Контрол, Альт, Делит

«Выбор»

Запись начата.

Кадр трясётся. Алекс держит камеру одной рукой, другой крутя в пальцах маленький, стилизованный под ретро, флакон с густой жидкостью цвета старой латуни. Его лицо расплылось в самой самодовольной ухмылке, которую я когда-либо видел.

— Ну что, братан? День Икс! — его голос гремит, полный ожидания и бравады. — Сейчас мы с тобой прокачаемся в богов. Смотри!

Он откидывает голову и одним движением опрокидывает флакон в рот. Его лицо на секунду искажается гримасой — эликсир явно гадкий на вкус — но он с силой сглатывает и с торжествующим рёвом стучит себя кулаком в грудь.

— Чёрт! Да! Чувствуешь? Мощь!

И я чувствую. От него буквально исходят волны агрессивной, животной энергии. Его плечи кажутся шире, взгляд острее. Он перехватывает камеру по-другому — увереннее, тверже.

— Твой ход, Саш! Не задерживай очередь бога! — он направляет объектив на меня, а другой рукой протягивает мне второй, абсолютно такой же флакон. Мужскую версию.

Я беру его. Пластик тёплый от его пальцев. Я смотрю на флакон, потом на Алекса, на его сияющее, предвкушающее лицо. Он уже представляет нас — двух небожителей, двух титанов, идущих по городу и ломающих реальность под себя.

Но я чувствую пустоту. Не страх. Не неуверенность. А именно пустоту от этого образа. Сила, мощь, доминирование... Это так предсказуемо. Так скучно. Это бесконечная гонка по уже протоптанному кругу, где наградой будет лишь ещё больше того же самого.

Мой взгляд падает на стол. Рядом с коробкой, в которой Алекс принёс эликсиры, лежит ещё один флакон. Он был куплен мной заранее и припасён «на день X» и Алекс про него не знал. Женская версия. Жидкость в нём не золотая, а переливающаяся, розовато-перламутровая, как внутренность раковины.

И я понимаю. Понимаю всем существом.

— Нет, — говорю я тихо, но камера ловит мои слова.

Ухмылка Алекса не гаснет, она замирает. Он думает, что я шучу.

— Да ладно, не тормози! Выпивай и почувствуй силу!

— Я сказал нет, — моя рука тянется не к его флакону, а к тому, другому. Я беру его. Он холодный.

Алекс медленно опускает камеру. Его лицо появляется в кадре — сначала недоумение, потом медленное, тягучее разочарование.

— Ты чего, больной? — его голос теряет браваду, в нём появляется металлическая нотка. — Это же... это для девушек. Это не то. Это не наша тема.

— Это именно «наша тема», — возражаю я, уже откручивая крышечку. От флакона исходит сладковатый, цветочный запах, совсем не похожий на резкий мужской вариант. — Ты хотел чтобы мы изменились? Я меняюсь. Кардинально.

— Но... мы же договорились! Два бога, Саш! Два брата! Кастор и Поллукс! Мы будем править этим миром! — в его голосе прорывается настоящая боль, детская обида на сломанную игрушку. Он искренне не понимает.

— Ты будешь править, — говорю я, поднося флакон к губам. — А я... я посмотрю на твоё царство с совершенно другой стороны.

Я выпиваю. На вкус это похоже на мёд, смешанный с металлом и чем-то неуловимо чужим, пряным. Жидкость обжигает горло, но не так, как мужская версия. Она не заполняет теплом, а словно прорастает внутрь тонкими холодными нитями.

Алекс молча смотрит на меня. Камера теперь смотрит в пол, снимая только наши тени. Я вижу, как по его бицепсам идёт волна — его собственный эликсир начинает работать, укрупняя его, делая ещё более массивным. Он становится эталоном мужской силы. Тем, кем мог бы стать и я.

И на его лице — не гнев. Гнев я бы понял. На его лице — самое настоящее, горькое, неподдельное разочарование. Я не просто выбрал другой путь. Я предал наш общий миф. Я бросил его одного на Олимпе.

Он должен кричать. Должен швырнуть камеру, выбить из моих рук этот флакон, назвать меня предателем.

Но Алекс делает нечто худшее. Он берёт себя в руки. Буквально и фигурально. Его пальцы разжимаются. Он делает глубокий вдох, и его грудь, ставшая ещё шире, поднимается. Он поднимает камеру, и его лицо в объективе снова становится спокойным. Слишком спокойным. Напряжённым, как стальная пружина.

— Ладно, — говорит он, и его голос глухой, без эмоций. — Твой выбор. Я же сказал — мы меняемся. Я не буду тебя осуждать.

Он приближает камеру ко мне. Его глаза сужены, он изучает меня, как странный, новый, непонятный объект.

— Значит, так? — в его голосе проскальзывает что-то новое, чего раньше никогда не было. Не дружеское подтрунивание, а холодный, аналитический интерес. — Ты становишься... девочкой?

Я уже чувствую первые позывы. Лёгкое головокружение. Тепло, начинающее разливаться не вовне, а внутрь, к центру.

— Да, — выдыхаю я, и мой голос уже звучит чуть выше.

Алекс медленно кивает. Он смотрит на меня так, будто только что понял, какую именно игрушку он купил. И она оказалась гораздо интереснее, чем он мог предположить.

— Окей... — растягивает он. — Окей. Тогда... мы должны это заснять. Всё. С самого начала. Для науки. Для истории. — Он ставит камеру на штатив, его движения обретают новую, хищную грацию. — Ты не против?

Он уже не спрашивает как друг. Он спрашивает как режиссёр. Как создатель. Как бог, который только что обнаружил у себя под ногами новый, совершенно неисследованный материал.

И я, чувствуя, как моё тело начинает таять и перестраиваться, понимаю, что мой выбор был не концом старой дружбы, а началом чего-то совершенно нового. И страшного. И необратимого.

Я смотрю на его холодные, изучающие глаза и понимаю, что моя трансформация — это только половина дела. Вторая половина — это трансформация наших отношений. И я только что добровольно отдал ему всю влалусть в этой новой игре.

— Нет, — шепчу я, и это уже голос не Саши. — Я не против. Начинай.

Запись прервана.

Запись начата.

Я стоял перед камерой, нервно поправляя воротник рубашки. Мой друг Алекс держал камеру, его глаза блестели от азарта.

— Ты уверен, что хочешь это сделать? — спросил он, настраивая фокус.

— Да, — ответил я, хотя внутри всё сжималось от волнения. — Начинай.

Первые изменения (0-10 минут)

Я выпил странный розовый раствор, который я заказал в той самой лаборатории. Сладкий, с металлическим привкусом. Через пару минут по телу разлилось тепло.

— Ох, чёрт... — Я схватился за живот, чувствуя, как что- двигается внутри.

Кожа зачесалась, стала нежной, почти бархатной. Я сбросил рубашку — мои плечи сужались, талия втягивалась, а на груди появилась странная пульсация.

— Боже... они растут! — прошептал я, касаясь набухающей груди.

Соски стали сверхчувствительными, и даже лёгкое прикосновение заставляло меня стонать. Между ног уже горело.

Переломный момент (10-30 минут)

Я упал на колени, когда таз начал перестраиваться. Кости хрустели, бёдра расширялись, а мускулатура таяла, оставляя после себя мягкие, женственные изгибы.

— Ты... ты выглядишь потрясающе, — прошептал Алекс, приближая камеру.

Я не мог ответить — голос ломало. Он становился выше, нежнее. Я провёл рукой по горлу, чувствуя, как кадык исчезает.

Но самое сильное — это там внизу. Мой член сжимался, втягивался, будто его засасывало внутрь. Я застонал, чувствуя, как плоть переформируется, оставляя после себя... влажную, горячую щель.

— А-а-ах! — Я судорожно вдохнула, когда новые нервные окончания включились.

Последние штрихи (30-50 минут)

Волосы росли, спускались по плечам шелковистыми волнами. Черты лица смягчались, губы набухали. Я провела пальцем по ним — такие мягкие.

Но больше всего меня сводило с ума новое тело. Я не могла удержаться — провела рукой между ног и ахнула.

— О Боже... я чувствую всё по-другому...

Каждое прикосновение отзывалось волнами удовольствия. Я была мокрой.

Финал превращения (50-60 минут)

Алекс опустил камеру, его дыхание участилось.

— Ты... теперь ты девушка.

Я посмотрела в зеркало. Незнакомка смотрела на меня — с соблазнительными губами, высокой грудью, тонкой талией и бёдрами, которые так и хотелось схватить. Я видела её, чувствовала её кожей, но мой разум ещё отказывался соединять эти ощущения в единое целое. Было пусто, странно и оглушительно ново.

— И что теперь? — спросила я новым, колокольчиковым, неуверенным голосом.

Алекс ухмыльнулся, его взгляд стал тяжёлым, влажным. — А теперь... проверим, насколько всё работает...

Но его фраза повисла в воздухе, потому что я уже двинулась, ещё не вполне владея новой походкой, покачивая бёдрами, к старому рюкзаку, стоявшему в углу комнаты. Тому самому, с которым я пришёл... пришла сегодня.

— Саш? — в голосе Алекса прозвучала лёгкая нотка недоумения, сменившая на мгновение хищный азарт.

Я молча расстегнула молнию. Внутри, аккуратно сложенные, лежали вещи. Те самые, что я тайком покупал в течение последнего месяца, пряча на самом дне шкафа под стопкой старых свитеров. Чулки. Трусики. Чёрный кружевной бюстгальтер, который сейчас казался пророчески угаданным по размеру. Маленькая юбка-миди из мягкой кожи. И лёгкая шёлковая блузка цвета шампанского.

Я вытащила их и положила на стул рядом. Молча. Не глядя на Алекса.

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь моим прерывистым дыханием и тихим шелестом ткани.

— Что это? — голос Алекса стал тише, но в нём появилась опасная, металлическая прожилка.

Я наконец обернулась и встретилась с его взглядом. Его ухмылка исчезла. Вместо неё на его лице было медленное, тягучее понимание. Он смотрел то на меня, то на разложенную на стуле женскую одежду, и его мозг складывал два и два.

— Ты... ты купил это? — он сделал шаг вперёд. — Когда?

Я ничего не ответила. Я просто потянулась к бюстгальтеру. Мои пальцы, ставшие более тонкими и ловкими, легко справились с застёжкой. Я надела его, почувствовав, как прохладная чашечка облегает новую, тяжёлую грудь, принимая её вес. Ремешки легли на плечи. Идеально.

Затем я натянула чулки. Села на край кровати, закинула ногу на ногу, провела ладонью по нежной коже бедра, чтобы расправить микроскладки, и закрепила силиконовые резинки подтяжек. Каждое движение было странно знакомым, будто отрепетированным во снах.

Алекс наблюдал, и его лицо менялось. Исчезло даже разочарование. Его лицо застыло в маске холодной, спокойной ярости. Он видел. Видел, что это не импульс. Не сиюминутный бунт. Это был план.

— Ты держал это в тайне, — произнёс он спокойно, без эмоций. — Мы должны были стать братьями. Богами. А ты... ты уже месяц покупал себе юбки. И молчал.

В его голосе была не просто злость. Была обида. Глубочайшая, детская обида товарища, которого обманули, не взяли в игру. Его грандиозный миф о «двух братьях» рассыпался в прах, оказавшись лишь его личной фантазией, в то время как у меня была своя, отдельная, секретная.

Я надела трусики, ощущая, как шёлк скользит по чувствительной коже. Затем юбку. Замшевая подкладка была прохладной и мягкой. Я застегнула молнию сбоку, и она со лёгким шипом обняла мои новые, широкие бёдра.

— Я сказал, мы меняемся, — его голос приобрёл предательскую мягкость. — Но ты менялся уже давно. Втайне от меня. Ты обдумывал это. Планировал. Я тебе верил, а ты просто... готовился.

Наконец, я надела блузку. Шёлк прилип к коже. Я не стала застёгивать все пуговицы. Посмотрела в зеркало. Незнакомка теперь была не голой и уязвимой, а одетой. Собранной. Решительной. И до жути сексуальной.

Только тогда я повернулась к Алексу.

— Ты хотел измениться, — сказала я, и мой новый голос звучал уже твёрже. — Я изменилась. Кардинально. Разве не в этом был смысл?

Он медленно покачал головой, и в его глазах вспыхнул тот самый холодный, аналитический интерес, который сменил гнев ранее. — Нет. Смысл был в том, чтобы сделать это вместе. А ты солгал.

Он приблизился ко мне, его массивная тень накрыла меня. Он взял меня за подбородок, заставив посмотреть на себя. Его пальцы были твёрдыми, но не грубыми. — Ладно, — выдохнул он, и в этом слове была капитуляция перед новыми, куда более жёсткими правилами. — Твой выбор. Значит, так. Ты становишься девочкой. И, я смотрю, уже почти стал.

Его взгляд скользнул по моему наряду, и в нём читалось не вожделение, а оценка. Переоценка. — Окей... — растянул он. — Окей. Тогда... мы должны это заснять. Всё. С самого начала. Для науки. Для истории. — Он уже не смотрел на меня как на друга. Он смотрел как режиссёр на неожиданно сложившегося, но крайне перспективного персонажа. — Ты не против?

И я, чувствуя, как ткань юбки обнимает мои бёдра, а шёлк блузки ласкает грудь, понимала, что моя трансформация была лишь первым актом. Второй акт — трансформация наших отношений — только что начался. И я добровольно отдала ему всю власть, явив ему своё предательство.

— Нет, — шепнула я, и это уже был голос не Саши, а кого-то другого. Кто-то, кто только что надел свою первую кожу. — Я не против. Начинай.

Запись прервана.

Алекс ухмыльнулся, его взгляд стал тяжёлым, влажным.

— А теперь... проверим, насколько всё работает... И кое-что ещё. Ты же девственница в этом теле. Это нужно исправить. Все должны помнить свой первый раз.

Его тон из игривого стал властным, и внутри меня всё сжалось от тревожного предвкушения.

Инициация. Потеря.

Запись начата.

Он легонько погладил моё бедро, а затем приподнял край юбки, которую я надела поверх чулок уже после превращения. Я инстинктивно сжала колени, но он силой, без жестокости, но с непререкаемой уверенностью раздвинул их.

Он рассматривал меня, как редкую породу животных, поворачивая мою ногу то так, то эдак, а затем проводя ладонью по нежной коже внутренней стороны бедра. Он нащупал курчавые волосы и довольно ухмыльнулся.

— Я не думал, что здесь будет так темно, — сказал он. — Ну что сказать, ты чист, нов. Идеален.

Я ничего не сказала, парализованная странностью момента.

Он медленно и торжественно расстегнул мою блузку. Он не порвал её, а хотел насладиться моментом, каждым щелчком пуговицы. Холодный воздух коснулся моей груди, и мои соски мгновенно затвердели — теперь это было больно приятно.

Он снова улыбнулся, видя эту реакцию. Он потянулся назад и расстегнул бюстгальтер. Моя грудь выпрыгнула наружу, полная, тяжёлая, дрожащая при каждом поверхностном вдохе.

Он просунул руку под юбку и нащупал трусики, проведя большим пальцем по резинке. «Такая хорошая девочка», — прошептал он, и от этих слов по спине пробежали мурашки. Он стянул их, обнажив смуглую, влажную плоть. Он вдохнул, раздув ноздри, а затем прижался лицом к моей промежности и глубоко задышал.

Я старалась не думать, просто отдаться ощущениям нового тела, но где-то глубоко внутри шевелился остаток меня прежнего, кричавший от унижения.

Он толкнул меня обратно на кровать, раздвинув мои ноги с настойчивостью, не оставлявшей места для возражений. Он опустился на колени, задрал юбку выше моей талии, а затем наклонился, чтобы поцеловать мои бёдра, с каждым разом поднимаясь всё выше. Его губы оставляли следы слюны на моих волосах.

Он нашёл мою щель, затем клитор и щёлкнул по нему языком. Я вздрогнула, потрясённая этим ощущением. Это не было больно, это было электрическим разрядом, пронзившим всё моё естество. Просто казалось... неправильным, что это делает он, и вот так.

Он поднял глаза, и они заблестели. —Ты ведь никак этого не ожидал, да? В этом теле?

— Нет, — прошептала я. Правда.

Он потянулся к ящику стола и достал тюбик со смазкой. Он выдавил на пальцы немного холодной прозрачной жидкости, а затем аккуратно распределил её между моих ног. Я почувствовала, как она проникает внутрь, щипя прохладой.

Он спустил штаны, и наружу показался толстый, напряжённый член. Меня чуть не стошнило от смеси страха и возбуждения, но вместо этого я обмякла, сдавшись неизбежному.

Он прицелился, а затем остановился. Он посмотрел мне в глаза. — Ты запомнишь это навсегда, — сказал он. — Все помнят. Добро пожаловать в новую жизнь.

Затем он толкнул.

Боль была мгновенной и всепоглощающей. Не острая, а скорее разрывающая, раздирающая, как будто тело восставало против самого себя. Я услышала влажный хлопок, затем шум крови и слизи, а потом из меня вырвался звук: высокий, животный визг, который я совершенно не могла контролировать.

Он остановился, наслаждаясь теснотой, этой мучительной полнотой, а затем начал двигаться.

Каждое движение вызывало новую волну боли, которая медленно, с каждым толчком, начинала смешиваться с чем-то иным — с жгучим, постыдным удовольствием от этого грубого заполнения. У меня слезились глаза, из носа текло. Он схватил меня за запястья одной рукой, прижав к кровати, и продолжил, кряхтя при каждом ударе.

Я пыталась абстрагироваться, уйти вглубь себя, но новое тело не давало мне этого сделать. Каждое нервное окончание было живым, каждый стон, вырывавшийся из моих губ, был предательством. Я пыталась вырваться, но он держал меня крепко.

Он кончил, содрогнувшись всем телом, и рухнул на меня, пропитав мою кожу потом. Он лежал так, тяжело дыша, пока член не стал мягким и не выскользнул из меня, оставив на простыне тёплую липкость.

Он скатился с кровати и вытерся. Он посмотрел на меня и улыбнулся. — Ты отлично справилась, — сказал он.

Я опустила юбку и попыталась свернуться калачиком, но он не остановился. Взгляд его снова стал голодным.

Он потянулся ко мне и перевернул меня на живот. Я почти не заметила, когда он снова возбудился. Он снова задрал юбку.

—Чуть не забыл, — сказал он, снова открывая тюбик со смазкой. — Нужно протестировать всё. Всё должно работать.

Он ласкал меня сзади, медленно и настойчиво исследуя анус. Боль была слабее, но унижение — глубже, пронзительнее. Он ввел один палец, потом два, а затем и головку своего члена. Он вошел легче, чем спереди, и начал трахать меня по-настоящему, грубо.

Я уткнулась лицом в подушку, пахнущую его потом. Я пыталась считать секунды, чтобы хоть как-то упорядочить этот хаос, но каждый раз сбивалась. Толчки становились всё быстрее и отчаяннее, пока он не вошёл в меня до упора и не застонал, снова изливаясь внутрь.

Он лежал на мне, тяжело дыша, а потом скатился. Он натянул штаны, застегнул молнию и посмотрел на камеру.

— На сегодня всё. Но это только начало тестов.

Запись прервана.

Дверь закрылась. Я лежала лицом вниз, чувствуя, как по внутренней стороне моих бёдер стекает на простыню наша смесь. Судороги в ногах постепенно стихли. Я пыталась заплакать, но слёз не было. Новое тело отказывалось плакать.

Вместо этого я рассмеялась — тихо, прерывисто, почти икая. Я уткнулась лицом в подушку, вдыхая запах секса, боли и своего нового бытия, и стала ждать следующей команды. Следующего урока. Следующей проверки на прочность этого хрупкого, желанного, проклятого превращения.

«Первый душ в новом теле»

Запись начата.

Я стояла перед зеркалом в ванной, всё ещё не веря своему отражению. Грудь. Бёдра. Изгибы. Всё было новым, чужим... и безумно возбуждающим. Но теперь к этому прибавилась иная, более сложная гамма чувств — ноющая боль между ног, липкая память о его семени, стекавшем по внутренней стороне бедер, и смутное, унизительное тепло, разлитое глубоко внутри, которое никак не хотело угасать.

Алекс установил камеру на полку, его взгляд скользнул по моей голой фигуре, задержавшись на красноватых пятнах на бёдрах — следах его пальцев.

— Не стесняйся, — ухмыльнулся он. — Ты же хочешь это заснять. Показать всё. Всю себя. Новую.

Я глубоко вдохнула, стараясь игнорировать легкую дрожь в коленях, и шагнула под струи воды.

Первые капли

Горячая вода ударила по коже, и я вздрогнула. Каждая капля ощущалась по-другому — острее, чувственнее. Струи коснулись синяков, и я тихо ахнула — боль смешалась с удовольствием, создавая странный, порочный коктейль. Грудь отяжелела от воды, соски набухли, будто ища прикосновений, но любое движение отзывалось эхом недавней грубости.

Я провела руками по животу, вниз, к новым складкам между ног. Кожа там была воспалённой, невероятно нежной.

— Ох... — прошептала я, едва касаясь себя.

Лёгкое прикосновение к клитору послало волну по всему телу — не чистое наслаждение, а наполненное памятью о насилии, о его владении мной. Я чувствовала, как внутри всё сжалось, вспоминая его толчки.

Игра с собой

Я прислонилась к мокрой плитке, одна рука сжимала грудь, сжимая сосок, пытаясь через боль заглушить другую боль, другая скользила ниже.

— Ммм... — Мои пальцы раздвинули губы, нашли тот самый бугорок, распухший и гиперчувствительный.

Нежно. Кругами.

Я закинула голову назад, вода лилась по шее, груди, но я чувствовала только это — нарастающее жжение внутри, желание, которое уже не отделить от пережитого унижения. Я пыталась представить что-то другое, но перед глазами стоял только он — его взгляд, его ухмылка, его слова.

— Алекс... —прошептала я, глядя на него, и в моём голосе звучала не просьба, а признание поражения, готовность к новому подчинению.

Он подошёл ближе, камера ловила каждую деталь, каждую каплю воды, скатывающуюся по моему телу.

Его руки на мне

— Ты такая мокрая... и не только от воды, — он провёл пальцем между моих ног, и я вскрикнула от неожиданности и резкого всплеска ощущений.

Его палец вошёл в меня легко — я была раскрыта, готова после всего, что он со мной сделал. Больше не было барьера, невинной преграды.

— Да... — я сжала его внутри себя, чувствуя, как пульсирую вокруг него, мое тело предательски отвечало на его прикосновение, уже наученное им.

Вода лилась на нас, его вторая рука сжала мою грудь, щипая сосок, вызывая смесь боли и сладкого огня.

Оргазм под струями

—Я... я не могу... — я закусила губу, чувствуя, как всё внутри сжимается, подходя к краю. Это был не чистый восторг, а капитуляция. Взрыв, в котором смешались боль, стыд, наслаждение и горькое осознание того, что это тело теперь навсегда принадлежит не только мне.

Он ускорил движения, его пальцы играли со мной, знающе и властно, и я кончила — тело затряслось, ноги подкосились, но он держал меня, не давая упасть.

Я стонáла, вода смывала мои следы, смешивая их с водой, но ощущение его владения, его метки оставалось.

После

Я стояла, дрожа, опираясь на него. Вода остывала.

— Ну как? — он ухмыльнулся, проводя рукой по моей спине.

Я улыбнулась в ответ слабой, усталой улыбкой. Это был не ответ, а маска. Но тело своё я чувствовала до конца.

— Лучше, чем раньше, — выдохнула я, и это была правда. Страшная и неоспоримая.

Он выключил воду. Резкая тишина оглушила, нарушаемая лишь тяжёлыми каплями, падающими с крана, и моим прерывистым дыханием. Алекс не протянул полотенце. Его взгляд, тяжёлый и влажный, медленно сполз с моего лица вниз, к губам, задержался на них, а затем утонул где-то ниже.

— Лучше? — переспросил он, и его голос прозвучал низко, без эмоций, лишь с лёгкой металлической звенящей ноткой. — Интересное заявление. Его нужно проверить. Старая дружба, новые правила... Ты должна научиться быть полезной. По-новому. Встань на колени.

Он произнёс это не как приказ, а как констатацию неизбежного. В его глазах читался не порыв желания, а холодный, оценивающий эксперимент. Презирающий мой выбор и проверяющий его на прочность самым примитивным способом. Он расстегнул ширинку. Звук молнии прозвучал как выстрел в тихой ванной.

— Ты хотела быть другой? Так стань другой полностью. Сделай то, чего от Саши никогда не ждали. Я хочу посмотреть, как ты справишься, теперь с другой стороны члена. Как оно справится. Как это новое тело оправдается за твой блядский выбор.

Я медленно, почти механически, опустилась на холодный влажный кафель. Колени больно упёрлись в швы плитки. Пар поднимался от его кожи, пахнущей мылом и чем-то острым, чисто мужским, чужим. Моё новое горло сжалось от спазма, предчувствуя инородное тело, но я подавила рвотный рефлекс. Это было не про секс. Это был экзамен. На унижение. На принятие. На окончательное стирание всей нашей общей истории.

Я подняла на него взгляд. Широко раскрытые, полные животной покорности и немого вопроса глаза, в которых не осталось ни капли прежнего себя. Только тихий, всепоглощающий ужас и принятие.

Он взял меня за подбородок, его пальцы впились в щёки, заставляя рефлекторно приоткрыть рот. —Шире, — скомандовал он ровным голосом. — И смотри в объектив. Это для истории.

Он направил себя. Первое прикосновение к губам было обжигающе тёплым и пугающе твёрдым. Я зажмурилась, но его пальцы снова сжали мои щёки. —Глаза открыты. Смотри.

Я подчинилась. Олений взгляд снова уставился в стеклянный глаз камеры, застывший в немом крике. Он двинул бёдрами вперёд.

Было не больно. Было подавляюще. Удушающе. Он заполнял всё пространство, упираясь в нёбо, вызывая рвотный рефлекс. Слёзы выступили на глазах и потекли по щекам, смешиваясь с каплями воды и слюной, которая обильно потекла из уголков рта, не в силах сомкнуть губы вокруг его толщины. Я пыталась дышать носом, издавая хриплые, задыхающиеся звуки.

Он смотрел сверху вниз на это зрелище — на моё заплаканное, потерянное лицо, на потоки слюны, стекающие по его основанию на мою грудь, на свои собственные руки, сжимающие моё лицо. Его собственное лицо оставалось каменным, лишь лёгкая усмешка тронула уголок рта.

— Давай же, — прошипел он, двигаясь глубже. — Ты же хотела этого. Прими это. Всё.

Он начал двигаться ритмично, не быстро, но глубоко и властно. Каждый толчок загонял его глубже, заставляя меня давиться. Звуки были влажными, неприличными, хлюпающими. Слюна брызгала на пол. Мои руки бессильно лежали на его бёдрах, не пытаясь оттолкнуть, лишь конвульсивно сжимаясь при каждом особенно глубоком толчке.

Он не стонал. Он дышал ровно и тяжело, наблюдая. Снимая. Фиксируя падение.

Наконец, он глубже вжал мою голову в себя, его тело напряглось. Он кончил горячо и горько, прямо в горло, заставляя меня сглотнуть конвульсивно, снова и снова, давясь и кашляя.

Он вышел из меня с лёгким чпоком. Ниточка слюны и семени всё ещё соединяла его с моими распухшими губами. Он посмотрел на это, потом на моё лицо — залитое слезами, слюной и абсолютно пустое внутри. Пустой взгляд ничего не выражал, лишь отражал свет лампы.

Он потянулся, взял полотенце и вытер себя, затем бросил его мне в лицо.

— Да, — произнёс он задумчиво. — Определённо, лучше. Уборка за тобой.

Запись прервана.

Он повернулся и вышел, оставив дверь открытой. Я так и осталась сидеть на коленях в луже воды, слюны и его семени, глядя в никуда своим оленьим взглядом, трясясь мелкой дрожью и понимая, что экзамен сдан. Старый Саша был окончательно мёртв. Осталось только это тело. Это горло. И этот взгляд.

«Первая ночь в новом теле»

Запись продолжается...

Я лежала на кровати, дрожа от каждого прикосновения собственных пальцев. Кожа была новой — нежной, гиперчувствительной. Грудь тяжело поднималась с каждым вдохом, соски набухли и горели. Но больше всего сводило с ума то место между ног — всё ещё пульсирующее воспоминанием о двойном проникновении, о боли, которая теперь странным образом переплеталась с навязчивым, почти болезненным желанием.

Алекс поставил камеру на штатив, его глаза горели в полумраке комнаты.

— Ты просто... идеальна, — прошептал он, проводя рукой по моему бедру, и его пальцы оставили на коже горячий след.

Я вздрогнула — его прикосновение жгло, но я не отстранилась. Это новое тело словно узнавало его, реагировало на него с животной покорностью.

Куни. Первое проникновение.

Его пальцы скользнули вниз, легко раздвигая новые, всё ещё воспалённые складки.

— О-о-ох... — Я закусила губу, когда его палец вошёл в меня.

Внутри всё пульсировало, сжималось вокруг него с болезненной нежностью. Нежная, горячая плоть, которой раньше не было, теперь помнила его, принимала его. Он двигал пальцем медленно, а я стонала, чувствуя, как волны удовольствия, смешанные с остатками боли, поднимаются от самого таза.

— Ты такая мокрая... — прошептал он, добавляя второй палец, и его голос звучал как приговор. — И вся моя.

Я закинула голову назад, вскрикнув. Так тесно... так хорошо... так правильно... Мысль о предательстве тела уже не казалась чужой.

Dog Style. Грубо и влажно.

— Перевернись, — приказал Алекс, и я послушно, почти безропотно, встала на четвереньки.

Его руки схватили меня за бёдра, пальцы впились в синяки, и я почувствовала твёрдый, знакомый толчок между ног.

— А-а-а-ах!

Он вошёл глубоко, заполняя меня целиком, и на этот раз боль была приглушённой, отдалённой, уступив место оглушительному чувству заполненности. Каждый толчок заставлял моё тело вздрагивать, грудь колыхалась в такт его движениям. Он стонал, хватая меня за волосы, притягивая к себе.

Я чувствовала, как его член растягивает меня изнутри, трётся о те самые точки, которые он открыл во мне силой. Внутри всё горело, пульсировало, требуя большего.

Миссионер. Глаза в глаза.

Он перевернул меня на спину, раздвинул мои ноги — я не сопротивлялась — и вошёл снова.

— Смотри на меня, — прошептал он, и его лицо было серьёзным, почти нежным.

Я не могла отвести взгляд. Его тело прижимало меня к кровати, каждый толчок задевал что-то новое, глубокое, заставляя меня кричать не от боли, а от нарастающего, неконтролируемого напряжения.

— Я... я сейчас... — я задыхалась, чувствуя, как нарастает что-то невероятное, чудовищное по своей силе.

Он ускорился, его пальцы сжали мои соски, и я кончила — тело сжалось вокруг него, волны удовольствия, чистого и безоговорочного, затопили разум, смывая остатки стыда и страха.

Анал. Последняя граница.

— Ты же хочешь попробовать всё? — он провёл пальцем там, и я вздрогнула, но не от страха, а от предвкушения. Это тело уже знало эту боль и уже научилось извлекать из неё наслаждение.

— Д-а... — прошептала я, и мои ноги раздвинулись шире.

Он входил медленно, и я чувствовала каждый сантиметр. Лёгкая боль смешивалась с удовольствием, пока он не начал двигаться, и тогда всё внутри превратилось в сплошной огонь.

— Боже... ты всю меня чувствуешь... — я стонала, чувствуя, как он заполняет меня до предела, стирая последние границы.

Финал.

Он кончил в меня, горячо и глубоко. Я лежала, дрожа, чужая и новая, но такая... удовлетворённая. Пустая и полная одновременно.

Алекс выключил камеру. В комнате воцарилась тишина, нарушаемая только нашим тяжёлым дыханием.

— Добро пожаловать на другой конец члена, — сказал он наконец, и в его голосе не было насмешки. Было лишь констатация факта.

Я не ответила. Я просто закрыла глаза, прислушиваясь к тому, как бьётся моё новое, разбитое и собранное заново сердце. Ожидая следующей команды. Следующего прикосновения. Следующей боли. Следующего удовольствия. Зная, что между ними больше нет разницы.

Запись начата.

«Зачем?»

Камера снова включена. Алекс сидит напротив, его взгляд тяжёлый, изучающий. Я подтягиваю простыню к подбородку, прикрывая синяки на бёдрах. Воздух в комнате спёртый, пахнет сексом, потом и чем-то металлическим — возможно, это до сих пор отдаёт эликсир на моём языке.

— Зачем? — его вопрос не требует немедленного ответа. Он висит в воздухе, как приговор. — Можно было выпить эликсир и стать эталоном. Сильным. Непобедимым. Богом среди мужиков. Но ты... ты выбрал это. Зачем, Саша?

Я отвожу взгляд в сторону, к зеркалу. В нём отражается девушка с растрёпанными волосами, разбитыми губами и пустыми глазами. Чья-то девушка.

— Говори в камеру, — мягко, но настойчиво напоминает Алекс. — Зритель должен понять.

Я делаю глубокий вдох. Мой новый голос, тихий и надтреснутый, звучит странно в собственных ушах.

— Эталон... — я тихо смеюсь, и звук получается горьким. — Сила. Красота. Что они дают? Ещё больше силы? Ещё больше... всего этого? — я делаю слабый жест рукой, указывая на комнату, на мир за её пределами. — Это скучно, Алекс. Предсказуемо. Как бесконечный день сурка, только с накачанными бицепсами.

Я замолкаю, подбирая слова. Они рвутся изнутри, из того, что раньше было мной.

— А это... — я касаюсь пальцами своей груди, и кожа под ними горит. — Это... неизвестность. Полный сброс. Тотальная потеря контроля. Ты не представляешь, каково это — проснуться в теле, которое само по себе является пыткой и наслаждением. Которое чувствует всё в тысячу раз острее. Боль, унижение, желание... — голос срывается. — Это самый радикальный побег. Из самого себя.

Я смотрю прямо в объектив, и в глазах появляется странный блеск — смесь безумия и предельной ясности.

— Я не хотел становиться сильнее. Я хотел стать другим. Чтобы всё, что я знал о себе, было стёрто. Чтобы каждое прикосновение, каждый взгляд, каждый толчок был... открытием. Даже если это больно. Особенно если это больно. Потому что только так по-настоящему чувствуешь, что живёшь. Что ты — не просто функция, не социальная роль, а... плоть. Нервы. Жажда.

Алекс молча слушает, его лицо непроницаемо.

— И потом, — я снова горько улыбаюсь, — разве это не высшая форма силы — добровольно стать слабой? Отдать себя на растерзание? Стать чистым листом, на котором боль и удовольствие пишут новый код? Это... искусство. Радикальный перформанс длиною в жизнь.

Я замолкаю, иссякая. Простота вопроса обнажила всю бездну сложности ответа.

Алекс выдерживает паузу, а затем медленно кивает.

— Потому что ты сучка, — говорит он беззлобно, констатируя факт. — По натуре. Всегда был. А эликсир это только проявил. Дал тебе тело, соответствующее сути.

Я не отрицаю. Я просто смотрю на него, и в моём взгляде — принятие. Да. Возможно. Возможно это так.

— Камера выключена, — говорит он, и светодиод гаснет.

Запись прервана.

Но я продолжаю сидеть, глядя в пустоту, и мысленно отвечаю на его вопрос снова и снова, каждый раз находя новые, всё более изощрённые оправдания своему выбору.

Потому что настоящий ответ был прост и страшен: я не выбирал. Это тело всегда было во мне. Я просто дал ему выйти наружу.

«Судьба»

Запись начата.

Алекс сидит напротив, вертя в руках пульт от камеры. Дым от сигареты клубится сизой дымкой, смешиваясь со спёртым воздухом комнаты. Он смотрит на меня не как на друга, а как куратор смотрит на самый необычный и противоречивый экспонат в своей коллекции.

— Ну что, Саша? — он выдыхает дым. — Превращение состоялось. Восторги улеглись. Боль прошла. Осталась... рутина. Что ты теперь будешь делать? Это тело слабое. У тебя нет навыков. Ни образования, ни опыта в этой... ипостаси. Ты обречена. Онлифанс — максимум твоей карьеры. Консумация в ресторане, эскортница-минетчица? Это та судьба, которую ты себе представляла?

Я не отвечаю сразу. Спускаю ноги с кровати и чувствую, как холодит паркет под босыми ступнями. Подхожу к зеркалу. Смотрю на незнакомку. На её синяки, на её уставшую чувственность, на её безысходную привлекательность.

— Нет, — говорю я наконец, и мой голос звучит тихо, но без дрожи. — Ты не прав. Это не конец. Это... чистый лист.

Я поворачиваюсь к нему, и в моих глазах горит нечто новое — не испуг, не азарт, а холодная, отточенная ярость.

— Ты думаешь, я выбрала слабость? Я выбрала оружие. Ты сам его мне вручил. Ты и такие как ты. Мужчины, которые видят только тело. Которые думают, что купили тебя, потому что заплатили за ужин. Которые уверены, что ты будешь послушной, потому что у тебя нет мышц.

Я подхожу ближе, и Алекс замирает, сигарета застыла в его пальцах.

— Я буду учиться. Не водить машину или считать налоги. Я буду учиться у них. Их слабостям. Их страхам. Их пошлым, предсказуемым фантазиям. Я буду самой лучшей актрисой в мире, потому что моя сцена — это постель, а моя роль — их желание. Они будут платить мне не за секс, Алекс. Они будут платить мне за иллюзию. За каждую минуту того, когда они желанны. За возможность почувствовать себя сильными рядом с моей мнимой слабостью.

Я останавливаюсь, переводя дух. План выстраивается в голове с пугающей чёткостью, как будто он всегда там был.

— Онлифанс? Это детский сад. Я пойду дальше. Частные клубы. Закрытые вечеринки для тех, у кого слишком много денег и слишком мало воображения. Я буду не шлюхой. Я буду исполнительницей желаний. Художницей, а они — моим холстом. Я буду их исповедницей, а они — моими грешными прихожанами. Они будут рассказывать мне свои тайны, а я буду продавать их обратно им — в упаковке из шёлка и стонов.

Я вижу, как Алекс медленно опускает сигарету. В его глазах — не презрение, а странное уважение, смешанное с лёгким ужасом.

— Они сломают тебя, — тихо говорит он.

— Нет, — я улыбаюсь, и в этой улыбке нет ничего женственного, только холодная сталь. — Это я их сломаю. По одному. И они будут платить за это. Они будут умолять о возможности быть сломленными. Потому что я дам им то, чего у них нет, — абсолютную, безоговорочную иллюзию контроля. И они никогда не узнают, что контроль был всегда только у меня.

Я отворачиваюсь к окну. За ним — город, полный моих будущих клиентов. Моих жертв. Моих источников дохода.

— Моя судьба — не быть обречённой. Моя судьба — стать легендой в тех кругах, о которых приличные люди не говорят вслух. Я не буду заниматься консумацией. Я буду подавать себя как изысканное блюдо. И они будут есть с моей руки.

Я смотрю на своё отражение в тёмном стекле. Незнакомка больше не смотрит на меня с испугом. Она смотрит с вызовом.

—Я не шлюха. Я — бизнесвумен. А это... — я провожу рукой по своему телу, — мой стартовый капитал. И я сделаю на нём состояние.

Запись прервана.