Комета Сорена

Если у меня проблемы – я иду к Кайсе.

Чёрт побери, я взрослый человек, женатый – пока ещё женатый, но, если у меня проблемы, я иду к ней. Потому что Кайса – моя подруга, мой ментор, мой мотиватор, моя вторая голова, мой бесплатный психоаналитик и мой литературный агент. А ещё она русская. Это важно.

Её полное имя очень сложное для меня, хотя я не обделён чувством языка, даже наоборот. Когда я слышу его – я слышу, словно большая волна набегает на берег, врезается в серые камни скал и медленно откатывается обратно. У неё длинное всё, и имя, и middle-name, которое в России называют “отчеством”, и фамилия, поэтому я не могу произнести это вслух целиком – мне не хватает дыхания. Поэтому я бешу её, называя Кайсой. Но это только одна из причин. Её муж и мой соавтор Эрик не делал так ни разу – он бывший профессиональный спортсмен и с дыхалкой у него всё в порядке. Да и бесить жену ему гораздо менее выгодно, чем мне.

Как писателю, мне жутко интересно наблюдать за этой странной парочкой. Когда Эрик, непривычно пьяный в лоскуты и с бескрайней тоской во взгляде по утерянной навсегда, как ему тогда казалось, любви, первый раз рассказал мне о Кайсе и истории их знакомства, я даже не сразу поверил в его рассказ. Это звучало, как фэнтэзи. Как бульварный детектив.

Или как пьяный бред.

Второй раз я не поверил, когда впервые увидел её – восхищённая речь Эрика, пересыпанная превосходными формами слов, никак не сочеталась с очень посредственной внешностью Кайсы. Она не то, чтобы была некрасивая, нет – хорошо сложённая, с правильными чертами лица и круглыми славянскими глазами, но… какая-то незаметная, что ли. Я бы мимо такой прошёл, не зацепившись взглядом. И сама Кайса никак не сочеталась с Эриком, холёным, атлетичным и ослепительно красивым мужчиной, который просто отлично бы смотрелся на рекламных брошюрах “Посетите Швецию”. Но, как только я познакомился с ней поближе…

В общем, как писатель, я изучал их, а как человек – страшно завидовал им обоим. Потому что они, чёрт возьми, любили друг друга так, что в упор не видели никаких препятствий, которых между ними было довольно много. И они все их снесли к едрене матери, как вскрывшаяся горная река сносит всё на своем пути, вне зависимости от веса и габаритов. Начать хотя бы с того, что при нашем знакомстве с Кайсой она очень аккуратно и небыстро формулировала предложения на английском, а шведского не знала вовсе. А уж когда с ней познакомился Эрик, она вообще знала хоть какой-то язык, кроме русского, крайне плохо, и как они общались – я и сейчас могу представить с большим трудом. Но, тем не менее, в настоящий момент они были вместе, они были женаты, и, если честно, я им не был особо нужен.

А вот друг ради друга они были готовы на всё. Я имею в виду – совсем на всё.

Пусть я никогда ничего такого не видел своими глазами, но я очень легко мог представить спокойного, словно даже подмороженного Эрика, сжимающего длинными пальцами горло своего соседа, и объясняющего ему в литературных выражениях, что “эта грязная русская” – неподходящие слова для описания его жены в кругу общих знакомых. И я очень хорошо мог представить Кайсу, с милой улыбкой подающей критику, обдавшему дерьмом последний роман Эрика, кофе, куда она только что щедро плеснула яду. Почему они взялись меня опекать – загадка, которую я за несколько лет нашего знакомства и нашей дружбы так и не разгадал, но греться в лучах их любви мне нравилось.

Поэтому, когда Биргитта сказала, что наш брак больше не имеет смысла – я пошёл к ним.

Кайса умная. Кайса хитрая. И именно Кайсу невозможно было обмануть с этим проклятым браком, чуть не уничтожившим во мне всё живое до состояния выжженной пустыни – она видела меня насквозь. Эрик до сих пор думал, что у меня была какая-то воля, когда я женился, но Кайса своим непостижимым шестым чувством чуяла правду.

И у этой правды было имя.

Анна.

Её имя гораздо короче, но моё дыхание каждый раз сбивается, ещё на первом слоге, а сердце словно временно прекращает сокращаться, стоит мне лишь открыть рот, чтобы произнести его. Мы так давно знакомы, но это случается каждый раз, без сбоев и пропусков. С первого дня, с того момента, когда я увидел её на приёме, устроенном русскими продюсерами, купившими наш с Эриком самый успешный сценарий для адаптации в России.

Я помню, как мои руки, влажные от волнения, мяли рукав дорогого смокинга Эрика, пошитого ещё в те времена, когда его имя было гораздо известнее моего. Сейчас-то дело обстоит ровно наоборот. Я даже не слушал, что Эрик мне говорил, хотя общий смысл его речи был мне понятен и так – мне следовало моментально перестать портить хорошую вещь, проявить немного наглости и подойти к Анне, пользуясь тем, что на неофициальной части мероприятия всей съёмочной группе были представлены сценаристы, чья история и должна была лечь в основу нового русского сериала. Но я не мог. Она была слишком ослепительна, ее точёные белые плечи вскипали из нарядного бирюзового платья, как пена из обрушившейся на берег волны, а в глазах отражалось сумеречное зимнее небо Стокгольма, караулящее меня за стенами этого роскошного зала. Я словно присутствовал при рождении Афродиты, и чувствовал себя муравьём, ставшим свидетелем этой сакральной сцены не по своей воле. Смотрел на неё и не мог оторваться, каждую секунду очень чётко осознавая, что оскорбляю её совершенство своим чересчур пристальным вниманием.

По дороге домой Эрик, будто между делом, посоветовал мне поговорить с Кайсой, как только она вернётся в Стокгольм. И первый раз в моей жизни я отказался последовать его совету. “Это не любовь” – краснея, сказал я.

Разумеется, это была не любовь. Это была болезнь, тяжелейшая инфекция с лёгким, как вздох, именем. Поэтому он и вспомнил про Кайсу.

Кайса могла мне помочь, или, как минимум, понять и ободрить – и дело не только в её хорошо развитой эмпатии, она сама была больна Эриком несколько лет, в той, прежней его жизни, когда она состояла в фан-клубе его футбольной команды. Но, вопреки любой здоровой логике, я взял с Эрика слово, что Кайса о моём позоре не узнает. Эрик, разумеется, сдал меня ей, но, к его чести, тянул до последнего. До того момента, когда мы вдвоём завели ситуацию в такие дебри, что разрулить её могла только Кайса. Предварительно сообщив нам, что мы с ним два идиота. Как будто мы сами уже не поняли.

Моё сердце не могло вместить в себя всей той бури переживаний, которые я тогда испытывал – это лишь мышца, она ограничена по объёму. И я сделал то, что делал всегда в такой ситуации – я стал писать. А Эрик стал моим дьяволом, нашёптывающим мне в ухо, что писать просто так – непроизводительно, и я могу использовать свой талант, чтобы выбить из жадной Вселенной шанс снова её увидеть. И уже не в качестве неизвестного за пределами Швеции сценариста.

Я добился своего. Я увидел Анну второй раз – в театре, где она работала (в России говорят “служила”, но я не понял разницы), бросив к её ногам свою пьесу, написанную для неё, в мыслях о ней. Пьесу, которая должна была прославить Анну. Написать её оказалось очень просто – я был только проводником той высшей силы, которая создала моими руками гениальный текст.

А вот дальше стало сложно, так сложно, что если бы я знал заранее, во что мы влипнем в этом чёртовом театре, я бы даже не взялся. Мы с моим искусителем поплатились оба – и если я пострадал только морально, то Эрик ещё и физически. Россия не была ласкова к нам обоим. Но об этом мне до сих пор вспоминать очень тяжело – я помню, с каким облегчением я выдохнул, когда, наконец, спровадил эту сладкую парочку в аэропорт и остался в России один. Мне было необходимо добить своим лбом последнюю стену и довести задуманное до конца – увидеть Анну в написанной мной для неё роли на сцене.

Анна всё это время была рядом, но не со мной. Я продолжал ей любоваться - даже в дурацких багги-шортах по колено, уродующих всех, кто их носит, она была хороша ровно так же, как в вечернем платье. Шорты могли быть даже замызганными – однажды она окатила из лужи и меня, резко остановив свой велосипед у края тротуара. Опять опаздывала на репетицию и неслась, как бешеная. “Ох, Сорен, ради бога, извини!”. В моих ушах звучало только эхо её голоса, и я стоял на тротуаре, идиотски улыбался и молча смотрел, как грязная вода пропитывает мои брюки, пока она, одной рукой расстегивая шлем, другой тащила свою адскую машину к служебному входу театра.

Я снова струсил и ни в чём ей не признался. Несколько раз я собирался, но… Каждый раз я думал – а вдруг это не любовь? У меня перед глазами был эталон любви из палаты мер и весов – Эрик и Кайса, словно спаянные огнём свой страсти в единое существо, игнорирущее почти всё, что находится снаружи кольца их сплетенных рук, и я страстно жаждал сигануть рыбкой в такой же бесконечный океан нежности, что плескался между ними. А моё чувство на этом фоне вдруг показалось мне мелким. Готов ли я был ради Анны отдать всё? Нет, я не был готов. Я даже не был бы готов переехать в Россию насовсем, если бы она позвала – всего за три месяца я насмотрелся там такого, что прожить ещё хотя бы месяц там я не смог бы. А мелкое чувство было её недостойно. Не стоило и предлагать. Поэтому я предложил ей дружбу. И такой вариант устроил нас обоих. На первый взгляд.

Остатки своей одержимости я выбил из себя, отправившись в постель с другой женщиной – страстной, неуправляемой и ни чём не жалевшей. Не пожалевшей в итоге и меня.

Впрочем, на время это помогло мне. Пока я не понял, что у Анны тоже кто-то есть.

Сначала это были мелкие признаки, я чувствовал их, как паук чувствует малейшие колебания паутины, сбегающиеся по тонким нитям в его логово. Но на премьерном спектакле Анны я понял это явно. Увидел. Её и какого-то шикарного парня, одни ботинки которого стоили, как всё, что у меня было с собой. Тогда я оставил свои цветы, которые, разумеется, заказала для меня Кайса, позвонив какой-то своей подруге, в гримёрной Анны, черкнул на картонке пару извиняющихся строк и вызвал такси. Утром я уже летел в Стокгольм – в России мне было делать совершенно нечего.

На свадьбу Эрика и Кайсы я пришёл свежеиспечённой звездой литературы, только что издавший свой первый успешный роман, пожинающий первую большую славу, и под руку с Биргиттой, неудачливой актрисой, зато удачливой блогершей, которую в лицо знала вся Швеция и даже пара сопредельных стран. Да, я решил, что если сработало один раз – сработает и ещё, и не стал сопротивляться, когда она пригласила меня к себе. И оказался прав – сработало. К тому же женщину я выбрал просто очень удачно. Большую часть часов в своих сутках я стал проводить на тусовках и интервью – как и она. Мне вдруг очень захотелось окончательно истребить в своей жизни любой русский след, и это была вторая причина, по которой моя подруга Екатерина Савельева окончательно стала для меня Кайсой Нильсен.

Жизнь с Биргиттой не оставила мне ни минуты свободного времени даже на писательство, не говоря уже о том, чтобы вспоминать о русской актрисе, перечертившей моё небо яркой кометой и ушедшей в бесконечность вселенной. Впрочем, как комета, она иногда появлялась снова – писала мне на Рождество и в день рождения, спрашивала, как дела, мы немного болтали о каких-то пустяках, и она снова скрывалась за горизонтом. А потом взяла и пропала совсем. Говорят, с кометами такое бывает: если верить учёным, ту, что описал Галлей, на Земле больше не увидят.

Я хорошо помню день, когда Кайса прилетела из очередной деловой поездки в Россию совсем больная, настолько, что с трудом держалась на ногах и почти ничего не соображала от высокой температуры. Я явился тогда к ним, потому что у нас с ней была назначена в издательстве встреча. Но почти сразу понял, что Кайса неспособна даже дойти до кухни и самостоятельно налить себе воды, хотя она попыталась выйти и поздороваться со мной, скользя плечом по стене от слабости. Эрик почти сразу увёл её обратно в спальню, попросив меня посидеть тихонько в гостиной, пока он соберётся и мы отправимся разбираться с делами в издательстве самостоятельно. Дескать, раньше же как-то справлялись без неё, это теперь она нас избаловала до невозможности тем, что решала все денежные вопросы за нас.

Вещи Кайсы были раскиданы по дивану – Эрику что-то понадобилось в её чемодане, и он просто перевернул его, высыпав всё содержимое, часть которого раскатилась по ковру. В куче одежды я увидел уголок яркого журнала, который окончательно убедил меня, что Кайсе было совсем плохо – к таким изданиям она обычно не подходила даже на пушечный выстрел. Разумеется, он был на русском языке, но во всём мире эти жёлтые издания выглядят одинаково, и его содержание я мог предсказать ещё до того, как взял его в руки, чтобы скоротать десять минут ожидания, разглядывая картинки и кричащие заголовки.

С одного из этих фото на меня внезапно посмотрела Анна. Что ж, возможно, журнал был куплен Кайсой ещё вполне в здравом рассудке. Она ведь тоже могла зацепиться за это фото.

Я метнул быстрый взгляд в сторону спальни и, внутренне сгорая от стыда, достал телефон. Онлайн-переводчик быстро перевёл для меня два абзаца, набранные незнакомым шрифтом. Комета больше не вернётся, обречённо подумал я тогда. Анна вышла замуж, за того, в бесстыдно дорогих ботинках, и фото было как раз с их свадьбы. Я быстро переснял страницу и, всё ещё косясь на дверь спальни, швырнул журнал обратно, а потом вскочил, почувствовав, как под моим ботинком хрустнул пластик какой-то косметической баночки, прикрыл яркие страницы рукавом трикотажного свитера Кайсы и еле успел плюхнуться обратно в кресло до того, как вернулся Эрик.

Всю встречу я сидел, как на гвоздях, подписав всё, что мне подсунули – Эрик такой занудный, когда дело касается денег и контрактов, что он бы не пропустил ни одного пункта, ставящего нас в невыгодные условия, поэтому я положился на него. А сам думал только о том, как побыстрее оттуда выбраться. На крыльце издательства я как можно короче попрощался с Эриком и рванул в ближайшее кафе, где мне никто не помешал бы рассмотреть снимок подробнее.

Судя по фото, Анна была счастлива. Текст, как и полагается текстам в жёлтой прессе, обсасывал тему суммы, потраченной на свадьбу. Сумма внушала. Что ж, получалось, что я всё сделал правильно – даже сейчас, со свалившимися на меня славой и достатком, я не смог бы позволить себе выбросить такую сумму на свадьбу, а уж тот нищеброд, который пожирал её глазами из тёмного зрительного зала, точно не смог бы дать ей ничего такого. Да, мне, в отличие от моих друзей, повезло родиться в состоятельной семье и проблем с деньгами я не знал никогда, но деньги моей семьи – не равно мои деньги. Я свои зарабатывал сам. И когда я, сжимая в руках свою первую пьесу, переступил порог петербургского театра, их у меня было совсем немного, настолько немного, что Кайса, получая процент от моих контрактов, вынуждена была ещё и подрабатывать.

Ну вот, подумал я, я снова не готов для женщины хотя бы даже на такое ограниченное безумство. Выходит, это снова не любовь. Я ещё немного посмотрел на тело Анны в подвенечном платье и стёр фото из памяти телефона.

Той же ночью, лаская Биргитту, я вместо презерватива достал из прикроватной тумбочки бархатную коробку с кольцом, купленным по дороге домой, и положил прямо на её обнажённую, идеальной формы грудь. Биргитта распахнула глаза и дёрнулась было за фотоаппаратом, но почти сразу осеклась – ситуация была, прямо скажем, не для её блога, да и мы ещё не закончили. Но она согласилась, а я был счастлив, что она согласилась.

Снимки она сделала чуть позже, даже не дойдя до душа, всё ещё голая, с рассыпанными по плечам льняными локонами – настолько ей не терпелось поведать о моём предложении всему миру. Я дорого бы дал, чтобы посмотреть на вытянутые от этой новости лица Кайсы и Эрика, но Биргитта меня опередила – они узнали обо всём из соцсетей. И всё равно при встрече смотрели на меня так, словно я совершил каминг-аут.

А сегодня всё закончилось. Я шёл привычной дорогой к дому Кайсы и Эрика, твердя про себя на каждый свой шаг – слава богу, слава богу, слава богу. Жить напоказ, особенно, когда Биргитта развернулась на полную мощность в отношении меня, как контента, оказалось безумно тяжело, и к тому же я почти кончился, как писатель. У меня не осталось времени не только на занимательную астрономию. Даже не знаю, что бы со мной стало в ближайшие годы, не вернись я сегодня с полдороги домой за забытым блокнотом. И не увидев, что Биргитта в нашей постели не одна.

Я не буду врать, что меня совсем никак это не задело. Задело, и настолько, что, придя к своим друзьям, я первым делом поругался с Кайсой, нахамив ей в ответ на вопрос, какие финансовые последствия потянет мой развод. Эрик позволил ей смыться из дома и весь удар моих эмоций принял на себя, но, глядя в его ледяные синие глаза, я всё же понял, что извиниться надо – внезапно я очень явно ощутил, что его длинные пальцы однажды могут сомкнуться и на моём горле. Взяв с него слово, что он не перескажет Кайсе ни одной услышанной от меня сегодня фразы, я принялся каяться. И даже хорошо, что моим исповедником стал именно Эрик – он избавил меня от ненужной жалости. Жалел я себя и сам неплохо.

Я рассказал ему, как засыпал в такси по дороге с очередных съёмок, а утром Биргитта поднимала меня ни свет, ни заря для поездки куда-то, где нам нужно было засветиться вместе. О том, как быстро в нашем браке практически пропал секс, потому что было либо некогда, либо уже никак, просто от усталости. О том, что если бы я решил совершить преступление, меня нашли бы за день – ведь каждый мой шаг был запротоколирован на камеру неуёмной Биргиттой, и в её телефоне обязательно нашёлся бы снимок или видеоролик, где я прячу краденое или зарываю труп. И о том, как мне тяжело смотреть в глаза Кайсе, когда она спрашивает меня, сколько ей нужно ещё выторговать времени у издателей, чтобы я дописал, наконец, книгу, по которой у нас горит контракт.

Я с мастерством автора чернушных триллеров описал Эрику (как назло, писавшему именно в этом жанре) всю картину увиденного в спальне, упиваясь физиологизмом описываемой мной сцены – вплоть до сползшего с ноги Биргитты чёрного чулка с кружевной резинкой, о которых она раньше отзывалась, как о невыносимой пошлости. Но для любовника всё же их надела.

Я выложил ему то, что словно обухом треснуло меня по голове – ведь мы же с Биргиттой не любили друг друга, мы заполняли друг другом зияющие пробелы в нашем существовании, и я с самого начала мог это увидеть, но, пытаясь унять ставшую уже привычной тоску, умудрялся всего этого не замечать почти год.

Потом я вздохнул, набрал воздуха, как перед прыжком с вышки, и рассказал последнее, оставшись перед другом окончательно морально голым. Анна, Анна, Анна… Я чуть не задохнулся, пока рассказывал – моё дыхание всё ещё перехватывало, когда я произносил её имя. Эрик молча слушал, лишь один раз подал голос, предложив мне выпить. Но я попросил воды и продолжил.

Когда я замолчал, он ничего не спросил у меня. Но я ему ответил. Нет, сказал я, это всё ещё не любовь. Это тоска о том, что могло сбыться, но не сбылось. И с Биргиттой тоже не сбылось – я ведь в самом деле искренне думал, что люблю её, красивую, внешне такую беззаботную и живущую одним днём, а по факту планирующую эту беззаботность на пять лет вперёд и пользующуюся любой возможностью для поддержания своей популярности. А в конце я ещё и добавил невпопад, что если Кайсе была дорога раздавленная мной баночка, я куплю ей такую же.

Эрик закрыл лицо красивой крупной ладонью, блеснув обручальным кольцом, которое он с момента выхода из мэрии под руку с Кайсой никогда не снимал, даже если была необходимость. И начал ржать. Мне не было обидно – мы друг друга поняли, и смеялся он не надо мной, а над общим идиотизмом ситуации. Я сидел напротив него и занимался ровно тем же самым, всхлипывая и подвывая, сразу после того, как назвал его бесчувственным чурбаном. Ну хоть отпустило.

Через три часа вернулась разрумянившаяся и словно растрепавшаяся на весеннем ветру Кайса, и округлив свои славянские глаза ещё больше, отчего стала напоминать мне разбуженную невовремя сову, принялась рассказывать свежие сплетни. Точнее, одну сплетню – идиотский сериал, с которого всё началось и который все уже успели похоронить, всё же решили снимать.

А я-то порадовался, что моё сердце, наконец, успокоилось. Рано радовался, потому что Кайса снова произнесла это имя. Не могла не произнести.

Анна.

Я быстро попрощался и выскользнул за дверь, а Кайса захлопнула её за моей спиной с мягким щелчком. Что ж, как там говорится? Если одна дверь закрывается, где-то обязательно откроется другая. Дверь с табличкой “Биргитта” была захлопнута навсегда, и даже ключ к ней я уже успел посеять. Перед уходом я договорился с ней, что не найду её по возвращении домой. Если она успела – это будет неплохо.

Что за дверь теперь откроется? Лично мне хотелось бы увидеть за ней полночное небо и падающую в мои руки оперённую звезду, но это, пожалуй, было бы слишком смело.

Анна.

Чем не знак, а? И чем не повод? В конце концов, мы же… друзья. Я же могу поговорить с другом, верно? Ничего такого.

Отойдя, как мне показалось, достаточно далеко, чтобы Кайса и Эрик не видели меня из окон своего гнёздышка, я достал телефон.

Я же не навязываюсь, просто спрошу, как дела. Просто спрошу. Если она не ответит – я ничего не потеряю.

Быстро набрав сообщение, я, не давая себе возможности передумать, буквально за мгновение отправил его в сеть. Не придумав ничего умнее, чем поздравить её с начавшимися съёмками. Бросив телефон во внутренний карман куртки и застегнув молнию под самое горло, чтобы исключить соблазн проверять его каждые пару секунд, я отправился искать автобусную остановку.

Каждые пару секунд мне казалось, что телефон в моем кармане завибрировал, принимая сообщение, и я прижимал его ладонью к рёбрам через слой грубого хлопка, тут же убеждаясь, что ошибся. Через пять минут я не выдержал, рванул собачку молнии, выловил телефон из кармана и увидел в сгущающихся сумерках, что ответ всё же был.

“Привет, Сорен.”

Комета всё-таки вернулась.

А я стоял на весеннем ветру в распахнутой куртке и был счастлив, как последний дурак.