Конец Земли

Чтобы все были живы…

Минута памяти

Звоните все колокола!

И вдруг — замолкните все разом! —

Минута Памяти пришла.

Той Памяти, что в горле — спазмом!

Нет этой Памяти светлей,

И нет ужасней во Вселенной:

В ней миллионы всех смертей

Вздымаются толпой нетленной!

Пусть будет в мире тишина:

Минута Памяти настала.

Она в сердца к нам снизошла,

Богиней Скорби, с пьедестала.

Сердца, как колокольный звон,

Стучат в груди детей и дедов.

Великой Памяти закон

Вступает в силу в День Победы.

Осколок войны

На Митридате, мрачно отдалённый,

Заброшенный, загаженный, пустой,

Войны осколок — старый дот бетонный —

Зарыл свои глазницы в травостой.

Косится хмуро он на мирный город,

Неся собой напоминание ему

О той поре, когда он, в спеси гордой,

Владычествовал — в прошлую войну.

Толсты его исписанные стены,

Следы гранатных взрывов он хранит,

Угрюмый, в одиночестве надменном,

Но никому не страшный монолит.

Пред его взором город возрождённый

Живёт бурливой мирной суетой.

А он, непобедимый, — побеждённый,

Заброшенный, загаженный, пустой.

А за его спиной, лицом к восходу,

Лицом к проливу, прямо в солнца диск

Стрелой вознёсся памятник народный —

Мечом, войну пресёкшим, — Обелиск.

А рядом полыхает над вершиной

Огонь народной памяти о том,

Чтоб никогда глазницы не ожили

В бетонном этом логове пустом.

Снайперские пули

Настала осень. В пёстрое кашне

Рядит октябрь растительность лесную.

Затихло всё. И в этой тишине

Поют о чём-то снайперские пули.

Последний лист с деревьев облетел.

Все реки льдом покрылись и уснули.

И, в поисках горячих чьих-то тел,

Поют о чём-то снайперские пули.

Придёт весна, распустятся цветы

Там, где войска бои уже свернули.

Но не воскреснут те из немоты,

В ком замолчали снайперские пули.

Военные ордена

Звучит всё отдалённей канонада

За плотною завесою годов.

Вновь надевают ветераны для парада

Сияние военных орденов.

Не лечит время памяти их раны,

Хоть слышат они мира тишину.

И вечно будут видеть ветераны

В тревожных снах минувшую войну.

И пусть звучит всё глуше гул сражений

За плотною завесою годов,

Но с каждым годом строже и священней

Сияние военных орденов.

Я боюсь

поэма

«Вспомним всех поимённо.

Горем вспомним своим.

Это нужно — не мёртвым

Это надо — живым».

Р. Рождественский

Вступление

С давних лет я спорила с этими строками мысленно. И уверена, что права: павшим тоже нужна наша память. Но не только торжественно-красивые слова. Телами павшие, остаются они навечно живы — с живыми. Живы Памятью их, а не речами лживыми.

Если Память слабеет, — для живых неприметно, — павшие сразу чувствуют это, становясь слабее в поддержке поколенью грядущему. Они видят в беспамятстве угрозу будущему. Угрозу разброда, исчезновения тех, кто вместе — в веках. И тогда — не мистика, не наваждение — приходит страх…

1

Я боюсь спускаться в каменоломни Аджимушкая. Боюсь. И этого не скрываю. Боюсь, что тех, кого — помним — встречу там. И узнаю…

Время взорвётся за моею спиною… время взорвётся — и я останусь в сороковых… в каменоломнях…

И надо будет ответ держать, под взглядами, что страшней направленного оружия:

— Зачем ты здесь, утерявшая Память? Что тебе нужно?

— Мы помним вас! Помним всех поимённо! — под сводами закопченными излишний пафос прозвучит похоронно.

— Помните? А в чём она — память ваша? В этих красивых словах? В оскорблённых могилах павших? В том, что там — наверху и в будущем — воплотили в камне наш прах, и сами же камень тот рушите?

Что сказать? Да и смею ли я отвечать, коль уже озираюсь растерянно, в поисках выхода: через Время, сквозь камень — бежать! Пока дорога к себе не потеряна. Чтоб не видеть, не слышать, не испытать — никогда, никогда!

А вослед — единый, слившийся взгляд, осуждающий и слова:

— Да что ещё тут рассуждать… Пойдёмте, товарищи!

А вослед — ручонки с пальчиками тоненькими, как спички и, губами, спёкшимися от жажды, шёпот:

— Ты принесла водички… правда?…

……………………………………………………

Я боюсь спускаться в каменоломни.

Боюсь.

Это — страх. Это — стыд. Это — совесть горячей волною, а не трусости гнусь.

2

Я боюсь отдыхать на пляжах Эльтигена.

Не потому, что страшусь снарядов неразорвавшихся.

Там навстречу мне поднимаются тени десантников, на песке оставшихся.

Глядят на пляжницу с усмешкой обидной:

— Что делаешь здесь ты — из мира? Видишь: бой, за трупами моря не видно… А ты разнежилась, бесишься с жиру.

И встают, встают из войны пожарища, под взрывов грохот, под рёв волны…

— Ты, вот что, похорони наших товарищей, пока мы твой мир отвоёвываем. А то… кто после вспомнит об этих, павших…

— Мы помним вас! Помним всех поимённо!

— В самом деле? — в словах ирония и взгляд удивлённый. Поёжился зябко, в промокшем бушлате. И вдруг сказал тихо, и словно бы виновато: — Ты знаешь, война — это очень страшно…

— Но вы же храбрые! Поколение целое… А впрочем, от страха и я становлюсь до ужаса смелая…

В ответ — усмешка:

— Что ж, это не редко: боишься — не трусишь — внезапно такая возьмёт досада!… — и, между прочим, но будто вручил награду: — Пожалуй, я взял бы тебя в разведку… — А взгляд — отрешённо-тревожным светом: — Но только страшней, что потом — забудут: поставят памятники повсюду и Памятью называть станут это…

………………………………………………….

Он рванулся в бой, ещё до начала его, измождённый. Бросив лишь напоследок простое: «Будь!»

А я осталась слушать июньско-ноябрьский прибой, и перед ним, и перед собой — побеждённой.

А волны кричали, исправленное прибоем: «Не забудь!»

3

Я люблю подниматься на склон Митридата.

Здесь — Знамя победное водружают. Здесь — весёлые моряки, балагурящие солдаты со всех сторон меня окружают. Выстрелы в воздух — радостными раскатами.

— Ты из мира?

— Здорово!

— Ну, как там вы?

— А это что же, чуть в стороне полыхает? Неужто пожар через время катится? Вечный Огонь? Памяти?… — кто-то вздыхает: — Уж не по нас ли, ребята? Доведётся ли возвратиться?…

— Да брось ты! Вернёмся! Вот Берлин возьмём… Скажи, из мира, дойдём?

— Конечно, дойдёте!

— Я ж говорю — дойдём! А после — вернёмся. Под солнцем, иль под дождём. И может, сами этот Огонь и зажжём, как живое знамя — в Вечную Память…

— Значит, дойдём, говоришь? Ну, ладно, бывай, старуха! Сколько ещё до Победы боёв и пожарищ… А вы тут работайте: вишь, какая разруха. Ты только… запомни: и этот час, и эти израненные знамёна…

— Мы помним вас! Помним всех поимённо!

— Ох, сестрёнка! Только не надо — так! Эти слова — для парада. На мне — гимнастёрка — не чёрный фрак… Но, дай Бог, чтобы это была правда!

Заключение

И я осталась с Городом один-на-один. У нас с ним связи — больше, чем кровные.

Поднимаю взглядом здания из руин, ломаю, выстраиваю новые… Спускаюсь по лестнице и, уже у Предтечи, вновь — знакомый, мирный гул вокруг. Ещё ошеломлённая случившейся встречей, слышу тихий, с хрипотцой, Города голос вдруг:

— Ну, что, поглядела? Теперь не будешь бояться?

— Буду!

— Разве есть, чего ещё тебе надо страшиться?!

Есть, Город, есть… И не стыдно признаться: я всегда, бесконечно буду бояться, чтобы этому — не повториться…

* * *

Однажды мне приснился сон чужой:

Гремели взрывы где-то в чёрных скалах,

Взрывалось небо у меня над головой,

И я напрасно тишины искала!

Земля вздымалась прямо из-под ног,

И воздух весь пропах угаром боя.

А я, как незаконченный итог,

Свою дочурку прятала собою.

В её глазах застыл немой вопрос,

А мои губы не нашли ответа:

Как оказались мы — из наших мирных грёз

В разрывах чёрных, сорок первым летом?

Где под обрывом море — всё в огне,

Где смерть у каждой щели завывала.

Чей этот страшный сон приснился мне?

Какая мать его передавала?

Проснулась я. Набат будильник бьёт.

Виски я сжала, полная сомненья:

Вдруг это был не сорок первый год?!

Вдруг это было где-то в наше время?!

И эта мать, с дочуркой на руках,

В отчаянье, послала мне виденье,

Чтоб я, во сне познавши смерти страх,

Смогла бы наяву принять решенье.

18.01.1993 г.

«Афганистан»

«Весной там красиво. Ну, жуть, как красиво!

Туда бы побольше воды… Но там — побольше крови…»

(из рассказа «афганца» у памятника

воинам-интернационалистам)

Афганистан, многострадальная земля!

Ты — рана в сердце у Земли, Афганистан.

Афганистан, тебя забыть не в силах я

С тех пор, как я, по воле злой, «афганцем» стал.

Земля твоя моею кровью полита —

Взойти на ней сумеют горькие плоды.

Зачем тебе чужая кровь, Афганистан?

И для чего тебе войны пожарищ дым?

Тропа войны пускай травою зарастёт.

Я так хочу, чтоб ты цветущим садом стал!

Мне боль твоя давно покоя не даёт —

Мы братья кровные с тобой, Афганистан.

Афганистан, многострадальная земля!

Ты — рана в сердце у меня, Афганистан.

Афганистан, тебя забыть не в силах я

С тех пор, как волею судьбы «афганцем» стал.

* * *

Крушенье всех основ — сыновние могилы

И тени матерей, скорбящие на них.

И вечное «Прощай!» вытягивает силы,

И вечное «Прости…» поддерживает их.

«Позволь уйти с тобой!» — Но он не позволяет.

И с фото, и из снов: «Мам! Что ты… Не грусти!»

И верою Господь их — тени — оделяет,

Чтоб матери сынов продолжили пути.

Чтобы все были живы…

А я хочу, чтоб все остались живы.

Андрей Шталь «Остановите войну»

Не спеши, суд земной не верши

Славы ради ли, ради наживы.

Слышишь шёпот в рассветной тиши:

«Я хочу, чтобы все были живы…»

Всё вернётся на круги своя,

Были помыслы искренни ль, лживы.

Но извечна молитва моя:

«Я хочу, чтобы все были живы…»

Больно слышать и больно взирать:

Что в угаре вражды совершили…

Кто ещё не устал повторять:

«Я хочу, чтобы все они жили…»?

Побреду по пустынной земле.

Все молитвы своё отслужили.

Что найду я в остывшей золе?

Шепчет ветер: «Хочу… чтобы жили».

Полит… по лит…

* * *

Вся ли боль переболела?

Весь ли страх перебоялся?

На снегу, на пепле белом —

Чей там след один остался?

От презренья до прозренья

Сколько тех следочков ляжет?

Корни высохли в коренья.

Друже скорчилось во враже.

…Снег истает, и впитает

Пепел в раны пепелища.

Дай Господь — попрорастают,

Возродятся корневища…

* * *

Мы суверенность выбрали. Ну, что ж…

Всем независимость милее централизма.

Но национализм — как в сердце нож.

Нож в сердце интернационализма.

Евреев всех — в Израиль уберём.

И выделим республику цыганам.

За чистоту национальности — умрём!:

Без примесей чтоб было, чистоганом!

Но как быть мне, когда в моём роду

Смешалось столько наций, на несчастье?!

Я род свой с самой древности веду,

От орд монгольских чёрного ненастья.

В моей крови — и вольный печенег,

И от татар немножечко осталось,

С Руси тамбовской наметает снег

На чумаков солёную усталость.

Где приючусь по пятой я графе?

Уж нет такой республики в Совете,

Чтобы вместила, как в одной строфе,

Смесь всех национальностей на свете.

…Живу в Крыму. И русскою пишусь.

Хоть по отцу я, вроде, украинка.

И разобраться, право, не решусь:

Что на столе — кувшин, а, може — кринка?

Мы долго с Русью жили сообща,

И вот теперь в душе моей так пусто…

Как отделить от українського борща

Вкус русских щей со свежею капустой?

Ведь, как по сторонам нас развело!

Как разграничить Київ с Русью Древней?

Как отделить мне украинское село

От русского названия «деревня»?

Как различить понятья «боль» и «біль» —

По женскому и по мужскому роду?

И как тревогу в сердце мне убить,

Коли тривожно цілому народу?

І що ж тепер — розпука та печаль?

Растерянность, печаль — тавром на лица?

Може, за прикладом колишніх тих прочан

Отправиться на паперти молиться:

Уж коль покой придётся на весы

В противовес террору нам поставить, —

Хай щезне всё, пусть канут в Лету всі —

«Саюдис», «Рух» и вместе с ними — «Память»!

В одной стране — пятнадцать разных стран?!

А сколько автономий здесь добавить?

Брати і сестри! Скільки ж можна ран

Єднанню і братерству ще наставить?!

Распад Страны Советов — это крах

Мечты о единении и братстве!

Страна, как горстка щебеня в руках,

Всё продолжает, продолжает рассыпаться:

В Молдове бойня и Прибалтика в огне,

Кавказ гремит, террором заражённый.

И все национальности в стране

Глядят на русских, как на прокажённых.

Пусть, отряхая с плеч своих застой,

Все перестройкой занялися рьяно.

Но как забыть об истине простой:

Опасно быть толпой, от крови пьяной!

Но каждая республика сейчас

Рвёт ткань страны, как в клочья — одеяло.

И надвигается опасный час,

Когда заря рассыплется линяло,

И радуга пятнадцати цветов

Растает в день последний над державой.

И единению конец уже готов:

Венец из тёрна в пятнах крови ржавой.

Мы суверенность выбрали. Ну, что ж…

Без самоосознанья мир непрочен.

Но национализм на что похож?

Он на фашизм ведь смахивает очень.

Остановитесь, наций наших тьмы!

Я призываю голосом негромким:

Подумайте, что ждёт нас, если мы

У разобщенья встанем острой кромки?

февраль 1991 г.

НеОда Кравчуку

О ты, восседающий в Киеве, дядька!

Тебе славословлю! Тебя — ославляю:

Не зная тебя, мы не знали порядка…

С тобой — и подавно его не узнаем.

С тобою, рванувшись из плена застоя,

В борьбе каждодневной за хлеб наш насущный

Теперь навсегда лишены мы покоя…

А что беспокойства прекрасней и лучше?!

С тобой две зимы без тепла и без газа

Мы стойко держались в квартирах промёрзлых.

Ты жалоб из Керчи не слышал ни разу,

Погрязнув в дебатах с «Россиею грозной».

Такой президент — всем народом презренный —

Долгами страну омотал, словно шёлком!

И флот за долги отдаёшь ты смиренно…

Вот так же и Крым ты продашь по дешёвке!

Когда на Донбассе закончится уголь,

Что на-гора поднят шахтёрами прежде,

Найдёшь в Украине, где спрятаться, угол,

А в наших глазах — хоть искорку надежды?!

И что ты ответишь тогда пред народом —

Как правил два года без всяческих правил?!

Так вот: не во славу тебе моя ода —

Тебя этой одой навеки ославлю!

21 сентября 1993 г.

* * *

Флаг Виктора Ющенко, под которым он баллотировался в президенты Украины и поднимал «оранжевую» революцию — на оранжевом поле — перевёрнутая подкова и слово «Так!»

Наш пан Ющенко хоче за «так»

Підкувати народ України.

Мабуть він ще не знає на смак

Припеченій ватрою конини.

Його стяг — то у жарі тавро,

Яким буде він нас таврувати,

Як за долари та за «євро´»

Україну почне продавати.

05.12.04 г.

* * *

В истории немало есть примеров,

Когда за веру люди шли на смерть.

А нынешние варвары орут:

«Война — за веру!»

В то время как война идёт —

за нефть.

08.10.04

* * *

Девчонка вспомнилась одна:

С улыбочкой ехидной

Бросала дедушке она

Слова, обид обидней.

Мол, понапрасну проходил

Военные он тропы.

Когда бы Гитлер победил, —

Мы были бы в Европе!

Мы в Риме бы ловили кайф,

Обедали — в Париже…

Читала б девочка «Mine kampf» —

Была бы к правде ближе.

Иные б мысли породил

Сей труд (в мозгах — не в попе!):

Когда бы Гитлер победил,

То не было б «Европы»!

* * *

Снегом повеяло: сходят лавины

За морем где-то в Кавказских горах.

Нами ль содеяно — беды и вины

Отчие корни стирают на прах.

Бедами, винами запорошило,

Так закружило судьбы карусель,

Что океан поглощает вершины,

Гордые скалы стирая на сель.

08.05.2008 г.

(океан - в смысле НАТО - "Северо-Атлантический...")

Пути тернистые России

триптих

I

А не хаять нам года

Если бы,

Вспоминали б иногда

Точно мы:

Пусть, мы были не всегда

Веселы, —

Улыбались мы тогда

Солнечно.

Пришёл ворог не глухой

Полночью. —

Был запущен нами он,

Добрыми.

Лаской ложною слизал

Солнечность,

Лица нам перекроил

В злобные.

Где же ворога искать

Надобно?

Поищите по сердцам

Собственным.

Будет больно сердце рвать

Надвое.

Да иначе не бывать

Вольными.

А не хаять нам себя

Если

И, с надеждою любя,

Верить:

Светом чистого огня

Сердце

Охраняется, губя

Зверя.

II

Тепло и ласково

смотрели мы на мир.

С надеждой, верою

Любовь свою искали.

И знать не ведали,

и ведать не желали,

Железный занавес

взрывая вдоль и вширь,

Что свою солнечную ласку

Укроем под железной маской

Улыбки Зверя нарисованной

оскала.

И никогда мир

не изведает уже

Святой Любви

предназначение

и веры.

Надежду ложные

заменят эфемеры,

Жизнь оборвётся

на смертельном вираже.

В последней вспышке, на излёте,

Быть может, всё-таки поймёте

Деянья злые улыбавшегося

Зверя…

III

Самоглумление

к добру не приведёт.

Самоохаянье

равно самоубийству.

Самодостаточным

российский был народ,

Пока народом

оставался он

российским

Но злые Ваньки,

позабывшие родство,

Россию рвали

не забыв её охаять.

Князьки удельные,

без всяких status-qwo,

Так правят балом,

что и Воланд отдыхает.

Народ безмолвствует —

на то он и народ:

Рождает думу свою,

думая тягуче.

Но вот вскипит, —

всю накипь ванек соберёт,

Да и сметёт за океан,

вонючей кучей!

Не по России

Золотым Тельцам гулять!

Россия свята,

а Святая Русь живуча.

Народ российский

свою Родину спасать

И свою веру защищать —

веками учен.

_________

Сметя охальников,

носящих на обличье

Отметку улыбавшегося

Зверя,

Россия возвратит

своё величье

И возродит,

и утвердит

Святую Веру.

Неродные города

К вам сейчас не идут поезда, —

Нынче вы на чужой стороне,

Неродные теперь города…

Бога ради, не снились бы мне!

Только в памяти, мне дорога,

Ваших улиц певучая речь:

Всё заносит слепая пурга —

Не прийти, не обнять, не сберечь…

Но ничто в мире не навсегда,

Смоет ложь благодатным дождём,

Полетят поезда к городам.

Возвращайтесь, — мы ждём!

Мы вас ждём!

Коловращение

* * *

«Быть иль не быть —

вот в чём вопрос…»

(У. Шекспир «Гамлет»)

«Быть? — Не быть? —

нам Природа вопроса не ставит.

Ясно: быть.

Ведь лишь в бытии сущность её.

Так откуда же

гамлеты произрастают,

Под вопрос подводя бытиё?!

Распад

Крошка Мир! Давай распадёмся на атомы —

Что нам все пересуды и дрязги!

Все идеи единства давно уже грязью заляпаны,

И теряются все вековечные связи!

Крошка Мир, ты был когда-то Величием.

Но теперь твои жители взбунтовались:

Каждый тянет к себе лоскут — свой, личный —

И последних надежд пути оборвались.

Из страны, огромной и неуклюжей,

Но, всё-таки, мирной и немножечко славной,

Порешили люди накроить ненужных

Десятки республик, вроде бы, полноправных.

С болью, с кровью рвут они твою сущность!

Жестокость и непримиримость — их кредо.

Крошка Мир, ты понял свою ненужность?

А люди не поняли, в чём их беды.

А люди торопятся — каждый: себе, лично,

Власти! Хоть в собственном огороде!

И нет в ходу уже простейших приличий:

Безумие охватывает народы!

Крошка Мир! Давай распадёмся на атомы.

А человечество — на электроны бездомные.

Тогда по Вселенной грянет лозунг захватанный:

«По атому — каждому электрону!»

Ты как, согласишься? И будут кружить во Вселенной

Раздельными атомами водорода,

Являя собою в Вечности беспримерный

Водородный океан из плането-народа.

14.02.1992 г.

Плач звёзд

Вглядитесь. И увидите воочью,

Как плачут звёзды августовской ночью:

Прочерчен путь короткий и — исчез:

Скупые слёзы падают с небес.

И вдруг пронзает молнией сознанье:

То по Земле рыдает Мирозданье!

Ей доля тяжкая назначена судьбой —

Взрастила Разум, жертвуя собой.

И вот итог: делами человека

Изничтожаясь, истощаясь с каждым веком,

Земля как у Фемиды на весах:

Быть, иль не быть планете в небесах.

Не думайте, что это — ерунда.

И звездопады были не всегда.

Ведь, если бы планета не взорвалась,

Метеоритов бы не оказалось.

И чья-то мысль, запёкшаяся в камень,

Не долетела бы, хранимая веками,

Не донеслась бы, вспыхнув в небе ярко,

Не прошептала б истово и жарко:

«Вглядитесь! И увидите воочью,

Как плачут Звёзды вашей, мирной, ночью.

Живите, чтобы след ваш — не исчез!»

...Осколки жизни падают с небес...

14.06.2001г.

* * *

Запретить бы на всех языках

понятие уничтожить.

С этим словом любая строка —

морозом по коже.

В сочетании с ним и любовь

излучает страх.

А у смерти косою любой

одинаков взмах —

Что по мамину сыну,

что по сыну мамину.

Всё-то пасть разинет

могилы ямина.

Эта кости жрать чёрта с два устанет!

И живой души на планете не станет…

Так и так для Земли потеря.

И во всякий смысл жизни вера

Теряется, уплывает.

Так оно и бывает…

Друг ли, враг уйдёт —

уничтожен. —

Всё строка дерёт

морозом по коже…

* * *

Когда «все средства хороши»,

без спора,

Их цель не оправдает.

Ведь на деле

Цель, принимающая средства

без разбора,

Есть средство для иной,

сокрытой цели.

В ожидании…

В ожидании ночи

день

Меркнет чуть ли не от утра.

В ожидании правды

ложь

Пышным цветом цветёт.

В ожидании смерти

жизнь

Мчит от завтра да во вчера.

В ожидании жизни

смерть

Просто ждёт…

* * *

Насытится ль брани поле?

Возрадуются ль — кто горюет?..

Девчонок рождали б, что ли… —

Мальчишки-то — всё воюют…

… О, Господи! Что я слышу! —

Откуда — стон стали звонкой?!

— Когда недород мальчишек, —

Рождаются амазонки.

* * *

I

Ах, век кровожадный!

Ах, век душежрущий!

Минул ты.

Но стало ль

От этого лучше?

На прошлых ошибках

Грядущее строим,

Фундамента зыбкого

Его удостоив.

Так примем, без пытки,

Решенье простое,

И скажем с улыбкой:

Мы этого стоим, —

Что век кровожадный,

Что век душежрущий

Минул,

но не стали

Мы с этого лучше.

* * *

II

Мы в горькой печали

Ошибки итожим,

Какие зачали

В прокрустовом ложе.

Что наизучали, —

На скорби умножим.

Что громко кричали, —

С молчанием сложим.

На будни разделим

Мёд праздников кратких,

Бездушное тело

Оставим в остатке…

* * *

… И вот бредут они от дома к дому,

Насквозь минуя веси, города…

Ведомы в никуда… а кем ведомы?

Не всё ли им равно, коль — в никуда…

Где спят они — там стоны, храп и вопли,

Там пот и смрад от их немытых тел.

Весь опыт душ, что жизнями накоплен,

За дальние пределы отлетел.

А где едят они — пасутся орды

Злых крыс и воронья несётся ор…

И так идти им… "непокорным", "гордым"…

Из нети в неть…

С к`их пор и до к`их пор?..

Перемены

«Перемен, мы ждём перемен!..»

(В. Цой)

Мы решили уже не стыдиться

Порнофильмов на нашем TV:

Проституцию наши девицы

Пополняют со школьной скамьи.

Мы меняем советские «тачки»

На потрёпанность ино-«телег».

Посчитав свой язык неудачным,

Мы его поменяли на сленг.

Мы упрямо ещё повторяем

Этой песни зовущий рефрен,

Но порою уже понимаем:

Ждали мы не таких перемен!

Мы цвета поменяли знамёнам,

Изменили названия стран,

Поменяли рубли на купоны,

Стали истово славить Христа.

Но не станет с того дело свято,

Если рядом — кровавится бой,

Если юные наши солдаты

Могут не возвратиться домой.

Мы порою ещё повторяем

Этой песни тревожный рефрен.

Но прекрасно уже понимаем:

Ждали мы не таких перемен!

Памяти ушедших голосов

Ещё одна песня легла под колёса.

Ещё одно сердце угасло, сгорев.

Ещё один голос под купол вознёсся,

Отчаянно спев по себе реквием.

Они угасают, они умолкают:

Кто на полуслове, кто — на вираже.

И с пулею в сердце в бессмертье шагают,

С последней, расстрелянной, песней в душе.

Болящая совесть безумной эпохи

Неистово снова с подмостков поёт.

Вот, кто-то сгорает, умолкнув на вдохе,

Но кем-то опять начинается взлёт.

И вечно — на срыве, и вечно — в загоне,

В сиянии рампы не видя тропы,

Сжигают сердца до последних агоний,

Срываясь на взлёте в безумье толпы.

Отражения

В окне напротив — отраженья наших окон.

А в наших окнах отражается рассвет.

Средь бесконечных отражений одиноко.

Как — настоящего рассвета вовсе нет.

Так и живём среди осколков отражений,

Не зная, где же настоящее найти.

Быть может, мы — отображенья искажений

И лишь во взлёте мысли — истины пути.

* * *

В глазах пигмея всё мельчает.

И не странно:

Пигмею мысли впору —

мысль-пигмей

Ты отраженью в глазе великана

Попробуй,

соответствовать сумей.

* * *

Тучи над солнцем всходящим

проносятся мрачно.

Бурно роятся в них сонмы

прекрасных снежинок.

Падать боятся

на тёплую, влажную землю,

Чтоб не растаять.

Но кто-то ведь должен быть первым.

Кто-то возносится ввысь:

упаду, мол, последним —

Первым заметят меня

и лишь мной восхитятся.

Кто-то, напротив,

срывается вниз торопливо.

Мол, посмотрите:

пока не погиб, я — прекрасен!

Лягут в сугробы

последние с первыми вместе.

Будут уже не снежинками —

снегом безликим.

Только в полёте они

по-отдельности видны.

После паденья —

сливаются с общею массой.

Прозрачные люди

Прозрачные люди

живут за прозрачными стенами.

Прозрачные люди

по улицам города ходят.

И матовым сленгом,

как пиво под мыльной пеною,

Пытаются спрятать

прозрачность прозрачных слов.

Прозрачные мысли —

с лица на лицо — лекальные.

Прозрачные мысли

считаются скрытыми вроде бы

За имидж-масками,

как за очками зеркальными,

Что скотчем прижаты

к аквариумам голов.

Прозрачные люди

боятся своей прозрачности.

Прозрачные люди

прозрачными быть не хотят:

На счастья сиянье

натянут личину мрачности,

На голую правду

наденут лживый наряд.

Скифия

Скифия-земля…

Горькая вода…

Это — горечь слёз

Всех от века вдов.

Запах знойных трав

Маревом встаёт.

По степи — холмы

В ковылях седых.

Дробный стук копыт.

Зоркий скорый взгляд

Из густых ресниц:

Всадник из легенд

Вихрем налетел

И — ушёл за грань,

В маревую даль.

Не Пегас конёк:

Коренаст и гнед.

Но взметнулась пыль,

И — пустая степь!

Всадник из легенд

С маревом взлетел

К блёклым небесам,

Растворился в них.

Сорванной струной

Звон в степи плывёт.

Шепчут ковыли

О былых веках.

Да в курганах спит

Скифская печаль…

Крошка Мир

Крошка Мир, что с тобою случилось?

Почему ты испуганно сжался

и съёжился весь?

И улыбки на лицах людей погасил...

Что с тобою, мой Мир?!

Всколыхнулась,

полезла наружу

жестокость и спесь.

И закат угасает,

багряные краски разлив...

Что с тобой, крошка Мир?

Опустели дворы. И по тёмным углам

чьи-то шепчутся тени

Там зло, или страх не понять.

Разрушается сказка,

что придумали люди когда-то.

Если сказка погибнет

история двинется вспять.

Что с тобою, мой Мир?

Мой большой,

исковерканный ложью,

жестокостью страшной,

Ты, под тяжестью зла,

не решаешься прямо взглянуть.

Словно больше грачи

не гуляют по пашне.

Словно чайки уже не летят

догонять корабли.

Где твой путь?

По каким закоулкам Истории

ты прошагаешь?

Сквозь какие невзгоды меня проведёшь?

Целый Мир! —

Как в трясине сейчас погибаешь.

И помочь...

Как помочь?!

Как мне руку тебе протянуть?

Словно ты — с бесшабашностью русской в душе:

«Пить — так пить!», «Погибаем — так с песней!»

Но песен не слышно:

лишь лязги, да стоны...

Подскажи мне, мой Мир,

как тебя от тебя защитить?

Как нам выйти с тобою

хотя бы в нейтральную зону?

... Крошка Мир!

Мне так жалко тебя,

неуклюжий малыш!

Ты как будто едва научился ходить

И внезапно запнулся о высокий порожек.

Взять бы на руки:

наплакавшись, ты замолчишь —

И зелёнкой помазать все ссадины

маленьких ножек.

На плече убаюкать,

пропеть для тебя —

Колыбельную песню — для Мира.

Спи, малыш.

Всё равно человек не любя

жить не сможет.

Придумают новую сказку.

В сказке не побеждает злодей.

Будет трудно.

И всё же добро возродится.

И улыбки вернутся

на лица людей.

12 февраля 1997 г.

Коловращение

Там, где теряется тропа

Под стенами Иерихона,

Вскричав отчаянно, пропал

Могучий голос геликона,

Как не рождённая строка

В зените взлёта вдохновенья,

Вернутся прошлые века

В одно мгновенье,

И всё замрёт.

И всё замрёт

В одно мгновенье,

Вернутся прошлые века

В зените взлёта вдохновенья,

Как не рождённая строка,

Могучий голос геликона

Вскричав отчаянно, пропал

Под стенами Иерихона,

Там, где кончается тропа.

Слово «любовь»

Проповедь

О, человече, податель молений Вселенских,

Коими к Богу взываешь, с надеждою Веры.

Глас вопиющего в пустыни столпотворенья

Мелких людишек вознёсся под самые своды

Вечные Мира Творения, Суть — Созидающа.

Что же ты хочешь себе и для всех человеков?

Мирного неба? Однако, оно преисполнено

Грозами, что порождены едино Природою.

Все же угрозы немира — твоё сотворение.

Слово любовь для чего едините с оружием?

Благ и достатка? Но каждый из каждых,

рождённый,

Равно с душою, талантом одарен от Господа.

В землю зарыл свой? — Отрой.

И тогда приумножится.

Слово любовь для чего едините с наживою?

Всепонимания всех? Было. Сами отринули.

И вавилоны себе без конца воздвигаете,

В суть сего слова не вникнув.

Страдаете, ницые, от невнимания к слову,

что — мира-творение.

Слово любовь для чего едините с гордынею?

Совести выбор свободен. Вы сами всё выбрали.

Каждый — себе.

И, практически всё человечество,

Слово любовь низвратило

до низменной плотскости!

Слово любовь единенья энергией светится.

Всеединенья — не только двух плотей, томящихся

Жаждой одной сладострастья —

не деторождения.

Слово от Бога — несёт оно Всеоткровение.

Как Откровение — радуга в небе Заветная,

Света лучи показавшая в истинном облике.

Слову любовь возвратите значение святое —

Всеединенья энергии всё преисполнится.

* * *

Остановись! Смири свою гордыню!

Венец творенья — ты ли, человек?!

Вокруг взгляни. Не видел ты доныне

То буйство жизни, что из века в век

Ты покорить, подмять, сломить стремишься —

И никогда его не покоришь!?

Природа ждёт: когда же ты смиришься

И с ней в единстве снова станешь жить.

…Великое смятение природы,

Весна — дарует жизнь, любовь.

Под этим лучезарным небосводом

Всё воскресает, оживает вновь.

Послушай шелест трав настолько юных,

Что даже страшно — как они живут!

Вот первые листочки заглянули

В твоё окно — встречай свою весну!

…И так от сотворенья и доныне

Творит природа безоглядно жизнь.

Остановись! Смири свою гордыню!

Перед Природой-матерью смирись!

* * *

…Нет, невозможно на это ответить:

И для чего существует на свете

Это создание — вроде, разумное,

Вроде, прекрасное, вроде, приятное,

Но никогда для себя не понятное,

Сколько ни мыслило, сколько ни думало!

Всё от рожденья до сумерек смерти

Ищет в мученьях простого ответа

Всяким загадкам Природы и Космоса:

Ну, для чего существует Прекрасное?!

И отчего все вопросы — неясные?

И для чего же они произносятся?!

Может, всё просто — живи, коль родился?!

Но — для чего ты на свет появился?!

В чём твои цели, твои устремления?

Всё — непонятно! Планета вращается,

И никогда-никогда не кончаются

Эти вопросы во всех поколениях!

* * *

Когда заблудшие тучи

Роняют последние капли,

Чтоб их не выжали досуха

Солнечные лучи,

Они выставляют радугу

В своём арьергарде — яркую.

И солнце, дивясь прекрасному,

Им позволяет уйти.

Когда заблудшие души

Уйти хотят от возмездия,

Чтобы отвлечь внимание

Озлобленных ими толп,

Они рассыпают яркие

И броские пустословия.

И люди, дивясь красноречию,

Прощают их.

Но не Бог.

* * *

Обладать красотой…

Это наше стремленье

Так естественно!

Что тут сказать.

Даже есть афоризм:

в красоте, мол, спасенье.

Нужно только её создавать.

Но творцы-созидатели так единичны!

Не успеют что-либо создать, —

Тут же сыщется кто-то,

чтоб единолично

Красотой этой заобладать.

Или, скажем,

прекрасная наша планета…

Тут уж точно:

Создатель — Един.

Так какого ж… —

спрошу я вас без этикета —

Человек на Земле — господин?!

Господин. — Не Господь:

Не творит — обладает.

Не стесняясь при том заявлять:

«Захочу — уничтожу!» —

(И уничтожает!) —

«Захочу — воссоздам!»

Т-твою м-мать!

Наклонируем полную Землю уродцев

И мутантиков — атомных псов. —

Красота!

Не скажи…

Только и остаётся

Добавлять «пару ласковых слов»!

--------------------------

Человек!

Я к тебе обращаюсь по-свойски.

Все мы — дети Земли — не враги.

Ну, нельзя же:

всегда

под «небойськи-авоськи»!

Что осталось хотя б сбереги.

И, не будучи сентиментальным поэтом

(Мне ли комкать сопливый платок!),

Я прошу:

не дари мне красивых букетов. —

Подари мне растущий цветок.

* * *

Когда отверженное эхо

Скатилось с гор,

гремя и ухая, —

Оглохли горы.

И с тех пор

не издают они ни звука.

Когда отверженные тучи

Себя земле отдали надолго, —

Ослепло небо.

И ни лучик

не развернулся больше в радугу.

Вы, отвергая Путь Единый,

Пусть и страданьями он выстланный, —

Неужто мыслите,

в гордыне,

Тропой окольной выйти к Истине?!

На грани эпох

Вот и кончилось Время Дел.

И настала Эпоха Слова.

Есть у Времени свой предел, —

Когда Мысль порождает снова:

Новый мир

Новых звёзд,

Что сияют

В новой Вселенной,

Где средь новых планет

Непременно

Будет тоже Земля,

Будет Солнце над нею с Луною. —

Так задумано мною.

Так, на грани эпох,

Замыслила я.

Для мира из новых звёзд.

Когда Мысль породила Слово,

Чтобы мир на Слово глядел,

Познавая себя.

И снова

Время включится.

Время Дел.

Истина в вине?

«И пьяницы с глазами кроликов

In vino veritas! кричат…»

(А. Блок «Незнакомка»)

Когда опухший кто-то с перепоя

Бормочет пьяно: «Истина — в вине»,

То я, идя нехоженой тропою,

Шепчу упрямо: «Истина — в вине!» —

Не в золоте игристого шипенья,

И не в рубине искрами горит.

Нет, не вино! Вина и искупленье —

Вот что на деле истину творит!

Простая ссора между детворою,

Конфликт в семье, война в любой стране…

Повсюду, поразмыслив, мы откроем,

Что это правда: истина — в вине!

Тогда поймём глубины Мирозданья,

Когда себя сумеем убедить,

Что мы виновны, гордые созданья,

Что мы во всём должны себя судить!

Когда виня себя, а не другого,

Любой, до боли в сердце, вдруг поймёт,

Что к примиренью нет пути иного,

Лишь покаянье к Истине ведёт!

Простые, как раскрытые ладони,

Слова из сердца: «Да, вина — на мне…» —

И будет мир спокойствием наполнен.

Ведь это правда: Истина — в вине!

23.02.1993 г.

Эка… эко…

В зоне молчания

у радистов — 3 минуты тишины,

когда передаются

только сигналы бедствия

Обитаю в зоне молчания.

Не законные три минуты —

Каждый миг полна ожидания

Зов услышать: плохо кому-то.

А вокруг — помехи с глушилками,

А в эфире — смесь сумасшедшая,

И координаты — с ошибками,

А порой — совсем не дошедшие.

Где-то гибнет дельфин, где-то нефть горит,

Где-то выбросы, радиация…

А эфир пустой болтовнёй забит!

Разрывается моя рация.

Слышен лишь один постоянный «SOS».

А куда спешить со спасением?!

И нужна ли я — роковой вопрос —

Со своим вековечным бдением?!

Я молю, кричу: «Помолчите же! —

Только толку с того кричания! —

Впору Землю всю объявить уже

Бесконечной зоной молчания!»

* * *

Пляжный сезон. Однажды

Боль настигла лавиной:

Утром на людном пляже

Выбросились дельфины.

Словно настал день судный —

Страшно, сказать нельзя:

Нефтью с погибшего судна

Выжгло у них глаза.

Оба ещё дышали,

Вслушивались, как будто

Помощи ожидали

С минуты и на минуту.

Солнце пекло нещадно.

Люди ушли за камни.

Лишь папарацци жадно

Щёлкал затвором камеры.

В том, что было глазами —

Влага слезою скудной.

«Люди, вы разве не знали

О затонувшем судне?!

Медлить нельзя ни часу!»—

Молча кричали дельфины.

Знали мы всё прекрасно.

Пальцем никто не двинул.

Зря папарацци, так то,

Поизводил всю ленту.

Ведь ни один редактор

Снимки не взял в газету:

Пляжный сезон. Замяли

Дело о двух дельфинах.

Судно ещё не подняли.

Да и когда поднимут?!

........................

Летнее пекло жгуче

Надолго остановилось.

Снова вопросом мучусь:

Было или — приснилось?

Сон?! Так — скорей проснуться!

Лучше: рывком и — сразу!

В этой жаре свихнуться

Можно на все три фазы...

Если же это было...

Кто мне ответит — где же

Плачут мои дельфины?!

Есть ли у них надежда?

... Встать бы средь мирозданья

И зареветь тифоном:

Сколько ещё — страданья

Будут «естественным фоном»?!

Геростраты

От искры каменнотопорной

До пламени ракетных стартов

Шёл homo sapiens упорно

Своей Планеты Геростратом.

Те искры — огненные птицы —

Поразлетались над веками:

Вздымали пламя инквизиций,

Вздували атомное пламя.

Но современным геростратам

Уж мало огненного жара —

Леса сжигают жгучим ядом,

Сжигают воздух — едким паром!

И вижу:

в Космосе кромешной,

В прожжённой ядами рубахе —

В озона клочьях обгоревших —

Земля кружится, как неряха.

Жизнь угасает на планете,

Цветущий облик свой утратив.

Сгорают в ультрафиолете

Последние из геростратов…

* * *

Губитель Жизни на планете, человече!

Ты для чего её уничтожаешь?

Когда свои ошибки осознаешь?

Неужто, как дышать уж станет нечем?!

Горький верлибр

(на смерть акации в гаражном кооперативе)

Дерево рухнуло, бури не выдержав.

Корни асфальт разорвали и замерли.

Ветви стонали, ломаясь в падении,

Цветом медовым дорогу осыпали.

Жизнь замерла, остановлена гибелью,

Гибелью дерева сладко цветущего.

Без параллелей, метафор, гиперболы —

Просто почувствуйте горечь акации.

Горько не выдержать, больно не выстоять

Лишь потому, что не там оно выросло…

Гнётся дерево

Гнётся дерево, даже под слабеньким ветром,

Осыпает невыцветший цвет.

Сорок вёсен встречало, теплом обогрето,

Сорок зим защищалось от бед.

То ли корни устали держаться за землю,

То ли крона устала шуметь, —

Сорок первой весной, в середине апреля,

Порешило оно умереть.

Гнётся тополь печально, серёжки роняя,

Как осколки несбывшихся грёз.

Сорок лет его почки листву выгоняли,

К сорок первому их не донёс.

Ураганом последним ещё он не сломлен,

Но в себе не уверен уж он:

Если дерево гнётся от самого комля, —

Это очень тревожный симптом.

* * *

Старый тополь у дороги,

Ты не так уж стар.

Но от соли и от смога

Очень ты устал:

Усыхают твои ветви

И листва мелка.

Ты бы век прожил на свете,

Да судьба горька.

Убежал бы в чисто поле,

Омоложенный!

Но тебе движенья воля

Не положена.

………

Перешла б на пасторали,

На эклоги я,

Да позволит мне едва ли

Экология…

* * *

Умирают в городе деревья.

Умирают молча и без плача.

Перед ними встану на колени,

У корней лицо в ладони спрячу.

Не молить, не выпросить прощенья.

Не жалеть — ведь жалость ни к чему им. —

С деревом последнее общенье,

Чей конец уж близок, неминуем:

Поклониться и, с прощальной лаской

(Горечи чуть меньше унесли бы),

«Вам, Земли деревьевая раса, —

Прошептать раскаянно, — Спасибо!»

Баллада о дельфинах

Сейнера отправились в путину.

Встало солнце круглою ракушкой.

Разыгрались в море два дельфина

Унесённой с берега игрушкой.

Солнечные брызги — веерами!

Увлеклись дельфины, словно дети.

И не знали, что за сейнерами

Тянутся предательские сети.

Заняты привычною работой,

Рыбаки смеялись грубовато:

«Видно, больше нет у них заботы.

Ишь, раскувыркались, акробаты!»

Быстро они снасти выбирали.

Бился в них дельфин, в мольбе напрасной.

«Отвезём дельфина в дельфинарий —

Будет веселить не только нас он.

Отвезём дельфина в дельфинарий.» —

Экипаж решил единогласно.

Надо выручать из плена друга!

Что придумать мог дельфин иначе —

Над волною выгнулся упруго,

Выбросил на палубу он мячик.

Тишина над сейнером повисла,

Словно после выстрела из пушки.

Как же не понять простого смысла:

«Мы, дельфины, — вовсе не игрушки!»?!

Самую тяжёлую работу

Люди выполняют, на пределе.

Покоряют глуби и высоты.

А понять дельфина… не сумели…

Всё-таки не поняли… И — хохот

Грянул, после общего молчанья

«Вот ведь, о товарище забота,

Чтоб в пути далёком не скучал он!»

…Сейнер увозил свою добычу…

…С набежавшей тучи дождик сеет…

Люди поступили — как обычно…

А дельфины — плакать не умеют…

Но, летит от Севера до Юга,

Над морями, в небе и над сушей:

«Люди, мы не поняли друг друга!

Жизнь планеты — вовсе не игрушка!

Люди! Мы не поняли друг друга…

Добротой спасите ваши души!»

Покаяние

Мы опоздали к солнечным рассветам:

Для нас рассвет встаёт в тумане сером.

Природа опоздавшим своим детям

Уже не может радость подарить.

Мы опоздали к синему прибою:

Плывёт по морю радужность мазута.

И в золотистых дюнах нам с тобою

Не суждено, как предкам, побродить.

Мы опоздали к шелесту дубравы:

Нам только парки чахлые остались.

И лишь по фильмам буйные муравы

Мы распознать сумеем, погодя.

К воде мы опоздали родниковой:

Пьём смесь из пестицидов и нитратов.

Сыны цивилизации, в оковах,

Которых нам не сбросить никогда!

Мои потомки, я, через столетья,

Прощенья у вас вымолить не чаю!

Ведь я уже ближайшим своим детям

Дать чистый воздух просто не могу!

Но вас, мои потомки, заклинаю:

Всё сделайте, чтоб над Землёй рассветы

Вновь росами жемчужными сияли,

Чтоб не ложилась копоть на снегу!

Чтоб шелестели зеленью дубравы,

Чтоб родники живой водой журчали,

Чтоб дети зарывались, для забавы,

В чистейший, не заиленный, песок.

Вы возвратите молодость планете,

Пусть, наше поколенье проклиная, —

Мы это заслужили. — Наши дети!

Да, Космос — он прекрасен и высок,

Но в целом Космосе она одна такая,

Другой такой планеты больше нет!

Мои потомки, я вас заклинаю:

Земле верните солнечный рассвет!

Апокалипсис

Мир свернулся в клубок

обнажённого горького горя,

Выставляя все рубища,

язвы свои напоказ.

Ох, не будет пути

у последнего горе-героя,

Если он не сумеет

в пути обойтись без прикрас.

Безутешно трубя,

журавли проплывут в поднебесье,

Чёрный лебедь падёт

Падшим Ангелом в бурую топь.

А последний герой усмехнётся:

«Ах, как интересно,

Когда с мирной трусцы

переходят на смертный галоп!»

А из смрадных глубин

восстаёт, вся блистая, Блудница.

И не ждёт, когда будет

отстроен опять Вавилон:

Ей бы только успеть

Квазимодо своим разродиться

И, целуя уродца, твердить,

что прекраснейший — он.

...Мир наш вовсе не злой.

Мстить Природа совсем не умеет.

Она просто живёт —

выживает, с твореньем своим.

А творение — Тварь —

всё ещё называть себя смеет

Человеком.

Мы — люди?!

Да, Господи!

Что ж мы творим?!

По-следное

Многообразье всепланетное…

Неужто было?!

Всё мало-мальски, да заметное,

По Лете сплыло.

За человечеством — кровавый след…

Помилуй, боже!

Кто если не сошёл на нет, —

Так уничтожен.

По следу следом и последствия

Последним штрихом…

«Се человек — земное бедствие!» —

Скулёж за рыком.

А сколько их уже не явится:

Простыл следочек!

Один лишь след в эфире тянется —

Тире и точек.

Уж имена им поупразднили,

А SOS несётся.

И моим сердцем, как оказией,

Передаётся…

Набат

Чернобыль полыхает страшным сном.

Моря гниют под чёрной плёнкой нефти.

Доколе будем, после катастроф,

Доискиваться: кто же там в ответе?!

Мы, люди — население Земли —

Ответственны! Не инопланетяне!

Так как же так сумели, как смогли

Планету изуродовать, изранить?!

Не научившись ею дорожить,

Обезобразив облик всей Планеты,

Покинем мир. А как же будут жить,

Дышать чем будут наши с вами дети?!

Что им оставим? — Мёртвые моря,

Засоленные земли и пустыни,

Где миллионы факелов горят?

И — жизнь сгорает в пламени том синем!

Кто разрушает дом, в каком живёт?

Не варвар. Так ведь хуже нет прозванья.

Кто прерывает собственный полёт

На высшей точке сладости познанья?

Мы все сейчас — на лезвие ножа.

Один лишь шаг… один лишь шаг остался!

Куда его направить — нам решать,

Чтоб не последним шаг тот оказался.

…Иглой тревоги сердце проколю:

Да не пойти путём нам безвозвратным!

Я сердца боль в стихи свои волью —

И пусть мои стихи звучат набатом!

Я буду ангелом…

* * *

Стремимся от Земли

в космические дали.

Но, шариком её

увидев голубым,

Мы поняли вдруг то,

чего не ожидали:

Значение высот

не значимей глубин.

Равнодушие

Легко — пройти с изящной скукой,

Сорвать и выбросить цветок,

Минуть протянутую руку,

Швырнуть в волну пустой кулёк.

Окурок выплюнув под ноги,

Верхушку ёлки обрубить,

Спихнуть ногой щенка с дороги

И камнем — лебедя убить.

Душа без радости и боли

Спрямляет жизни виражи.

Ей, равнодушной, всё — раздолье!

… Но я так не умею жить!

* * *

(горькая шутка)

С тех пор, как люди, разуму не внемля,

Рождают в день по тысяче идей, —

Уж боги не спускаются на Землю:

Они бояться начали людей.

Кому охота — тоже быть распятым,

Или в психушки скопом попадать?!

Нет, боги, они — умные ребята:

Предпочитают сверху наблюдать.

Мы воззовём, когда уже остаться —

Угроза будет — вовсе без Земли.

Они к нам делегацией явятся,

Сказать: «А что мы сделать-то могли?!

Вы отвергали нас. Ученья наши

Все переврали, до наоборот.

Теперь и пейте горе полной чашей!» —

И будут правы…

Пьём?

А кто не пьёт?!

Тревога

Все песни колыбельные пропеты,

Рассказаны все сказки. Дочка спит.

И вновь, огней сиянием одета,

Со мною ночь стихами говорит.

Тревоге в её голосе негромком

Внимает сердце чуткое моё.

Игрушку обняв, спит моя девчонка,

Ей дивной сказкой это забытьё.

А мне не спится. Вновь ложатся строчки,

Тревогой материнскою полны:

Хочу я, чтобы снились моей дочке

Прекрасные и сказочные сны.

Чтоб небо для неё синело выше,

Не закрываясь дыма пеленой,

Чтоб ливень светлый ей стучал по крыше,

А море чистой встретило волной.

И пусть моя дочурка подрастает,

Не зная, что такое залпов гром,

Не зная, как тревогою вздыхает

Порою ночь за маминым окном.

Дочурка спит. И свет звезды далёкой

Играет на ресничках, серебрист.

А ночь диктует новые мне строки,

Тревогой светлой заполняя лист.

* * *

Спали девочки и мальчики

В детсадах в кроватках маленьких.

Клали солнечные зайчики

Им на лица лапки тёплые.

И тихонечко, «на пальчиках»,

Приходили в эти спаленки

Разноцветные, как мячики,

Сны — прекрасные и лёгкие.

Пролетели годы грозами,

Отпылали дни закатом.

Стали девочки серьёзными,

Стали хмурыми ребята.

Кому прозой, кому песнями,

Кому сикось-накось сладило,

Кому грустно, кому весело —

Сталось тётями и дядями.

И порой им вспоминалось

Всё, что с детством унеслось,

Как им грезилось, мечталось,

Не о том лишь, что — сбылось.

… Спали девочки и мальчики

В спаленках с большими окнами.

Словно солнечные зайчики,

Сны их были светло-лёгкими…

* * *

…И растекалися мыслию нашей по древу мы…

Древо стерпеть не сумело того и сломалося.

Бросили древо в костёр мы, с инстинктами древними.

Что же от мысли-то нашей, о, други, осталося?

Видели мы, как она исчезает, воочию:

Дымом и пеплом слова к небесам возносилися,

Искрами жгучими сыпались все многоточия,

Все восклицания, корчась, в вопросы скрутилися.

Пепел опал на повинные наши головушки.

Искры одежду пожгли в непотребные рубища.

Рылись в золе: отыскать то — единое — словушко,

Главное слово, какое прославит нас в будущем.

Что же мы, други мои, сотворили-содеяли?! —

Древо сгубили, и слово своё уничтожили…

Годы уносятся в прошлое — днями, неделями…

Нет главных слов…

Только фразочки пустопорожние…

Потерянное поколение

Аллюром бешеным несутся годы в прошлое.

Самих себя стремимся мы опередить.

В том прошлом было — и плохое, и хорошее.

Но ни к чему нам эти раны бередить.

Ведь, даже если мы в самих себе уверены,

Мы не врисуемся в мир этот никогда:

Нас объявили поколением потерянным,

Как будто вычеркнув из жизни без следа.

Вот так рождаются на свете приведения:

Мы существуем, но нас, вроде бы, и нет.

Мы — люди, странного, до жути, поведения —

Мы «ставим на уши» отвергнувший нас свет.

Аллюром бешеным уносится привычное.

И знаем: будет время бег свой ускорять.

Меж поколений наше племя — пограничное.

Нас потеряли. И нам нечего терять!

Подранки

Мы — подранки эпохи.

Мы — эхо столетия

Отшумевшего, отгремевшего,

Поперёк наших жизней прошедшего

Не чертой, не косой,

Не межою и не полосой —

Безвремением.

Но ни слёзы, ни вздохи

И ни междометия

Не последуют.

Через беды ведь

Нас, упрямых изгоев, преследует,

И влечёт, и зовёт

На израненных крыльях — в полёт! —

Вдохновение.

Потеряли истоки,

Границы не ищем мы:

Нам привычнее безграничное —

Не конечное и не первичное.

А в пути нам — идти,

Даже если тропы не найти.

Но — не падать ведь!

И поборемся с роком

Мы, духом не нищие.

Мы — парящие и творящие,

На израненных крыльях летящие

Вне дорог, вне эпох.

И останемся — славный итог! —

В вашей памяти.

Жителям планеты «Интернет»

Мир уносится в парадоксальности.

Нынче норма —

матерщина и сальности:

Всё, что осталось от языка человечьего.

Он устарел, и учить его — нечего.

С нами —

остатками эпох докомпьютерных

Детям нашим уже неуютно.

Мол, о чём говорить?! —

«Дай поесть и попить! —

и отшить: —

Не мешайте нам жить!»

Наши дети,

живущие в Интернете,

Не имеют понятия о рассвете.

Бледные тени

полночных бдений:

Вы их на заре не разбудите!

Здравствуйте, дети!

Из какого измерения

будете?

Из какой виртуальности?

(Это, представьте, не блеф —

взбрыки реальности!)

Или вы — скорым,

по кабелям телефонным,

Прямиком — с Матрицы?

Здесь, понимаете, люди живут,

по другим законам.

Вам здесь неуютно —

спешите сматываться!

Бледные тени

полночных бдений —

Дети,

живущие в Интернете...

Выходит, мы —

«потерянное поколенье» —

Последнее поколенье детей на планете...

Мир расколот.

Уходит в парадоксальности.

А мы остаёмся жить в этой реальности:

Встречать рассветы,

звёзды отслеживать,

Грозам радоваться,

бегать по лужам...

Мы —

это мы:

осколки мира прежнего,

Который нашим детям —

не нужен...

Так порадуемся последней радости:

После нас на Земле будет трава расти!

Некому будет вытаптывать.

Так-то вот...

Конец времён

Двери открыты

краху ль, награде.

Вены ли вскрыты

забвения ради.

Рока ли ритмы

в последнем параде

Хитов —

избито,

размыто,

забыто.

И то,

Что было бы свято

Хоть единому сердцу,

Нынче ужасом сжатому

До болевой точки —

Зародыша Чёрной Дыры, —

Растоптано, смято

Под подошвами берцев…

Ещё тянутся к святому, —

Рождаются строчки —

Драгоценнейшие Дары,

Но…

поз-

…дно!.. —

Звери ли сыты

Словом молитвы?!

Чаши испиты

Ангелов Битвы.

Клоны ли в cito-…

Crono ли в сито… —

смешано,

взбито.

Избыто.

От

и до.

Армагеддон…

* * *

Нам предлагали чистые истоки

Великой мудрости — восточные народы.

Но мы стояли западней Востока,

Мы выходили в северные воды.

В Европу мы оконца пробивали,

Как думали — из затхлого подвала.

Ну, а на деле было — мы вползали

В болотный смрад, из Руси светлой дали.

Европа окультурить нас желала:

Чтоб скифов переделать на арийцев

Или на франков…

Хоть бы на австрийцев… —

Все их потуги Русь перевирала.

Насильно насаждали, как картофель

(Мы и картофель — тоже не просили!).

Но переделать наш курносый профиль

На римский — даже Богу не по силам.

И бьётся Запад, нами озабочен,

Пытаясь притянуть к себе поближе.

Но мы-то, мы-то Запада восточней

И несколько посеверней Парижа.

И почему б России, Украине,

Как говорилось прежде:

Малой, Белой, —

Великой не остаться и поныне?

В чём дело, а?

За чем же стало дело?!

02.05.05 г.

* * *

На опоздавшем к жизни полустанке,

Куда лишь только насыпь провели,

Лежали рельсы, к небесам изнанкой,

Как будто прорастая из земли.

Ржавели рельсы глупо и бездарно,

В бурьян вползая, а не в горизонт.

Ни пассажирский поезд, ни товарный,

Так никогда по ним и не пройдёт.

И стук колёс, ритмично-монотонный,

Не пропоёт им песню о Пути

Людей страны — прекрасной и огромной,

Какой уже на карте не найти.

Никто на полустанок не приедет,

Где насыпи бурьяном поросли,

Где плачут рельсы, ржавчиной изъедены:

«Ах, люди, люди… как вы так смогли…»

«Миссионер»

Себя сумеет оправдать

Наверно, каждый в мире этом.

Но что, скажите, может дать

Вам исповедь перед… поэтом?

Вчера мне «Красный капюшон»

О миссии своей поведал.

И был он даже не смешон

С миссионерским этим бредом.

За эшафотом — говорит —

Одна лишь в рай лежит дорога.

И чёрт — не шутит. Бог — не спит:

У них, мол, с этим очень строго.

И смерти вовсе всё равно —

Со дна возьмёт, иль в свете славы.

Судить — лишь Господу дано,

Суд человеческий — не правый.

И, будь ты трижды негодяй, —

Казнь тебя в жертву обращает.

Ты лишь немножко пострадай:

Грехи страдальцам бог прощает.

«А «Не убий…» — палач вещал…

Но понял, что заговорился,

Полою красного плаща,

Как индульгенцией, укрылся.

«Се человек… — вписал я в стих

Библейским почему-то слогом, —

И заблуждений суть своих

Познает только перед Богом».

Критерии

О чём мечтали наши с вами предки?

О том, о чём мечтается и нам.

Дом.

Пища.

И здоровое потомство.

О чём они грустили в годы оны?

О том, о чём грустим и мы теперь.

Разлад.

И голод.

Дети без призора.

Что презирали и над чем смеялись?

Да всё над тем же. То же, что и мы.

Бесстыдство.

Трусость.

Ложь и лицемерье.

И ни они, ни мы теперь не знаем,

О чём потомки будут размышлять…

* * *

«Нас не нужно жалеть, ведь и мы б никого не жалели...»

(С. Гудзенко)

Поэты вовремя уходят.

Кто — по судьбе, кто — от судьбы.

Кто — цели больше не находит

Под небосводом голубым.

Кому-то горечь перервала

Нерв, что натянут был струной.

А тот не выпустил штурвала,

Но был накрыт крутой волной.

И песен недопетых — стаи

Кружат, тоскуя о певцах.

Но только, может, зря стенаем

О тех, безвременных, концах?

Что скажет воскрешённый гений

На этот жалостливый крик?

Представьте: пожилой Есенин...

Представьте: Лермонтов — старик...

Представьте: облысевший Пушкин,

Но так же влюбчив и раним...

Наина, древняя старушка,

Вот посмеялась бы над ним!

Или — согбенный Маяковский.

Иль — дряхлый Николай Рубцов.

Что пели бы сейчас — Высоцкий,

Тальков, Гудзенко или Цой?

Уходят вовремя поэты,

Исполнив, что смогли успеть.

Жаль только песен недопетых:

Их некому теперь допеть...

* * *

Водоворотики да плёсики…

Кому урок, кому-то рок.

Мы вечно, зубчатым колёсиком,

Сорвать стремимся анкерок.

Кому о хаосе мечтается,

Кому — свободы вечный глюк…

А механизм-то поломается.

А механизму-то каюк.

03.10.2018 г.

Устало…

Что мы делим промеж собою?

Вся-то жизнь у нас — поле боя.

Места нам недостало, что ли?

Поле боя — не хлеба поле.

Что же делим его на доли?

Что же держим его до боли?

Отступиться бы всем, оставить —

Пусть полынью позарастает!

Пусть его побивает градом,

Солнце выпалит злые корни.

Поле боя — зверь плотоядный:

Не зерна ожидает — крови.

Не планета — квадраты целей!

Голос разума слышен еле.

И тому еле-еле внемлем.

Это ль было для нас мечтой…

Чего делим-то, люди?!

Землю.

А на что?

* * *

Когда тоскующей душе

Так бесприютно в мире этом,

Когда на каждом вираже —

Осколки бывшего ответа,

Все опасения презрев,

Летишь уже напропалую,

Под настроение запев

Лихую песню удалую.

Дорога дальняя — стрелой.

С дороги той возврата нету.

Конь разметает, удалой,

Осколки бывшего ответа.

И все вопросы — позади.

Не решены они — и что же?!

Никто не крикнет: «Погоди!»,

Остановиться не поможет,

Когда тоскующей душе

Так бесприютно в мире этом,

Когда на каждом вираже —

Осколки бывшего ответа…

In the Matrix

«Солнечный круг,

Небо вокруг...»

(Лев Ошанин)

«Наши дети,

Живущие в Интернете,

Не имеют понятия о рассвете».

(«Жителям планеты Интернет». Автор)

В мире большом никому совершенно не нужен,

Как несомненный морально-убогий урод,

Я, что-то выгладив, выглянуть вышел наружу.

А там — ничего... Ну, совсем ничего!

Вот такой оборот...

Может, ослеп я, оглох, потерял обонянье? —

Белая мгла и — ни звука, ни запаха нет.

Может, пока предавался пустым изысканьям,

Здесь, без меня, завершил бытие Белый Свет?

Твердь под ногами упруга, как сетка батута.

Что ж, оттолкнусь и взлечу — посмотрю с высоты...

Ввысь-то взлетел. И на землю вернулся как будто...

И всё равно — ничего! Кроме Мглы Пустоты.

Так ничего не поняв, и уже не пытаясь

Вникнуть: где я — в глупом сне, или же наяву? —

Сумрачной тенью по мглистому нечто скитаюсь.

Вроде живу... А, быть может, уже не живу...

Мир мой теперь разделён на «возможно» и «как бы»:

Что нарисую себе — то и будет вокруг.

Дали б фломастеры...

Я без конца рисовал бы —

Синее море...

Звёздное небо...

И... солнечный круг...

* * *

Мост блестит. Но это и не странно,

Если что-то по дороге потекло…

Отраженья стоп-сигналов — постоянны.

А в машинах — затенённое стекло…

Стоп-сигналы — это признак остановки.

Габариты — вправо-влево — только шаг.

Повороты — не успеешь, без сноровки,

И — налево… и — в кювете… и — в кустах…

По надеждам, прохрустевшим под ногами,

Словно хрупкое, подфарников, стекло,

Я шагаю мимо вас и между вами:

Знать, опять на повороте занесло…

Расступитесь! — Я у жизни — на прицепе:

Поворотов, габаритов, стопов нет.

Может, это — несуразно и нелепо.

Только в этой несуразности — ответ.

«Диогения»

Лезть в бочку как-то несподручно:

В ходу, вы знаете, — бутылки.

Днём с фонарями не скитаюсь:

Они и так вовсю горят,

Когда Горсвет меняет лампы.

А Человек — сидит в квартире.

И не зови — не дозовёшься.

И, чтоб его ты не дозвался,

Он отключил свой телефон

И запер двери из металла.

Гоняет «мышь» по Интернету,

Чужими мыслями питаясь.

Поскольку собственные мысли

Не в состоянье породить,

Служа компьютерной приставкой.

И вот, из этого безлюдья,

Я удалюсь в глухую пустынь,

Чтобы, из разных впечатлений,

Себя в единое собрать,

Как из фонем сбирают слово.

И, отражаясь на беззвучье

Химерной тенью мыслеформы,

Своим сочтя предназначеньем,

Уйти по звёздному лучу,

Лечить больную ноосферу.

* * *

…Этот Роджер Весёлый

на мачтах твоих полощется.

Весело́ ему, видишь ли,

видеть чужую боль.

Но когда вся чужая

на нет изойдёт, закончится, —

И гадать не хочу,

что случится тогда с тобой.

Сколько флаг ни меняй,

а по выбору так положено:

Или чёрный на белом,

иль белый на чёрном — изволь —

Эта жуткая рожа с костями —

Весёлого Роджера

Цедит сердце и душу твою,

обращая в боль.

Инфузория в тапочках

Чуть-чуть того,

Чуть-чуть сего…

А так, день изо дня,

Царю на кухне в куценьком халате.

Всезнаек и зазнаек

довольно без меня.

Я знаю то, что знаю я

и — хватит!

Кто знает меньше —

поделюсь, не поскуплюсь.

Кто знает больше —

позаимствую негордо,

Что нужно мне.

А что не нужно — пусть

Останется другим,

хоть и сверхмодно.

Крупинки знаний —

хаотичность многоцветья —

Сложу в мозаику,

наитием одним.

Пусть каждый встретит,

высмотрит ответы

Своим вопросам —

только лишь своим.

Но — каждый.

Я и тем уже довольна,

Что я своим «чуть-чуть того-сего»

Делюсь со всеми,

вольно иль невольно

Не изменяя

ничему и ничего

Суперсмиренность

(бормотание бомжа)

Эх, жизнь! Да ну её в болото!

Нет, я не жалюсь, что ты, что ты! —

Овеществление заботы —

Сынком подаренные боты.

С напутствием: «Гуляй, папаша!

Был домик твой, а стал он нашим».

Зима на улице? — Не страшно.

Страшней, что жизнь минула зряшно:

То воевали, то робили.

Сыночкам в головы вдолбили:

«Живите лучше, чем трудяги» —

Живут! — Отправили в бродяги.

Награды — что?! За «побрякушки»

Неделю пожил у старушки.

А как «наградные» проели, —

Так ни стола и ни постели.

Так потихоньку и бомжую.

Глядишь, — и боты не сношу я:

В них в путь последний отойду я…

Нет, я не жалюсь! — Не бедую!

Чернуха

На что истратили мы годы и столетия? —

На то, чтоб травы не росли по нас в пустыне.

А чтоб уже наверняка, по всей планете, —

В пустыню Землю обращаем мы отныне.

Посторонитесь, земноводные приматы!

Вы пропитаетесь и манною небесной.

Пещеры горные пойдут под казематы.

А что там реки и леса — неинтересно!

«Огнь очищающий пошлёт Господь на Землю»?

Да, Бога ради! Мы исполним волю Бога!

Зачем ему ещё трудиться, в самом деле?! —

У нас горючего в запасе очень много.

И вот тогда увидим точно, кто же прав был:

Буддист, еврей, иль православный мусульманин —

Чей Бог опустится на Землю? (Эх бы, сам бы!)

Мы полюбуемся и… — залпом по вимане!*

* * *

Ни к чему Судьбы

колесо вращать.

И Фортуна пусть

хоть подавится!

Лучше проиграть,

чем потом дрожать, —

Чем такая жизнь

вам не нравится?

Можно рисковать

без надежды — взять,

Ни реваншей ждать,

ни тайм-аутов.

И узлы порой

легче развязать,

Чем сплеча рубить

чьё-то «занято».

Можно даже жизнь

без врагов прожить:

То ли «буфером»,

то ль «нейтральною».

И на гроб себе

маску положить,

Жизни роль сыграв,

театральную.

Можно, как скала,

неприступным быть,

Когда рядом

боль чья-то корчится.

Можно честь забыть,

клятву преступить…

Можно, можно-то…

Да не хочется!

* * *

Если пальцы на струны положены, —

Песню надо допеть до конца.

Но плетутся слова, заеложены:

Мы пьяны — от венца и винца.

Мы, как будто, не просто прохожие,

И как будто, имеем сердца.

Но — положены песни похожие:

До конца их поём без конца.

Не желаем потомкам того же мы:

Ни винца, ни венца, ни свинца.

Лучше спите на и под рогожами,

Но не вторьте рефрен: «Гоп-ца-ца»!

Земляне

Натянут парус синевы небес нетленный

И за бортом бурлит Пространство — не вода.

Несёмся в Космосе к концу своей Вселенной.

Фарватер выверен не нами — не беда!

Вперёд несёмся. Без оглядки. Наудачу.

Без якорей, хоть и причалов тоже нет.

А Сфинкс Вселенной задаёт свои задачи,

Как будто сам он может знать на них ответ.

О наших целях кто как может повествует.

Все — капитаны: не уйти нам с корабля.

И вечный двигатель в природе — существует:

Как ни крути, а всё же вертится Земля.

В правах равны все — и цари, и голодранцы,

Кто к Свету рвётся, и кто кроется во Тьме —

Бродяги блудные, с «Летучего Голландца»,

Чей порт приписки уже стёрся на корме.

Кукушка вечность человечеству кукует.

А значит, — мы не исчезаем без следа.

Загадку Сфинксу загадали мы такую,

Какую он не разгадает никогда.

* * *

Мы соберёмся в прошлом сентябре.

Мы будем все — и те, кого уж нету.

И будем петь о зимнем серебре

И тосковать о предстоящем лете.

Дорогой зим мы в прошлое идём.

Туда, где снег — и вправду: белоснежен.

Но каждым летом мы, как мухи, мрём:

Наш организм так холодом изнежен!

Дойдём не все. Быть может — и никто.

Но цель ясна и смысла путь исполнен.

Там, впереди, Земля — сухим листом.

Зато о том, что было, свято помним.

Не мы творили хаос на Земле —

Она сама себя преобразила:

В жару застыла и погрязла в зле.

И от людей избавиться решила.

Ей ни к чему пришельцы в никуда —

Она с людьми совсем не совместима:

Они зачем-то строят города,

Они зачем-то травятся бензином...

Зато из них — прекрасный чернозём

Для возрождения Природы-мамы.

Вот потому-то мы, как мухи, мрём.

А города — разрушатся и сами...

* * *

На захудалом подворье души неприкаянной,

Где лишь крапива росла, да колючий осот,

Яркою вспышкой мелькнула однажды, отчаянно,

Алая роза — созданье душевных высот.

Что привело её в этот захламленный дворик?

Что за судьбина забросила розу в бурьян?

Просто подворья владелец — поэт-алкоголик:

Вечно восторжен, не понят, не принят и пьян…

Роза увянет, зачахнет, истлеет, иссохнет.

Пьяные слёзы могилу её окропят.

И почему-то опять, из крапивного корня! —

Новую алую розу зачем-то взрастят.

Конец Земли

Я подходил, забавы для,

С вопросом к людям:

«Там, где кончается земля, —

Что ждёт? Что будет?»

Подружка, глазки округля,

В ответ смеётся:

— Там, где кончается земля, —

Трава начнётся!

Сосед водитель шутке рад,

Ответил ловко:

— Шоссейка там начнётся, брат:

Конец грунтовке.

А дед селянин плюнул: — Вот,

Уйдут все в город, —

Тут и конец земле придёт!

Начнётся голод.

Моряк ответил, с корабля,

Ни с кем не споря:

— Там, где кончается земля, —

Там только море.

Какой-то парень заправлял

За уши космы:

— Мой друг, где кончится Земля, —

Начнётся Космос.

А дуболом ответил: — Гля!

(На буквы слово он разъял.)

Во: где кончается земля, —

Там только я! —

И гыкнул, голову задрав.

Я обомлел:

Ведь, если дуболом был прав, —

Конец Земле!

Взрывы

Всё начиналось со взрыва Разума,

Долгим бездействием возмущённого.

Так зародилась Вселенная: разом,

Мыслью, свободной, раскрепощённой.

И порождала она галактики,

И порождала она туманности,

Всё торопясь применить на практике,

Что замышлялось в недавней праздности.

Звёзды приманивали планеты

Под покровительство притяжения.

Лишь своенравные мысли-кометы

Не пожелали идти на сближение.

Шли миллионы и миллиарды.

Это, смотря по какому счёту:

Там, где мгновенье и вечность рядом —

Даже не стоит считать нам что-то.

Так, порождая вселенную — взрывом —

Разум своё расширял сознание:

Всё — устремлением, всё — порывом

Строилось… строится Мироздание.

И, увлечённая общим порывом,

И, подчиняясь устремлениям этим,

Взрывом за взрывом, взрывом за взрывом

Жизнь порождала Земля-планета.

Взрывами магмы горы рождались.

Взрывами камни рождали почву.

Взрывом источники пробивались.

Взрывом росток пробивает почку.

Снова деревья взорвались цветом.

И полыхнула трава изумрудом.

Знай человечество взрывы лишь эти…

Ах, эта вечная жажда чуда!..

* * *

Когда в Тебе, отражаясь эхом,

Для человеков рождались ego,

Приготовляя их к жизни тленной,

Что ощущал Ты, Творец Вселенной?

Твои ведь, Боже, они созданья.

Что ощущал Ты? — Любовь? Страданье?

Лишь только это узнать позволь:

Что ощущал Ты?

— Любовь и боль.

Когда, в себе искажая эхо,

Землёй бродили больные ego

Из поколения в поколенье,

Что ощущал Ты, Творец Вселенной?

Твои ведь, Боже, они созданья.

Что ощущал Ты? — Любовь? Страданье?

Одно лишь это узнать позволь:

Что ощущал Ты?

— Любовь. И боль.

Когда они, на стезях сомненья,

Подвергли Имя Твоё гоненьям,

А Ты, гонимый, прощал их вновь,

Что ощущал Ты?

— Боль и Любовь.

О, всепрощенье Любви Господней!

Земля — подобье уж преисподней,

Гроша не стоит людская кровь…

Что ощущаешь?!

— Боль. И Любовь.

* * *

… Я буду ангелом

отвергнутых небес

Идти к тебе,

сминая крыльев перья

И сердце рвать —

как ты отныне без…

Без ангела-хранителя? —

Бескрылый — кто теперь я?!!

Но я дойду,

презрев и смрад, и грязь,

Дойду к тебе, —

измученный и потный, —

К твоим ногам упасть…

Нет, нет — припасть! —

Храни меня —

хранителя —

я — вот он…

* * *

«Пыль бездушных дорог, наших воинов прах…

Да поможет вам Бог, да простит вас Аллах…»

(….)

Мы уходим в туман,

в зарождённый рассвет,

где за нами рассеются

горечь и страх.

И роняем вопрос,

и находим ответ —

«Да поможет вам Бог,

да простит вас Аллах…»

А на рейде ещё возвещают огни

о пока не покинувших нас кораблях.

И всплывают слова,

и взывают они —

«Да поможет вам Бог,

да простит вас Аллах…»

Что сказать вопреки очевидным делам? —

Что деяния всех не разнятся в веках?..

Боль и хлеб нас растят.

Боль и хлеб пополам…

Да поможет нам Бог!

Да простит нас Аллах!

* Вимана — летающая повозка богов в мифологии Индии.