытащил под ночные небеса левую руку усопшей мамаши. Кольцо было тут как тут, красовалось на ее скрюченном, окоченелом пальце. Приложив усилия, несравнимые с теми, что пришлись на раскопки, мужчина содрал кольцо с ее руки, сунул его в карман и уже было собрался приступить к сокрытию следов своего ограбления, как ему на плечо медленно, с невыносимой тяжестью, опустилась рука. Сквозь тонкую ткань мокрой от пота рубашки он почувствовал обвисшую, холодную и влажную кожу, слипшуюся с костями. И завизжал - как последняя девка на срамной пьянке.

Отшатнувшись, он рухнул на крышку, приземлив зад в только что расковыренную дыру в гробу. В пятую точку что-то впилось – то ли заноза, то осколок кости. Он наконец поднял глаза и обмер, потеряв дар речи. Перед ним стояла, развернувшись вполоборота, завораживающе прекрасная женщина. Казалось, она сияет в этой темноте – сияет мертво, словно слепая звезда.

– Не только вор, но и трус, – произнесла она с лёгкой укоризной, каковой обычно удостаиваются гости, разложившие мокрые носки на каминной решётке. – И, я погляжу, ещё и эстетического вкуса лишён. Копать в такую ночь… В ночь для вина и серенад… - она поморщилась, поднимая взгляд к луне. – Мальчишка. Зачем ты пытаешься забрать то, что теперь принадлежит мне?

Николас просипел невнятный вопрос, но ей этого хватило, чтобы понять его мысль. Сеньора оказалась столь же умна, сколько и прекрасна.

- Мне, мне. Кому же еще? - она подняла голову и чуть повернулась. Лунный свет лег на ее лицо, осветив его полностью, и стало видно, что его левая часть мертва. На миг показалось, что из пустой глазницы выглянула змея.

- Я - хозяйка того мира, который ты решил ограбить, обобрав свою мертвую мать, - она чуть склонила голову, изучая мужчину со смесью любопытства и отвращения. - Что толкнуло тебя на столь мерзкое преступление?

И вновь он выдавил из себя лишь невнятное бормотание, теперь звучащее как жалобный скулеж застигнутого на месте кражи котлеты пса.

- Любовь, вот как. Любовь и грязь и впрямь зачастую идут под руку в вашей семьей, - сеньора чуть поморщилась, бросая взгляд на разверзнутый гроб. - Что ж, дам тебе шанс уйти. Просто верни мне кольцо. Или я заберу его сама, придя на твое ложе, как ты пришел на мое, спустившись в могилу усопшей. И чтобы ты не сомневался… - она склонилась к мужчине и припала к нему зловонным ртом, из которого сыпались скользкие опарыши, — вот тебе моя визитная карточка. Думай.

Мертвая женщина пропала. Ее поцелуй же остался на его дрожащих губах, растекаясь ядом по телу, отравляя кровь и плоть своей отвратительной, противоестественной жизнью — червивой, скользкой, прораставшей в него цепкой дрянью мертвечины. Вкус был таким, будто он жевал мокрый, плесневелый хлеб.

Николаса пробила мелкая дрожь. Кое-как он выбрался из могилы и рухнул в корнях древнего дерева, раскинувшегося над могилами его предков. Их здесь лежало с избытком: Марши не были древним родом, но все же приехали в эти земли давно и были семейством успешных ростовщиков, занимавших почетные места хоть за праздничным столом, хоть на кладбище.

Взгляд Николаса вдруг наткнулся на могилу его двоюродного дяди. Словно в бреду, он увидел перед собой его мертвое, бледное лицо. Дядя умер молодым и красивым мужчиной, не оставив ни наследников, ни распоряжений, а его наследство, если не считать части в семейном деле, сводилось к пачке страстных писем местной профурсетке, аккуратно перевязанных голубой ленточкой — последний шик, который он мог себе позволить.

Девка была отчаянно красивой и страстной, и в эту страсть он и влюбился. Она тоже влюбилась. Сначала в него, потому в другого, потом в третьего. Отказываясь от разумной жизни честной жены и матери, она блистала на сцене театра, в чьих-то постелях, на скачках и балах, отдаваясь всему так, что сводила с ума каждого, кто ее видел. И дядя Николаса тоже сошел с ума.

Не мудрствуя лукаво, как и подобало их роду, он решил вопрос кардинально. Не умея заполучить ее, он однажды взял револьвер, поехал к ней, застрелил ее, ее любовника, ее прислугу, двух белых собачек с розовыми ошейниками – всех, кого встретил. А потом скотски напился и, с присущим ему изяществом, захлебнулся собственной рвотой, уснув вечным сном в компании двух трупов, двух собачек и своего разбитого сердца.

«Вот и все любовные утехи», — подумал Николас с внезапной и болезненной ясностью. Неловкая ситуация - постыдный конец. Николас невнятно хмыкнул, представив эту картину. Вспомнил Александру и ее смех. Задумался, где она и с кем. Вспомнил хитрые ухмылки ее дворовой девки, которые та дарила ему при каждом его визите.

А потом встал, бросил кольцо в могилу и пошел домой. Спать.

Вкус смерти медленно испарялся с его губ.