Контракт с Демоном

Воздух в башне был неподвижным и холодным, как в гробнице. Он не колыхался от дыхания, не согревался теплом живого тела — лишь пыль, вековая и безразличная, медленно кружила в слабых лучах заходящего солнца, пробивавшихся сквозь высокое, узкое окно. Этот свет, тусклый и увядающий, был единственным свидетельством того, что снаружи всё ещё существовал мир.

В центре этого безмолвия, на каменном полу, застыла на коленях фигура. Элиана. Её длинные, огненно-рыжие волосы, распущенные по плечам и спине, казались единственным источником тепла и цвета в этом сером полумраке. Они струились по жёлтому платью из тончайшего шелка, подобно потоку расплавленной меди, то тут, то там вспыхивая кровавыми отблесками при малейшем движении. Платье, когда-то яркое, как солнечный луч, теперь казалось блёклым, почти выцветшим в сумраке высокой башни, его золотистая ткань мягко шелестела, повторяя изгибы её тела — стройного, но источающего усталую напряжённость.

Её лицо, бледное и отточенное, с высокими скулами и упрямым подбородком, было склонено над работой. В тонких, почти прозрачных пальцах она сжимала кисть из перьев ястреба, обмакивая её в чашу с густой, серебристой краской — коллоидной суспензий чистого лунного камня, растёртого в пыль и смешанного с росой, собранной в полнолуние. Движения её руки были безошибочно точными, выверенными до миллиметра. Не дрогнул ни один мускул. Каждая линия, каждый завиток сложнейшего многослойного круга ложился на отполированный временем камень с хирургической аккуратностью. Это было мастерство, отточенное годами уединённых исследований, бессонных ночей за фолиантами, почерневшими от времени, и горьких разочарований. Она знала это искусство лучше, чем собственное отражение в зеркале.

Но если бы кто-то посмел заглянуть ей в глаза, он увидел бы не пламя гения, а ледяную пустоту. Её глаза, цвета спелой вишни или старого вина, обычно столь живые и пронзительные, сейчас были подобны двум потухшим уголькам. В них не читалось ни волнения от предстоящего свершения, ни азарта, ни страха. Лишь всепоглощающая, ковкая усталость, проникшая в самую глубь костей, и та тихая, знакомая до боли глухота одиночества, что звенела в ушах громче любого шума.

Тишина вокруг была не просто отсутствием звука. Она была физической субстанцией, давящей на виски, заставляющей кожу покрываться мурашками. В ней отчётливо слышалось собственное сердцебиение Элианы — ровный, одинокий барабанный бой, отмеряющий время в пустоте. Ни смеха за дверью, ни приглушённых шагов слуг, ни дружеского оклика. Лишь вечный шепот пыли и сквозняка, гуляющего по винтовой лестнице. Эта башня была её крепостью, её убежищем и её клеткой. И вот сейчас, совершая величайший акт своей магической жизни, она понимала, что за этими стенами не осталось ни одной души, которой было бы до этого дело.

Она закончила наносить последнюю руну — символ призыва и подчинения. Без вздоха облегчения, без намёка на улыбку она отложила кисть. Её движения были экономичными, лишёнными всякой суеты. Теперь настал черёд артефактов.

Она поднялась, и жёлтый шелк плавно скользнул по её ногам. Подойдя к дубовому сундуку, стоявшему у стены, она извлекла оттуда несколько предметов, каждый из которых был окутан аурой древней силы. Там был черный обсидиановый жезл, холодный на ощупь, поглощающий свет; чаша из окаменевшего древесного корня, испещрённая runами; заострённый кристалл дымчатого кварца, внутри которого пульсировала туманная энергия. Она расставляла их в строго определённых точках круга с той же бездушной точностью, с какой рисовала линии. Каждый предмет занимал своё место, становясь частью хрупкого и могущественного механизма.

И наконец — свечи. Толстые, из чёрного воска, отлитые с вплетёнными в них волосами самой Элианы. Она брала их одну за другой, и от лёгкого прикосновения её пальца фитили вспыхивали сами собой, без спички и заклинания, издавая едва уловимый запах ладана и медленно тлеющей полыни. Пламя колебалось, отбрасывая на стены гигантские, пульсирующие тени. Тень артефактов, тень магического круга… и её собственная тень.

Она наблюдала, как её силуэт, искажённый и преувеличенный, танцует на каменной кладке. Одинокая, уставшая тень, повторяющая её каждое движение. Это было единственное существо, присутствующее здесь по собственной воле, её вечный, немой спутник. В этом гигантском, мелькающем образе не было ни её красоты, ни её рыжих волос, ни цвета её глаз — лишь контур одиночества, готовящегося к шагу в бездну.

Она обвела взглядом готовую композицию. Всё было совершенно. Безупречно. Идеально стерильно. Ни одна живая душа не могла бы создать нечто настолько безупречное и одновременно настолько лишённое warmth. Это был ритуал, рождённый не страстью, не любопытством, не жаждой познания, а отчаянием. Отчаянием существа, которое предпочло иметь дело с демонами, чем ещё одну ночь прислушиваться к оглушающей тишине собственного сердца.

Глубокий вдох. Выдох. Воздух всё так же пах пылью, воском и холодным камнем. Всё было готово к призыву. Оставалось только произнести слова. И заплатить цену.

Тишина в башне была не просто отсутствием звука. Она была веществом, густым и вязким, наполнявшим пространство от каменного пола до самого сводчатого потолка, потерявшегося в тенях. Элиана сделала глубокий вдох, вбирая в себя эту тишину, эту пустоту, делая ее топливом. Воздух обжигал легкие холодом.

Она подняла руки, и тонкие полосы ткани желтого платья сползли к локтям, обнажая хрупкие запястья. Камерой, настроенной на малейшую деталь, ее сознание зафиксировало собственные кисти на фоне мерцающего круга. Крупный план.

Ее пальцы были длинными и утонченными, пальцами пианистки или художницы. Ногти — идеально очерченными овалами, будто она готовилась не к призыву адской сущности, а к светскому рауту. Но это была лишь иллюзия, обманчивая упаковка. Взгляд, привыкший видеть суть, отмечал иное: поблескивающие на костяшках пальцев следы от старых ожогов — серебристые, как шрамы от молний; тонкие, едва заметные царапины от магических компонентов, которые не всегда поддаются аккуратно; легкую огрубелость на подушечках пальцев от постоянного перелистывания пергаментов и втирания трав. Эти руки не были руками невинной девицы. Это были инструменты. Инструменты, которые много работали. Которые знали цену магии — не в золоте, а в боли, в поте, в отречении.

Она не была идеальна. Ее мастерство было выстрадано, выцарапано из реальности с кровью и упрямством. Каждый шрам был неудачным экспериментом, ночью отчаяния, уроком, полученным не из книг, а из собственной плоти. И сейчас эти руки, хранящие память обо всех падениях, должны были вознести ее на вершину.

Губы ее дрогнули, шепча первые слова заклинания. Голос низкий, ровный, без единой vibrato, металлический и безжизненный, как скрежет камня о камень. Звуки были древними, чуждыми, они будто рвали ткань реальности самим своим произношением. Но пока ее уста творили магию, ее разум, отстраненный и уставший, отправился вглубь себя.

Она не думала о великой силе, что вот-вот должна была хлынуть в нее. Не о могуществе, которое заставит трепетать врагов. Нет.

Мысли ее, словно застоявшаяся вода, потекли по самому привычному, самому глубокому руслу. Она думала о тишине.

О той тишине, что наступала здесь, в башне, после завершения работы. Когда гас свет магических кристаллов, и оставался только треск дров в камине, да собственное дыхание. Она думала о том, как оглушительно громко тикали настольные часы в ее спальне — механический, бездушный звук, который подчеркивал, что кроме него и ее сердца, биться в такт больше нечему. Каждый «тик» был ударом молотка по гвоздю, вбивающему ее одиночество все глубже. «Тик» — ты одна. «Так» — и всегда будешь одна.

И за этой тишиной, за этим монотонным стуком, проступало лицо. Размытое временем, но неизгладимое чувство, которое оно вызывало. Взгляд. Полный… чего? Сначала казалось — восхищения. Потом — смятения. Потом — жалости. Острой, унизительной, колющей жалости. А в самый последний миг, прежде чем дверь захлопнулась навсегда, в глубине тех глаз, что она когда-то считала родными, мелькнуло нечто иное. Что-то холодное и быстрое. Презрение. К ее силе? К ее странности? К ее пламенным волосам и алым глазам, которые так пугали обывателей? К ее неумению быть… нормальной? Быть такой, как все? Быть любимой?

Он бросил ее. Не перед лицом опасности, а перед лицом ее собственной сути. И она осталась с этой сутью наедине. С своей магией. Со своей башней. Со своей тишиной.

Заклинание лилось само собой, годами вызубренный текст, ставший частью мышечной памяти. А ее душа в это время сжималась в комок от старой, как мир, боли.

И тут магия отозвалась.

Первый символ на полу дрогнул и вспыхнул мягким синим светом. За ним второй, третий. Словно кто-то невидимый зажигал холодные звезды на каменном небе. Воздух затрещал, зарядился энергией, запах озона усилился, закружились пылинки, превращаясь в микроскопические вихри.

Элиана не улыбнулась. Не выразила ни волнения, ни торжества. Ее лицо, освещенное снизу призрачным сиянием, оставалось серьезным и сосредоточенным, маской абсолютного контроля. Алые глаза, в которых теперь отражались пляшущие руны, смотрели в пустоту перед собой, не видя ничего, кроме работы.

Она не чувствовала восторга первопроходца. Не чувствовала священного трепета.

Она делала свою работу.

Синий свет круга перестал быть мягким и ровным. Он забился пульсирующими, ядовито-электрическими вспышками, выхватывая из мрака оскалы гримас на стенах — игра теней и неровной кладки. Тишину окончательно разорвали. Ее сменил нарастающий, низкочастотный гул, исходивший будто из самых недр мира, заставлявший вибрировать каменные плиты под ногами и отдававшийся глубоко в костях.

Ветер усилился. Он больше не был просто сквозняком, проникающим сквозь щели. Теперь это была полнокровная буря, рожденная внутри комнаты, завихряющаяся вокруг магического круга невидимым смерчем. Он выл тонким, пронзительным голосом, в котором угадывались отзвуки чужих, нечеловеческих криков. Пламя свечей не выдержало этого напора. Разом, будто по команде, они погасли, погрузив башню на мгновение в абсолютную, слепящую тьму. Но тишина не вернулась — гул лишь нарастал. И тогда, одна за другой, свечи зажглись вновь сами собой, но теперь их пламя было не желтым, а таким же ядовито-синим, как и свет рун на полу, колдуя жутковатые, пляшущие тени.

Волосы Элианы, ее пламенеющие распущенные волосы, взметнулись вокруг ее головы и плеч, как корона из живого огня, гонимого неистовыми потоками магии. Они хлестали ее по лицу, но она не отводила взгляда от центра круга. Ее желтое платье рвалось и трепетало на ней, обвивая ноги мокрым парусом, яростно полощась, угрожая разорваться в клочья. Она была похожа на одинокий, не сломленный еще цветок в самом сердце урагана, на последний всплеск цвета в мире, сошедшем с ума. Хрупкая, но не сгибающаяся. И от этого — еще более беззащитная и трагическая.

Ритуал достиг своей критической точки. Энергия была натянута, как тетива лука, готовая сорваться. Один последний, решающий компонент был нужен, чтобы выпустить ее. Ключ, отпирающий дверь. Кровь. Не животного, не случайной жертвы. Ее кровь. Капля жизни, души, воли — всего, что делает ее человеком и магом. Символ самой сути, которую она теперь предлагала в обмен.

Без тени сомнения, с той же отточенной, автоматической точностью, Элиана протянула левую руку над самым ярким, самым важным символом на периметре круга. В ее правой руке материализовался ритуальный нож — лезвие из обсидиана, черное и поглощающее свет, с рукоятью из слоновой кости, испещренной мелкими рунами.

Она не стала делать лишних движений. Не было пафосных заклинаний, не было театральных пауз. Был лишь холодный, жесткий расчет. Острие коснулось кожи на ее ладони — тонкой, почти прозрачной, хранившей карту ее одинокой жизни. Быстрое, точное движение. Острая, яркая боль пронзила ее, чистая и конкретная.

И на ее лице не появилось ни гримасы страдания, ни следа страха. Напротив, ее черты на мгновение… расслабились. В алых глазах мелькнуло что-то вроде облегчения. Это была боль, которую можно было локализовать. Которая имела источник — вот этот порез. Которая имела конец — она затянется, ее можно было перевязать, вылечить. Она была проста и понятна. Физическая боль куда проще, чем боль одиночества. Та была разлита повсюду, она была воздухом, которым она дышала, тиканьем часов в ночи, взглядом жалости в чужих глазах. Ее нельзя было остановить, перевязав рану. А эту — можно.

Алая капля выступила на порезе, яркая, как ее волосы, живая и горячая. Она набухла, покачнулась и упала вниз, на горящую синим руну.

Шипящий звук, будто раскаленное железо опустили в воду. Кровь не растворилась. Она растеклась по символу, на мгновение затмив своим алым светом холодное сияние магии. И в этот миг, глядя на это маленькое, расходящееся кровавое пятно, на эту последнюю каплю самой себя, которую она приносила в жертву, Элиана перестала быть мастером, проводящим ритуал. Она снова стала просто женщиной. Очень одинокой и очень уставшей женщиной.

Ее губы снова шевельнулись. Но это были не слова древнего заклинания. Это было что-то сокровенное, вырвавшееся из самой глубины ее израненной души. Тихий, срывающийся шепот, едва слышный даже в завывании бури, обращенный не к демону, а к самой себе. Ее настоящая цель, та, что она никогда и никому не осмелилась бы озвучить, даже в самом страшном сне.

«Пусть они все боятся.»

Первый удар грома где-то снаружи, в реальном мире, будто в ответ.

«Пусть никто никогда не посмеет приблизиться.»

Синий свет круга побагровел, кровь и магия сплелись в неразрывный клубок.

«Пусть никто никогда не посмеет оставить меня снова.»

Ее голос дрогнул, в нем послышалась та самая, непрощенная детская боль брошенного ребенка.

Она сделала глубокий, прерывивый вдох, и выдохнула последнее, самое главное признание. Не клятву. Не обет. А приговор самой себе.

«Я буду сильной. Одинокой, но сильной.»

Это не был крик гордости, не был вызов миру. Это было тихое, исчерпывающее признание поражения. Капитуляция перед надеждой на что-то иное. Она выбирала вечное одиночество, но под своим контролем. Она сама становилась своей тюрьмой, своими стенами, своей охранницей. Лучше быть сильным стражником собственной темницы, чем слабой узницей, вечно ждущей, что дверь откроется.

С последним словом кровь полностью впиталась в камень, и круг вспыхнул ослепительным, багрово-синим светом. Ветер завыл с такой силой, что задрожали стены башни. Элиана стояла, сжимая порезанную ладонь, смотря, как ее кровь питает ритуал, завершая его. Цена была уплачена. Дверь была открыта.

Одиночество должно было закончиться. Теперь ее вечным спутником должен был стать страх — но не ее собственный, а тех, кто вокруг. И это казалось ей справедливой платой.