Конец в бессмертии

«И в гнетущей тишине бесконечной ночи я слышал мотивы рассвета», – эти слова я не забуду никогда. Лица стираются из памяти так же скоро, как имена, но слова – те, что когда-то были произнесены то ли в шутку, то ли в порыве мимолётных страстей, словно письмена, высеченные на гранитной плите, будут со мной до конца.

Мне говорили, что когда умираешь, естество твоё стирается, ведь ты есть память – букет воспоминаний, сплетённых мечтами и стремлениями, переживаниями и страхами, завёрнутый в пакет из масок, происхождения и статуса. Говорили мне и то, что когда человек лишается памяти, он лишается не только себя, но и тех, кто был для него этим благоухающим цветком воспоминаний. Лишившись памяти мы, как личность, умираем. Однако мы не можем знать того, что умерли, как и того, что лишились памяти. Мы будем пребывать в неведении, покуда нам не скажут, не объяснят. И в то же время, скажи нам кто-нибудь, что мы когда-то жили, когда-то были тем-то и кем-то, мы, вероятнее всего, посчитаем нашего просветителя глупцом.

Вот только смерть окончательная лучше забвения. А забвение лучше бессмертия. Почему же? Всё просто – обрекая себя на бессмертие, мы обрекаем себя на вечные потери. Сначала будет казаться, что повезло – пред нами целый мир, пред нами сама вечность. Мы не скованы ни временем, ни смертной сущностью. А потом нас покидают те, кто был дорог. А после мы утрачиваем последние воспоминания. Их крупицы, словно листья по осени опадут, потемнеют, а после станут прахом. И покуда у нас ещё будут силы, чтобы подобно фениксу, восстать из пепла давно ушедшего прошлого, на останках былого расцветёт настоящее.

Став бессмертным, больше начинаешь ценить мгновения настоящего. Да только прошлое будет гноиться незаживающей раной, с каждым циклом становясь всё больше и больнее, а будущее утратит свой блеск, превратившись в неизбежный кошмар. Существование, не жизнь, станет невыносимым, но надежда, тусклая вера в спасенье, будет теплиться в груди слабым и робким огоньком. Но когда огонёк погаснет, угаснем и мы, но не наше существо, что продолжит скитаться по этому миру.

Спасением может стать цель, любая, даже самая смешная, но и она не вечна. Она так же смертна, как и любовь, обрётшая своё воплощение в теле. Ведомый эгоизмом может посчитать, что счастье, оно же смысл и спасение, можно сделать вечным, но вечно лишь страдание, на которое спасение это будет обречено…

– Лишь в страданиях мы обретаем смысл, – уже начинал бредить я.

Дождь, холодный, секущий своими каплями, и не думал заканчиваться.

– Ах, – губы растянулись в настолько искажённой улыбке, что кожа, казалось, была готова треснуть, пустив ещё больше крови. – Надо… дописать… главу…

Никогда бы не подумал, что обрету вдохновение, будучи на грани между жизнью и смертью. Жаль только, что ни то, ни другое мне уже давно не светит.

– Хотелось бы прожить… самую обычную жизнь… кхм-кхм, – кровь чёрными сгустками вырвалась из моих бледных уст.

Я опирался рукой о стену какого-то дома, волоча ноги до дома. Окутанные ночным дождём некогда знакомые районы, стали казаться чужими. Возможно виной тому бред, вызванный обильной потерей крови.

– Совсем чуть-чуть, – шептал я. – Вроде, следующий поворот… налево? Направо?.. не помню…

Кто бы мог подумать, что всё обернётся именно так? Неужели мне всё-таки суждено умереть собачьей смертью где-то в переулке? Один, со вспоротым брюхом, лишённый наверно всякой крови – кажется, сейчас я упаду, запрокину голову набок, попытаюсь дрожащими руками высунуть сигарету, которая тут же намокнет. Кажется, я тщетно попытаюсь зажечь её, но осознав, что всё напрасно, улыбнусь и закрою глаза. А после настанет рассвет, который не оставит от меня даже пепла. Однако я почему-то иду. Волосы налипли на лоб, плащ и брюки, промокшие до нитки, мерзко касаются кожи. Кажется, пуговица на порванной рубашке щекочет незаживающую рану. Я и подумать не мог, что тело моё холодно и внутри. Не мог я и помыслить, что серебро окажется опасней огня.

Пиши я сейчас очередную историю, то воспользовался бы излюбленным мною клише: наверно, самое время представиться. Имя мне Николас, но близкие почему-то зовут меня Ник, и я из тех вампиров, которых называют высшими. Однако, пусть я и бессмертная тварь, но человечность свою сохранить стараюсь, честно. Как уже стало понятно, я писатель, тот ещё пустослов, возможно графоман, но лишь на бумаге я могу излить всё то, что тревожит мою душу.

– Хах, и как это писатель оказался на улице со вспоротым брюхом? – я всё-таки тщетно пытался закурить, упав на лестнице, почти у самого порога дома.

Не сказать, что наш мир ужасен, но и хорошего в нём осталось не то что бы много. Защищая людей от порождений тьмы, став одним из клинков последнего оплота нашей цивилизации, я как всегда рискую не добраться до дома. Эх, и кажется мне, что сегодня смертный час всё же настал. А ведь хотелось ещё столько всего рассказать… но кому? Наверное, этому дождю, что к утру уже скроет всякие оставленные мною пятна крови. Не хотелось бы пугать местных…

– Прекрасная ночка, чтобы умереть, – и всё-таки я закурил, чувствуя мимолётное странное облегчение.

Выдохнув облачко горького дыма, я уже вознамерился закрыть глаза и отдаться судьбе, как вдруг чей-то размытый силуэт навис надо мной. Это была девушка с зонтиком в руках. Короткие домашние шорты и футболка с потрескавшимся логотипом рок-группы выдали в ней мою знакомую, явно вышедшую покурить в столь атмосферную, дождливую и тёмную ночь.

– Ник? – губы её чуть дрогнули, произнося моё имя.

«И ведь так меня звали лишь близкие», – прежде чем погрузиться во тьму, осознал я.

***

Я был рождён, чтобы умереть. Вся цель моего существования – это верно служить во благо империи. «Долг превыше всего», – так говорил мой отец и так он меня воспитал. Рождённый, чтобы умереть – я нарушил это правило, став вампиром несколько лет назад. Я стал тем, с кем сражался, однако тьма пока не завладела мной. И если так подумать, то смерть здесь и сейчас, на лестнице у собственного дома, была бы единственно верным финалом моей истории.

Я совру, если скажу, что прощаюсь без сожалений. Ещё не все романы дописаны – редактор будет горевать. Ещё не все враги повержены – прошу, Всесоздатель, сбереги друзей моих от горестного часа. И она, моя драгоценная подруга детства – как жаль, что сил мне не хватило с ней проститься. Наверно, мне и не стоило идти домой. Пожалуй, стоило остаться там, во тьме, окружённым телами мною убиенных…

Первый раз я умер, когда мне было восемнадцать. Второй же раз меня настигает окончательная смерть, когда мне не исполнилось и двадцати пяти…

***

…и всё-таки покой мне не светит…

– Ник? – глаза её, голубые как водная гладь льдистых морей, дрожали и блестели то ли от отражающегося в них света тусклых свечей, то ли от подступающих слёз.

А ведь я помню, как когда-то давно, в глубоком детстве, открыл глаза и встретил в них тебя, Матильда, моя драгоценная подруга. Ты всегда была прекраснее даже самых ярких звёзд и всегда сияла ярче солнца. Но почему сейчас ты так мрачна? Почему тень печали так искажает твой лик? Почему же нежные руки твои, покрытые незаживающими шрамами, дрожат?..

– Ник! – ладонь её с размаху коснулась моей щеки.

Приятная боль жаром отдала в щеке, вмиг вернув власть над собственным телом, что ныло и гудело, стоило мне лишь сделать вдох. Я снова дышал, а сердце слабо, но билось. Я снова вернулся к жизни.

– Где ты был? – брови её были нахмурены, в то время как она, казалось, дрожала теперь уже всем телом.

– Искал вдохновение, – улыбнулся я, внутри ощутив странное чувство вины, от которого нестерпимо начал чесаться затылок.

Обычно сильная и холодная, в такие моменты некогда полная иронии и чёрного юмора Матильда становилась необычайно грустной. Мне же становилось стыдно. Не потому, что подвёл или напугал её, а потому, что рисковал оставить одну в этом большом и холодном мире. Так уж вышло, что друг у друга мы остались одни.

– Прости, – сердце забилось чаще, когда девушка оказалась в моих объятиях.

Страшно даже представить, что бы произошло, прояви я сейчас холод.

– Я тебя прокляну, – пробухтела Матильда с таким жаром, что рана моя, казалось, тут же прижглась. – Ты ведь снова был на задании… я волновалась…

– Но ведь я жив, – гладя девушку по голове, как можно ласковее шептал я.

– Угу, – хмыкнула она. – Сейчас обратно в могилу зарою…

– Лучше скажи, почему нас окружает столь… романтичная атмосфера?

– Свет вырубили, – вынырнув из моих объятий, произнесла Матильда, – говорят, в соседнем районе была бойня, – и снова хмуро посмотрела на меня. – Вот, а теперь скажи-ка, что это за ожоги?

Без всякого смущения она задрала рукав моего треснутого и мокрого плаща:

– Ник?

– Ожоги… а, кажется, припоминаю… Ты прости, пришлось тварь электричеством гасить…

Взгляд, которым меня сверлила Матильда, был настолько многозначительным, что и описать трудно. Впрочем, шестое чувство мне подсказывало, что…

– Ай! – её подзатыльники это что-то с чем-то.

– Мне как перед Ишиото-сан потом оправдываться? – вздохнула Мати.

– Эй-эй, не моя вина, что главы некогда писать! – вдруг начал оправдываться я.

– Хм, может, стоит позвонить дядюшке Грэхэму, – нарочито задумчиво постукивала Мати пальчиком по губам. – Сказать что ли, что Николас Эсэлаер стал вампиром…

– Кхм, моя госпожа, глава будет дописана вовремя, – теперь уже нарочито вежливо поклонился я.

К счастью, а местами и к сожалению, Матильда знала и о том, кем я стал, и о том, где я теперь работаю. Иногда это доставляло неудобства, например как угрозы доложить на меня инквизиторам из ордена, а иногда спасало, ведь кто, как не она, могла дописать за меня некоторые особо проблемные главы или отмазать от экзекуций, с особым пристрастием заготовленных для меня госпожой Ишиото. Впрочем, несмотря сквозь призму плюсов и минусов, эта девочка с каре, предпочитающая всё мрачное и готическое, была моим единственным близким и, если можно так сказать, родным человеком.

– Кстати, – поднимаясь с мокрого дивана, произнёс я, – а почему мы у меня?

Несмотря на нашу близость и тот факт, что знакомы мы с рождения, жили мы на разных этажах: я на седьмом, она на пятом, но почему-то из раза в раз «совершенно случайно» получалось так, что оказывались мы у меня. Так и сейчас, она в теперь уже «наших» домашних тапочках ушлёпала на кухню.

– Кое-кто не дал мне до магазина сбегать! – будто специально громыхая посудой, отвечала она.

– Ага, в коротких шортах да в магаз! – усмехнулся я, пытаясь встать с дивана.

– Что, думаешь, кто-то засматриваться начнёт? – её хитрая бледная моська выглянула из-за угла.

– Было бы на что, – скидывая с себя форменный плащ, буркнул я.

Что ж, рефлексы у меня всё такие же хорошие даже после кратковременной отключки: яблоко, что летело в мою голову, было успешно поймано и возвращено отправителю. Последнее я понял, когда с кухни раздались маты и злобное ворчание. Когда же ругательства начали адресовываться не мне, я спросил:

– Ты чего?

– Холодильник, – вздох, донёсшийся с кухни, был полон хлюпанья и злобы не то на меня, не то на весь белый свет.

– Значит сегодня без… завтрака? – глянув на часы с котиком, мирно постукивающие своим механизмом, протянул я.

Начало шестого. К восьми по-хорошему бы уже прийти в себя и дописать многострадальную главу.

– А, Мати, – покачиваясь, я поковылял в сторону кухни, откуда в мою сторону уже любезно вылетел пакет с живительной субстанцией. – Мерси мон ами!

Прокусив клыком пакет, я залпом влил в себя содержимое. Что ж, пакетик с выделенной государством крови придал мне сил, заставив рану на брюхе щипать и срастаться.

– Мати!

На этот раз с кухни вылетела банка тёплого энергетика. Громко пшикнув ею и жадно отпив вязкую кофеиносодержащую жижицу, в норму пришла и думалка. Довольно выдохнув, я закинул грязный плащ на плечо и устремился в ванную.

– Ах да, точно, – захватив одну из свеч, я скрылся во мраке душевой.

Так как электричества мы лишены на ближайшие сутки точно, стирать всё придётся вручную. «Впрочем, пускай это будет заботой Матильды», – глядя на сушащееся на Моей батарее нижнее бельё с котиками и цветочками, подумал я. Сбросив с себя всё что не соответствовало понятию чистое и свежее в жёлтый пластиковый таз с мордой утки, я бухнулся в ванну и врубил горячую воду.

– И всё же шрам останется, – осматривая со свечой в руке живот, констатировал я.

Коричневая от запёкшейся крови рваная и кривая рана уже стянулась, однако сразу начинала ныть и щипать при малейшем прикосновении. С другой стороны чего ещё ожидать от серебряного клинка… одно только меня смущает, с каких это пор нежить стала сражаться такими? Ну, моя работа ликвидация, а не расследования. Главное убил да сам не помер.

– А, Ник, – как всегда бесцеремонно в ванную вошла Матильда, – ты есть будешь?

– А не бросить ли мне Тебя в котёл, – смущение легче всего скрыть раздражением, – чтоб ты там кипела и бурлила?

– А говорил, что засматриваться не на что, – как-то странно улыбнулась она, облокотившись о стиралку. – Так бы и сказал, что я вызываю аппетит.

– Пусть я и вампир, но ЖКТ у меня людской, дай кишкам затянуться, – буркнул я, стараясь поскорее утопить причиндалы в глади кипятка. – Тц…

– Сам сейчас кипеть и бурлить начнёшь, – сделав напор холоднее, хихикнула Мати. – Ладно, буду ждать на кухне.

Я кивнул, а после облегчённо выдохнул, когда девушка вышла. Хотелось бы сказать, что привык, да язык не поворачивается. Обычно мы всё-таки соблюдаем личное пространство друг друга…

Мы буквально выросли под одной крышей. Ни пол, ни даже разница в пять лет не помешали нам стать, наверно, лучшими друзьями. Хотя, можно ли это назвать дружбой? Думается мне, что мы не просто друзья. В наших с ней отношениях никогда не было и намёка на дружбу, в привычном понимании этого слова. Но и родственниками в контексте братско-сестринских отношений мы так и не стали. Точно так же нам всегда как будто бы не хватало чего-то для начала отношений, пусть, с одной стороны, она и отдала мне свой первый поцелуй, когда ей только стукнуло восемнадцать. С другой же – мы были свидетелями первых отношений каждого из нас. Хах, помню, когда она впервые рассталась и заперлась у себя дома. Я тогда уже был вампиром, но страх разбиться, соскользнув с подоконника, всё ещё пугал меня, но даже так я рискнул и пробрался к ней в комнату через окно. Со страху она, конечно, стукнула меня табуреткой, но настроение тогда поднялось.

Да, всё-таки временами я вижу в ней девушку. Связано ли это с голодом или же тем фактом, что я всё ещё человек и всё ещё молодой, не знаю. Однако предложи она, наверно, встречаться, и я бы согласился. Но она, как и я, не предложит, ведь нам всегда чего-то недостаёт. Наверно, мы слишком привыкли друг к другу и как-либо менять сложившиеся отношения не намерены. Возможно из-за этого они и стагнируют, вот только хуже от этого никому точно не становится. Мы давно не подростки, у каждого из нас ворох забот, а я, как по-настоящему «умный и состоявшийся» «человек», рискую рано или поздно не вернуться домой. Не хотелось бы оставить её одну. Думается мне, когда она найдёт достойного спутника жизни, я смогу отбросить эти свои переживания. Тогда же я, наверно, и смогу спокойно обратиться пеплом… пусть и верится в это с трудом.

– Ник? – её тёплые руки коснулись моих плеч.

– Ась? – кажется, я задремал.

– Утопиться решил? – улыбка её была нежной, в отличие от движений руки, которой она резко и хладнокровно закрыла кран.

– Самую малость, – захотелось улыбнуться в ответ. – Может, допишешь за меня главу?

– Сорок процентов, понял?

– Моя карточка и так вся в твоей власти, – опускаясь под воду, пробулькал я.

Мы не друзья, но и не родня. Всё же, мы нечто большее. Даже большее, чем, кажется, супруги. В обычные дни мы держим дистанцию, а в неспокойные ночи стареемся быть как можно ближе друг к другу. Со стороны может казаться, что мы недолюбливаем друг друга, но и при этом так боимся потерять друг друга…

– О, да ладно, – одновременно произнесли мы, когда лампочка в ванне зажглась.

– Мати, опять счётчики нагоняешь? – строго произнёс я, когда девушка поспешила ретироваться в коридор.

– Ой, надо бы и телевизор проверить!

Но я улыбнулся. Не представляю, как бы я жил без неё, будучи всегда наедине со своими мыслями.

***

На часах было начало седьмого, когда я, наконец, выполз из ванны и остановился у зеркала, вновь оглядывая новый шрам. При учёте моего крепкого телосложения и роста значительно выше среднего, можно было уверенно сказать: шрам здоровый. Когда же заинтересованность в нём угасла, я принялся отыскивать и другие – случается порой, что в пылу сражения не замечаю, как где-то полоснут. Однако ни на теле, ни на лице я новых шрамов не заметил. Зато только сейчас заметил недельную щетину, и отросшие до самых плеч волосы. Да, пора бы уже выделить денёк, чтобы привести себя в порядок. Ну, или хотя бы ночь… а впрочем, сбрив щетину и расчесав свою иссиня-чёрную шевелюру, так гармонично сочетающуюся с контрастирующими кроваво-красными глазами, я понял, что сойдёт и так.

– Я конечно не нарцисс, но вроде как красивый, – подмигнув себе же, улыбнулся я.

Подняв настроение столь нехитрым способом, я покинул ванную. Матильда к тому времени уже сладко спала на диване. Видимо, сериал, который она смотрела, оказался скучнее лекций в академии. Выключив ящик, я взял со стола ноутбук и пошлёпал на кухню.

«Может, предложить жить у меня?», – думал я, проходя в кухню. «С другой стороны это память о семье», – стоило подумать об этом, как идея с предложением о переезде показалась грубой. Так, окинув усталым взором кухню, я невольно вспомнил о времени, когда были живы и мои родители. Помнится, каждую пятницу наши с Матильдой отцы засиживались за этим столом до самого утра, куря и перекидываясь в карты. Наши матери из-за этого ворчали на них, сетовали, мол, мало вам азарта в жизни, однако в их словах не было и намёка на зло.

– Странно, – прошептал я, вдруг ощутив необъяснимое чувство одиночества.

Временами мне становится интересно, как они бы отреагировали, узнав, что я стал вампиром, а Матильда всё-таки поступила в академию. Интересно, гордились бы дядя Кай и тётя Мия тем, какой красавицей выросла их дочь? А мои мама и папа, не разочаровались бы они во мне?..

Наши родители погибли семь лет назад. Воспоминания о той ночи часто преследуют меня в кошмарах. Тогда мы остались совсем одни, и я не представляю, что с нами бы стало, если бы не дядюшка Фрэнсис, на время взявший нас под свою опеку. Однако такова уж наша жизнь. В мире полном хаоса и отчаяния нас можно посчитать везунчиками.

Наверно, не случись той трагедии, я бы и не начал писать. Наверно, не обрушься на мои плечи такого груза ответственности, я бы и не стал нынешним собой.

– Ладно, достаточно воспоминаний, – размяв шею и прохрустев пальцами, я принялся за закрытие важнейшего на данный момент гештальта.

***

Пять столетий назад произошёл Первый Разлом, навсегда изменивший мир. Могущественный враг осквернил нашу землю. Полчища порождений тьмы смели на своём пути целые страны, утопив континенты в крови. Однако эта трагедия сплотила людей, объединила разрозненные остатки человечества в час страшной скорби. Посланный самим Всесоздателем герой, чьё истинное имя давно стёрлось в вехах истории, даровал людям силу – магию, с мощью которой враг был повержен. Однако то была лишь победа в сражении той войны, что идёт и по сей день. Империя нового Человечества – Эндгард, созданная героем человечества, объединившая под своими знамёнами страны и десятки народов континента, что ещё не пали под натиском тьмы, ведёт эту войну, покуда последнее порождение тьмы не будет изгнано из нашего мира.

Вместе с тем, пять столетий назад люди узнали о нас – вампирах. Ходят слухи, что и герой человечества был одним из нас, ибо магия, что теперь протекает в жилах людей, есть не что иное, как сила детей ночи. Кто-то ошибочно принимает вампиров за отдельную расу, однако, мы те же люди, те же маги, только несколько иные. Многие из нас не переносят солнечный свет, многие из нас когда-то встали на сторону тьмы, но мы всегда были частью этого мира.

Годы идут, один век сменяется другим, многое давно изменилось. Люди и вампиры сосуществуют в мире, пусть далеко не все первые и знают об этом. У нас один враг и одна цель. Времена часто посылают нам новые испытания, вновь и вновь ставят наши жизни под угрозу, но мы не отчаиваемся. Во всяком случае, стараемся не отчаиваться… Каждый день может оказаться последним, а потому все мы стараемся жить так, чтобы в час смерти ни о чём не жалеть. Имперская столица – мегаполис, что простирается на сотни километров. Мы живём здесь вдали от вечной войны, находясь под защитой тринадцати провинций. Имперская столица – город Найтмар, огни которого никогда не погаснут. И пока в земли, охваченные тьмой, раз за разом с крестовым походом отправляются войска святых орденов, здесь, в городе, ставшем домом для миллионов людей, стоим на защите мы, казалось бы, самые обычные и необычные, святые и падшие Охотники. Охотники – сотрудники Центрального Отдела по Делам Сверхъестественной Активности, в простонародье цодовцы.

***

– Ник, ты так и не ложился? – потирая заспанные глаза, в кухню прошла Матильда.

– Глава сама себя не допишет, – потянулся я, наконец, оторвавшись от ноутбука.

– И как тебя на всё хватает, – зевнула она.

А ведь я просто изливаю душу…

____________________

Периодическая рубрика «Фактики»

Отдел кадров ЦОДСА рекомендует каждому сотруднику свободное от работы время посвящать хобби, ибо «живой ментально будет жив и физически».