Кому много дано, книга 1

— Одиннадцать, — мрачно сказала Ленка, явившись в дверном проеме.

— Что — “одиннадцать”? — я как раз выгребал вещи из шкафа и сестру слушал вполуха.

— Одиннадцатый раз за сегодня прислали мемчик, что третье сентября! Капец люди бесят!

— Да ладно, получай удовольствие! — хмыкнул я, пихая книги в рюкзак.

Ленка обожгла меня презрительным взглядом и удалилась. На её месте возникла мама.

— Егор, может, ты книги не будешь забирать? Они тут стоят на полке, никому не мешают… А на съемной квартире…

— Меша-ают! — завопил у мамы из-под руки Денчик. — Пусть забира-ает! Я хочу, чтобы вся комната моя была!

Я влепил братану символического леща, мама укоризненно покачала головой нам обоим. Нажал на стопку книг сверху и — оп-па! — Стругацкие и Уоттс, Сандерсон и Кард ловко въехали в нутро рюкзака. Блин, зато тапки резиновые теперь не влазят… ладно, тут оставлю.

Пока я учился и жил в общаге — книги не забирал. А теперь — ну пора уже. Я не жадный, просто свои вещи ценю и берегу, характер такой, в отца. Что моё — моё. Особенно книги! Можно было б, конечно, Денчику их оставить — только он всё равно же читать не станет… и вот почему.

— Чего смотришь? — перед тем, как выйти из комнаты, я вынул из пальцев Денчика, уже растянувшегося на кровати, смартфон.

— Э-э! — возмущенно завопил братишка. А нечего зевать!

На экране шли кадры из фильма: слетевшее с лесовоза бревно хреначит в камеру, в лобовуху машины. Надпись: “POV: ты вспомнил “не уверен — не обгоняй” на 0:01”. Рилсы он смотрит, вот что!

Пролистал на следующий: Ёжик из “Смешариков” на самокате врезается в дом Бараша. “Тормозной путь: ∞. Удача: офлайн.”

— Уроки лучше учи, — посоветовал я, сунув смартфон Денчику обратно. Бесценный совет от старшего брата!

Заглянул к сестре.

— Я погнал, — выложил на ее стол две пятитысячных. — Маме отдашь потом, а то от меня не захочет брать, будет полчаса отпираться.

Сеструха, не снимая наушников, кивнула. В Ленке я на сто процентов уверен, она отлично всё понимает. Папы не стало, значит я — старший. Они с Денчиком еще в школе учатся, ну а я только вот с эконома выпустился. Значит, не мама мне должна помогать, а я — им. И справляюсь!

— Уже двенадцать, — мрачно сказала сестра мне в спину.

Всё верно, я на экономе учился, хотя мама толкала идти на “информационные технологии”. Кому, мол, сейчас экономисты нужны, а вот “программисты” — ого-го! Но мне правда интересно вот это всё! “Как государство богатеет, и чем живет, и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет” — как любил цитировать Андрей Вольфович, наш препод по макроэкономике.

— Егор, а покушать? — крикнула мама из кухни, когда я шнуровал кроссы.

— Мам, я на тренировку! Поем потом дома, Настя ужин приготовила.

Настю я с мамой месяц назад познакомил, теперь можно уверенно апеллировать к факту наличия у меня подруги.

Заглянул на кухню. Мама резала лук, по телеку мельтешил старый черно-белый фильм про каких-то оборванных детей. “Гони должок! — С Фёдора Михалыча получи! — Какого Фёдора Михалыча? — Достоевского!” — доносилось оттуда. Ну надо же.

— Всё, пока, мам!

— Ох… Вот, возьми с собой яблоко…

— Ладно, яблоко давай.

Красное!

Хрустя яблоком, дошел до остановки. Осень — мое любимое время. Особенно теперь, когда позади вуз и школа. Никакой разницы между первым сентября и обычным понедельником, вау!

На остановке бабушка продавала старые книжки из домашней библиотеки, разложив их на бесплатной газете с объявлениями. “Анжелика”, “Записки из Мертвого дома”, “Педагогическая поэма”.

— Почём продаете?

— Пятьдесят рублей каждая.

Книжки мне были без надобности, но бабушку стало жалко. Поискал мелочь в кармане — пятьдесят ровно. “Анжелику” я не возьму и с доплатой, Федормихалыча без меня купят, вон он какой популярный, повсюду. А “Поэма”... это что вообще за зверь? На обложке мужик в круглых винтажных очках и в фуражке. Что-то историческое, наверное? Про начало прошлого века?

— Вот эту давайте.

— Пожалуйста…

“Поэма” легла поверх “Помутнения” Филипа Дика, я затянул шнурки рюкзака.

На проезд теперь денег нет — карту я дома забыл. Ничего, успею пешком.

— Дай вам Бог здоровья, — пожелала мне в спину бабушка.

Прошел пешком четыре квартала — ну классно же! В автобусах сейчас давка, они все забиты студентами. А пешком — красота! Ни жарко, ни холодно, в самый раз. Школьники тащат пухлые рюкзаки с книгами — как и я. На углу продают бледную кукурузу — когда в следующий раз зайду к маме, куплю. Только на треню бы не опоздать!

На перекрестке зеленый для пешеходов уже начал мигать, и мерзкий электронный голос громогласно потребовал: “ЗАКАНЧИВАЙТЕ ПЕРЕХОД”. Блин!

Я сайгаком метнулся вперед. Посреди дороги, выпершись бампером прямо на “зебру”, стояла фура — успел еще подумать, что такой вот громадине не место в городе.

Зеленый для пешеходов сменился красным.

И в тот момент, когда я выскочил из-за фуры на разделительную, сбоку возникла широкая морда “Хавала”.

Резкий скрип тормозов. Мат.

“Я календарь! Переверну!” — донеслось из окошка вместе с матом.

— Ну прости, брат! — я сцепил руки в замок, приветственно-примирительно помахал парню за рулем “китайца” и побежал дальше на тротуар.

— Тринадцать, — сказал голос Ленки у меня в голове.

Всего ничего осталось до треньки! Ладно, успею.

Перед самым крыльцом тренажерки опять едва не попал в ДТП — мимо меня с хохотом пронеслись два подростка на самокате, обдав неслабым таким ветерком. Этим вослед от души выругался уже я.

И взбежал по ступенькам — нечего отвлекаться на ерунду. Сегодня великий день! День, когда я, может быть, выжму сотку.

Дед рассказывал, в 90-е тренажерки были суровым местом, где занимались бритоголовые парни с раёна. Теперь зал — сборище разношёрстных типажей, не все из которых, кажется, даже ставят целью сами тренировки.

Вот — огромный мужик с руками-базуками и плечами горой, ну с этим всё ясно.

Вот — еще один, тоже подкачанный, но какой-то чересчур аккуратный, с крутым браслетом, с наушником, в брендовой майке и с худыми ногами; постоянно на важных созвонах.

Вот — группка тощих пацанов; один из них менее тощ и явно считается тренером. Пытаются что-то тягать, но больше времени тратят на телефоны, щупание дохлых бицепсов и “дай кулачок, бро”. В планке стоят совместно.

Вот — группа теток бальзаковского возраста в ярко-розовых и кислотно-зеленых топах. Эти, наверное, приходят сюда посплетничать, типа в клуб. Всё время кажется, что винишко пьют, а не спортом занимаются.

Вот — лысый энергичный дед, тут пяток похожих, я их не различаю. Обожают давать советы и бесцеремонно протискиваться мимо тех, кто тягает веса. Однажды поставлю кому-то из них гантель на ногу! Шучу. Или нет.

Ну а пока — тренировочка. Мне с этим телом еще долго жить. Надо его держать в форме! Хоп!

Размялся, попрыгал, потянул резинки. Пока разминался, всё косил глазом на штангу. Во, свободна. И я готов. Пора, гвоздь программы!

Занял место, потягал пустой гриф. Теперь уже на меня косятся тощие пацаны — очень кстати.

— Ребят, помогите с блинами?

Помогли, конечно. Сперва задали средний вес, потом пробный тяжелый. Хорошо идет. Ну неужели сегодня смогу, а? Навешиваем сотку. Попробую.

— Давай, братишка, страхуй. С Богом.

Снял штангу со стоек, подержал на груди… Вверх! Еще! Еще вверх! Хорошо идет, и… Застрял! Зараза, опять застрял! Последняя треть, а я… Почти выжал! Но только почти.

Пацан-страхующий молодец, помогает бережно. Бормочет:

— Я чуть-чуть, двумя пальцами… Ну вот…

Бряк! Готово. Опять “как бы сотка”, но не чисто! Не моя, а вместе с этим дрищом. Не считается!

— В следующий раз точно сможешь, — успокаивает меня пацан. — Я за тобой давно наблюдаю. В следующий раз! Железно, братан!

Деды по соседству тоже хотят выразить мнение и дать советы, но, наверное, у меня такая сердитая красная рожа, что никто не лезет. Или я недооцениваю их тактичность. Меняем блины, делаю несколько пятерок со средним весом.

Сползаю со скамьи. Как ни тяжко, а оставшиеся блины нужно снять, скамью — протереть. Уф.

Теперь — гантельки, тяги, потом заминка.

Всё ещё немного поплывшим я зашел в душевую. Просторно, бежевый кафель, кабинки с пластиковыми разделителями, шкафчики, лавки. Добрался до шейкера, похлебал бурды.

Просторно, но одному из дедов всё равно надо докопаться до “молодежи”. Вот чего старики такие вредные, а? Сколько раз замечал: подростки — добрые. А деды по базе — жесткие такие ребята, “я знаю, как надо” и всё тут. Доносится:

— Эй, пионерия! Заканчивайте плескаться! Кто тут разложился на лавке? А ну, убирайте свое добро!

“Плескаются” тощие культуристы, а “добро разложил” — я. Пожав плечами, сдвигаю стопку одежды.

Дед водружает на свободное место блютуз-колонку и телефон-кирпич, присоединяет их к пожелтевшему удлинителю, воткнутому в дальнюю розетку в сухой зоне. Ну не очень сухой, там тоже постоянно вода на полу, если честно.

— Сейчас будем хорошую музыку слушать, — гордо объявляет он.

Никто и не удивляется — этот кадр постоянно так делает. В зале музыка своя, общая, там ему не разрешают. А в душевой отрывается! Музыка и вправду хорошая, только вот трек дед всегда запускает один и тот же.

— Песня про зарядку! — доносится из колонки хриплый голос Высоцкого. Ну точно, оно!

Принимаем душ под бодрый припев про “водными займитесь про-це-ду-ра-ми!”

Обычно “Утренняя гимнастика” у деда идет по кругу, но в этот раз что-то пошло не так. Трек закончился, и начался новый — из колонки потек лиричный перебор струн.

На него немедля явился администратор зала.

— Геннадий Харитонович! Запрещено пользоваться своим удлинителем!

— Почему? — закусился дед.

— По правилам! Уберите немедленно! — и сотрудник, ища поддержки, кивнул мне.

Я стоял рядом с розеткой, и мне как раз нужно было воткнуть телефон. Свой. Поэтому я решительно взялся за штекер громадного древнего удлинителя, широкого, как лопата или весло, который этот Геннадий Харитонович не ленился таскать с собой.

Успел подумать о том, что под пальцем у меня, кажется, трещина изоляции. И что стою в луже без резиновых тапок. И ладонью опираюсь на стену, покрытую конденсатом.

Потом мои пальцы сжались в судороге.

“...Он упал, упал…” — красиво пропел голос Высоцкого за мгновение до.

Я упал.

***

— Пацаны, он подох.

— Ты чо, гонишь?

— В натуре он кони двинул!

— Попадалово!

Голоса медленно пробиваются через пар душевой.

— Ваще попадалово, ска!

— Мося, ты его молнией треснул. Вина — на тебе.

— Ты же мне сам сказал, Карлос!

— Похрен ваще, чо я кому сказал, понял? Ты в него искрой пульнул — он осел. Все видели. Остальные не при делах.

У Моси голос ломкий, противный, у Карлоса — этакий басок. Дрищи-культуристы, выходит?.. Кто там по мне чем пульнул, что за ерунда? Куда дедок с удлинителем делся, почему его не слыхать?

Открываю глаза.

— Э, он живой, пацаны!

Надо мною склонились… блин, это что за рожи?! Пятеро парней. В первую очередь отмечаю, что они все стриженые. Под ноль. Головы — как ушастые картофелины, у некоторых даже слишком ушастые. Во вторую очередь… нет, я, конечно, повидал уродов. И в школе у нас, и в армейке были… разные кадры. Со стрижкой под коленку — вот как раз похожие морды. Но кожа серого и зеленого цвета и клыки, торчащие из-под нижней губы — это как будто перебор?

— Придуривался, ур-род! — и здоровый как лось тип с клыками — у этого, кстати, кожа была серого цвета — от души двигает мне под ребра босой ногой.

Босой — потому что мы все тут голые и босые. И я тоже!

И что делать, если ты неожиданно оказался без штанов в компании пятерых голых клыкастых гопников и тебя бьют ногами? Правильно, надо бить в ответ. Ловлю серокожего за пятку, другой рукой за стопу, дергаю… Даже без четкой цели ловлю, чисто автоматически. Взвыв, верзила поскальзывается на мокром полу и рушится на спину. Остальные на секунду отскакивают, но… этой секунды, чтобы подняться, мне не хватает. Слишком уж я сам ошарашен.

Они налетают снова: мне достается еще пинок, потом второй — слева, справа… Рычу, запоздало пытаясь вскочить и понимая, что шансов ноль…

И в этот момент сверху хлещет кипяток.

— А-о-о-о-у! — больше всего достается не мне, и не тем, кто стоит на ногах, а серокожему бугаю на полу. Он орет так, что стены дрожат!

И…

— Какого хрена тут у вас происходит?!

Голос низкий, не то чтобы очень резкий, но какой-то… давящий. Фигуры гопников, которые меня лупцевали, раздвигаются в стороны. В десяти метрах от меня — у входа в душевую — стоит мужик. Одетый, в отличие от всех остальных — в какой-то мешковатой серой форме. Но тоже бритый.

Тряся головой, опираясь на стенку, наконец, поднимаюсь. Теперь можно осмотреть пространство — где я?..

Да, это совершенно точно душевая. Только вот не та. Вместо светлой бежевой плитки — темно-зеленая, колотая и грязная. По виду — еще советская. Потолок беленый, а не навесной, как в спортзале. На известке — плесень. Вместо точечных потолочных светильников — здоровенные, но тусклые лампы в проволочных сетках. Разделителей между кабинками нет, даже символических. Тупо ржавые трубы под потолком, из них торчат лейки: десяток с одной стороны, десяток с другой. Место прямо под лейкой — считай, кабинка. На неровном бетонном полу склизкое резиновое покрытие. Местами.

Всё на редкость уродливое, неопрятное… и притом грубое, крепкое. Антивандальное.

Я что, в армейской части?

Под лейками — пацаны, в чем мать родила. Пятеро моих недоброжелателей тут не единственные: народу в душевой, кажется, как раз по числу леек. Глаз выхватывает совсем уж нелепые силуэты — вон какой-то носатый карлик, тоже зеленого цвета… Но думать об этом сейчас некогда.

Я стою у стены в дальней части душевой, рядом со мной на полу серокожий амбал: кипяток вырубили, бычара, шипя сквозь зубы, тоже поднимается.

Рычащий мужик — в проеме, на входе в душевую.

— Повторяю вопрос: что за крики?

Парень, который командовал пятеркой гопников, шагает вперед. Как там его, Карлос, что ли?

— Сергей Карлов, староста корпуса. Всё в порядке, господин дежурный. Гундрук, дурак, кипятком ошпарился.

“Гундрук”?

Серокожий чего-то ворчит гроулом, кивает: ошпарился мол. Бывает. Дежурный скользит по его хмурой роже взглядом… упирается в меня.

— Вы. Что случилось?

И внутри меня начинают одновременно звучать два голоса.

Один — голос паники, он орет. Блин, да что вообще происходит?! Что случилось, вы у меня спрашиваете? Где я нахожусь? Ты-то кто, мужик?!

Ну а второй голос… Второй голос, хотя и не знает, где я, отлично знает, что происходит. И как в таких случаях надо отвечать, а как отвечать нельзя. Потому что есть ситуации, которые везде одинаковы, и в которых всегда понятные роли.

Вот эта толпа пацанов в душевой — один коллектив. Пятеро, что меня плющили — местные заправилы. Мужик в дверях — старший, как бы его там не звали… “господин дежурный”? Пусть так.

А я — новичок, которого прессанули. И сейчас я могу нажаловаться на гопников старшему, или… решать ситуацию своими силами.

— Всё в порядке, господин дежурный, — произносит мой голос вслед за Карлосом. — У нас все нормально.

Дежурный сверлит меня скептическим взглядом. Невысокий такой мужик, крепкий, на сизых щеках — шрамы. На серой куртке нашивка: “Немцов М.”

— Уверен?

— Да, абсолютно.

“В чём, блин, я абсолютно уверен?!”

Тот глядит еще пару секунд. Испытующе.

— Ладно. Всем — три минуты, чтобы закончить помывку! Время пошло!

Голые подростки тут же начинают крутить вентили, из леек льется вода. Слышится: “э, мыло дай”, “напор сделай” — ясно, что парни привычные к обстановке, и случившийся прямо сейчас инцидент нисколько их не удивил.

И я их не удивляю. То есть они меня знают. Они меня знают, а я…

— Сюда слушать всем! — Карлос, едва этот дежурный Немцов исчез, выступил на середину, вещает. — Кто кипяток врубил?

— Кто врубил, на? — подключается серокожий гигант, щеря клыки. — Урою!

Пацаны стремительно, как бы невозмутимо моются под лейками, и никто не глядит на эту парочку. Очень старательно не глядят. Перепуганно, но типа с достоинством.

Ошпаренный клыкастый здоровяк, кстати, не выглядит пострадавшим. А ему ведь прямо в лицо жахнуло, я видел! И ничего, даже глаза не трет. И упал он на спину, с грохотом, точно из самосвала опрокинули. Но притом ни малейшего намека, что ушибся! Монстр какой-то.

— Выясню, кто пустил кипяток — этому типу хана! — орет Карлос. — Ему Гундрук глаз на жопу натянет, поняли?

Впрочем, орет он вполголоса, чтобы в душевой слышали, а дежурный в предбаннике — нет.

Я тем временем поднимаю руку… Провожу по макушке ладонью… Стриженый. Я стриженый, чёрт подери! Как и все здесь. А на запястье правой руки у меня — глухой тяжелый браслет. Из какого-то металлопластика. Футуристичного вида, очень не соотносится с остальной обстановкой. Кажется, такие браслеты — у всех.

— Теперь — ты, — Карлос встает передо мной, руки в боки.

Гундрук, скалясь, занимает место у него за плечом, да и остальные четверо опять подтягиваются. Теперь я вижу, что один из них… блин, да один из них — эльф! Голый стриженый эльф, мать его! С острыми ушами! А двое, включая орясину Гундрука — орки! Только у Гундрука серая кожа, а у второго — зеленая! И клыки у второго поменьше. Но они, блин, вылитые орки и эльф, как из фильма Питера Джексона!

Это значит… Что это вообще значит? Что происходит, алё?!

Вопросы, на которые нет ответов, крутятся у меня в голове смутным вихрем, а в это время Карлос, глядя на меня как на дерьмо, излагает:

— Так вот, козлятина. С тебя было два амулета в наш счет — в завтрашнюю смену. А теперь — четыре. Устроил тут шум, Гундрука вон ошпарили из-за тебя. Всё имеет свою цену, понял?

На этом месте он переглядывается с эльфом и они оба хмыкают — типа, шутку сказал. Потом Карлос опять переводит взгляд на меня.

— Четыре! Завтра. Не отдашь завтра — затикает счетчик, понял? Плюс один амулет в день. А если ты злостный должник — сам понимаешь. Отрабатывать будешь, как мы скажем. Кем скажем, чем скажем. Я предупредил. Народ, все слышали?!

Оборачивается по очереди к обоим рядам ржавых леек. Народ безмолвствует, отводя глаза; занимаясь важнейшим делом — мытьем.

— Вот, — удовлетворенно резюмирует Карлос. — Все слышали. Всё по понятиям, гномяра. Мы тебя предупредили.

Гномяра… Это он что — мне?!

— Понял?

— Разберемся, — хриплю в ответ я, потому что ну что еще я могу сказать? Какие еще амулеты? — Ясно?

— Чи-иво? — тут же вперед вылетает орк, но не Гундрук, а который зеленокожий, поменьше. Тот самый, что меня “молнией треснул”, Мося. — С кем ты разберешься, угномок? Тебя еще раз хренакнуть? Хренакнуть, да? Да?!

Между пальцами его правой руки проскакивает электрическая искра. Ого.

— С кем это ты разберешься, чмошник?

— Да с тобой, чучело, — говорю я, и кулаки сами собой сжимаются.

Это сюр какой-то! Я готов врезать этому электропроводному Мосе по носу прямо щас, невзирая ни на какие последствия. Тот, опешив, отскакивает, рожу Карлоса еще сильнее перекосило, Гундрук сопит свирепо.

Мы бы снова сцепились, но в этот момент трезвонит какой-то противный, резкий звонок — как в школе! — а в проеме двери снова возникает Немцов.

— На выход! — командует он. — Одеваемся! Две минуты!

Толпа пацанов ломится в предбанник. В облицованном тем же унылым кафелем помещении висят на стене в ряд номерные крючки, а под ними стоят тяжелые, крашеные облезлой краской длинные деревянные лавки.

Парни сноровисто вытираются, швыряя тонкие рифленые полотенца в общий бак, хватают из стопки уродливое белье — майки и ситцевые трусы, — натягивают бесформенные штаны и куртки — точь в точь как та форма, в которую облачен Немцов. Антиутопия какая-то. Не-ет, это не армейка…

Дождавшись, когда станет понятно, какой крючок — мой, подхожу к нему.

“13”. Ну конечно…

Куртка простейшего кроя, тонкая жесткая ткань. Штаны без завязок и без ремня.

Натягиваю одежду, обуваюсь. Ну а что еще остается делать?

И… на спине и на груди куртки, как у всех, как и у Немцова, нашивки.

“13. Строганов Е.”

Моя фамилия. Только лицо, на которое я гляжу в зеркале предбанника — не мое.