Кораблёвские сказки

Эта история началась одним жарким летним днём в большом жёлтом автобусе. Его маленькие пассажирки — девочки от пяти до шестнадцати лет — возвращались из пансионата в стены родной академии для одарённых детей. Воспитанницы были одеты в аккуратную форму: зелёные платья с белыми воротничками и широкополые шляпы.

Путь предстоял непростой. Дорога расстилалась длинная–предлинная, к тому же неровная, и с обеих сторон её окружали высокие деревья. За ними скрывалась совсем другая жизнь — большой, страшный и одновременно манящий Лес.

Автобус то и дело подпрыгивал на кочках. Юные пассажирки сначала возмущались, а затем привыкли. Кто–то даже сумел задремать.

Вдруг с места вскочила маленькая девчушка лет восьми и писклявым голоском запела про лучистое солнышко. Её названые сёстры подхватили мотив и стали тянуть каждая свою песню, перебивая друг друга и смеясь. Несмотря на уроки музыки три раза в неделю, тут и там попадали мимо нот, сбивались, но никого это не расстраивало. Напротив, воспитанницы с удовольствием праздновали последние дни свободы и смеялись, пока можно. С каждой секундой радость вседозволенности покидала их, а тёмная точка на горизонте сулила долгие уроки, изматывающие службы и прочие невесёлые занятия.

Руки — на подол, взгляд — вниз; дышать размеренно, на раз–два. Это всё завтра, послезавтра, когда–нибудь потом. Сегодня на повестке дня только свобода.

Когда песни умолкли, автобус наполнился гамом: девочки принялись обмениваться сплетнями и скабрёзными анекдотами, услышанными от старших. Те же самые старшие лишь вздыхали, вспоминая себя в детстве: гувернантка пани Сабина причитала, что поколение пропащее, а проктор Евгений Кулагин пытался её успокоить.

Пани Сабина — сухая женщина неопределённого возраста с проседью на висках — держалась изо всех сил, чтобы не сделать замечание подопечным, которым, по её мнению, проктор попустительствовал. Пани была настоящей леди: никогда не теряла выражения выученного спокойствия и ни разу за всё путешествие не изменила прямой, как кол, осанке. Покачиваясь, как тростинка, и заваливаясь между рядами сидений, наставница смиренно молчала, показывая пример потрясающей дисциплины. Девочек её пример почему–то не вдохновлял.

Когда проктор пытался заговорить с пани, чтобы сгладить возникшее напряжение, она смотрела на него то с высокомерным раздражением, то с безнадёжным упрёком. Было за что.

Евгений хорош собой, к тому же пользуется у подопечных беспрекословным авторитетом. И пани догадывалась, что виноваты в этом его нежный возраст и золотые кудри. Невозможно не согласиться, что на Кулагине мундир сидит лучше, чем водительская кепка, однако по мнению повидавшей многое женщины, первоклассным воспитателем это его не делало. Как и водителем.

За время пребывания в пансионате бедная женщина сотню раз пожалела, что за кудри не штрафуют, и терпеливо ждала любого прокола с его стороны, чтобы написать жалобу.

Тогда как пани думала о прокторе непрестанно, Евгения она почти не волновала. Проктор изо всех сил держался, чтобы не поддаться ощущению всеобщей свободы, но сдерживался, думая о последствиях. Он одёргивал себя, чтобы не запеть с остальными, и, тупо уставившись на дорогу, мямлил гимн Империи себе под нос — в сотый, а может сто первый раз.

Иногда проктор замечал тени и фигуры, идущие из Леса — они махали ему руками, просили остановиться и «подбросить» то ли до следующего поворота, то ли населённого пункта. Пани была непреклонна и твердила: «Нет, нет и нет». В ответ Евгений лишь пожимал плечами, повторяя что–то о взаимовыручке. Однажды он всё же нарушил приказ, впустив сразу несколько человек. Пани Сабина странно обрадовалась. Проктор понял, что это не к добру, и решил больше не останавливаться.

Девочки снова запели. Теперь наравне с общим языком зазвучал незнакомый — цалышват.

Пани смерила взглядом вошедших людей: оборванцы одним своим существованием покушались на честь её белых манжетов и воротника. Из их пастей несло тухлятиной. Её подбадривала лишь возможность написать на проктора донос за неподобающее проявление доброты.

Пока пани забрасывала незнакомцев высокопарными словами об этикете, девочки в задней части автобуса занимались своими делами: сплетничали, играли и рисовали. Вдруг автобус наполнился запахом варёных овощей и пшеничного хлеба. Одна из воспитанниц достала бутерброды из походного рюкзака и принялась есть руками. Не правда ли — неслыханная наглость?! Пани Сабина определённо так считала.

Последнее сидение занимали три девочки: старшая Маргарита, средняя Оливиа и младшая Себастьянка. Они спрятались ото всех за грудой рюкзачков и широкими шляпами, чтобы впервые за эту поездку побыть наедине со своими хобби.

Маргарита вязала на спицах, совершенно не обращая внимания на то, что это была уже далеко не первая пара красных носков. Рядом с ней стоял бурдюк, из которого она иногда делала глоток или два, чтобы не дрожали руки. Так она себе свой поступок объясняла.

Оливиа перебирала испещренные мелким почерком листы и складывала из них разнообразные фигуры так, как её научили в пансионате — в форме лягушки или журавлика. У Оливии накопилось две причины избегать старших. Первая: пани только и ждала момента, как бы покритиковать её неряшливую причёску, созданную притупленным канцелярским ножом. Вторая: осуждение от проктора за... Было за что.

Когда–то третью девочку звали по–другому, но сейчас к ней иначе как Себастьянка никто не обращался. Она прислонилась лицом к стеклу и рассказывала подругам что–то о Лесных пожарах; кажется, она услышала занимательную историю от местного егеря и теперь пересказывала её всем.

Когда Себастьянке надоедало созерцать однотипные пейзажи Леса, она предложила заплести сёстрам косички. Они проигнорировали её, занятые своими мыслями. Вывести их из чертогов памяти могла бы только большая неприятность.

Тыр–тыр–пыр. Ну вот!..

Автобус остановился. По ту сторону стекла повалил серый дым. Наставники и попутчики высыпали наружу. Проктор строго–настрого запретил девочкам выходить. Те, конечно, послушались, но сразу же прильнули к окнам. Широкие шляпы закрывали обзор подругам, поэтому воспитанницы зашумели пуще прежнего, выясняя, кто первая узнает, что же там произошло.

В какой–то момент возмущения переросли в радостную чехарду и всем стало не до дыма.

— Чему радоваться–то? — спросила Оливиа. Говорила она всегда тихо, прерывисто. Волосы лезли ей в рот, в глаза и уши.

— Пани аж покраснела! Она не скоро вернётся, можно и порадоваться! — рассмеялась Себастьянка.

— Но ведь вернётся, — сказала средняя сестра.

— Если постоянно думать о том, что плохое рано или поздно произойдёт, свихнуться можно, — Маргарита закрепила нитку очередного носка и передала его Оливии. Девочка покорно развязала широкие ботинки, чтобы натянуть на худую ногу ещё один носок — наверняка не последний. Оливиа запричитала что–то про обувь по размеру, но подруги никак на это не отреагировали: они привыкли к постоянному бубнежу и воспринимали его как естественную часть своей жизни.

Настроение в салоне переменилось.

— Сёстры, все куда–то выходят, — заметила Маргарита и отложила вязание, — стало быть, и нам надо.

— Если вечно в автобусе сидеть и миру белого не видеть, можно, как это, «свихнуться»! За мной! — Себастьянка выбежала вперёд, расталкивая сестёр на своём пути. Она дёргала их за банты, пытаясь втянуть в игру, но те были слишком заняты и сбиты с толку нарастающим беспокойством.

Вскоре автобус почти опустел.

Тогда Оливиа засунула ногу обратно в ботинок и медленно побрела между рядами сидений. Повсюду валялись вещи, брошенные в спешке. Теперь, когда на улице происходило самое интересное, они казались ничего не значащими и никому не нужными.

— Вот бы мы здесь насовсем застряли, — Оливиа перевела взгляд на Лес за окном. — Тогда не пришлось бы разбираться с бардаком, который сёстры устроили.

— Глупости, — возмутилась Маргарита, хотя мысль об уборке её тоже не прельщала. — Как можно променять чистую постель, вкусную еду и привычную повседневность на грязную землю, страшные деревья и червивые грибы? Фантазия у тебя, конечно, на полную работает.

— Плохо, когда её нет, — хмыкнула Оливиа и поспешила покинуть подругу.

Маргарита, прежде чем выйти, поправила платье и волосы, выпрямила края шляпы и, недолго думая, хлебнула из бурдюка. Только после этого ритуала девочка чинной походкой последовала за подругами — точно как её учила пани Сабина.

Ни взрослые, ни тем паче дети не смыслили ничего в машиностроении, поэтому, столпившись вокруг открытого капота, пялились на его блестящие стальные внутренности с недоумением. Попутчики разбежались, а пани Сабина отчитывала проктора, пока тот что–то причитал в ответ. Когда пани успокоилась, он смог сосредоточиться на двигателе. Воспитанницы окружили его в ожидании любого слова, любого намёка, что скоро снова отправятся в путь — лишь бы не оставаться наедине с Лесом, из которого на них пялились тысячи глаз.

Проктор нарушил тишину, сказав: «Э... ну... а...».

— Понятно. Всё понятно. Девочки, мы скоро поедем, — по–взрослому сообщила Маргарита.

— Непохоже, — Оливиа скрестила руки на груди и нахмурилась, выражая своё несогласие.

Маргарита недовольно цыкнула на неё, но старалась сохранять максимально важное выражение лица, как будто точно знала, что нужно делать. В то же время Евгений уже несколько минут пялился на причину поломки в надежде, что угадал.

— Далеко не расходиться! — неуверенно попросил проктор.

— Далеко не расходиться! — громче повторила Маргарита.

— Далеко не расходиться! — передразнила Себастьянка.

Маргарита пыталась найти пани Сабину взглядом, но натыкалась только на причудливые образы, навеянные Лесом: ей виделись то краешек платья пани, то её шляпка, но её саму нигде не было видно.

Себастьянка тоже заметила пропажу пани, поэтому на её лице засияла искренняя улыбка. Оливиа одёрнула девочку за край шляпы, и та поникла, заставив себя успокоиться.

Проктор назначил Маргариту старшей (как он обычно и делал), а затем объявил привал. Воспитанницам в десятый раз велели не расходиться, но они всё равно разбрелись вокруг автобуса, рассматривая его с таким интересом, будто видели в первый раз. «Чем только не займёшься, лишь бы ноги размять», — констатировала Оливиа. Маргарита шла за ней след в след, собираясь с духом. Пока у проктора не было никаких поручений, но она чувствовала весь груз ответственности, и поэтому заранее нервничала. Вокруг бегала Себастьянка и повторяла каждое слово наставника, которое слышала.

Спустя несколько минут девочкам поручили собрать хворост неподалёку.

Маргарита пошла вместе с Оливией и Себастьянкой. Её подруги ловко уворачивались от веток и скакали мимо грязных луж, пока старшая из сестёр мешкала, боясь запачкать белоснежное кружево на подоле.

Оливиа улыбалась от радости. Большие и «неудобные» ботинки оказались как раз кстати, чтобы ходить по Лесному настилу, который норовил провалиться под ними. Будто сам Лес не рад маленьким посетительницам. А может и наоборот...

Средняя сестра без труда собирала хворост, а вместе с ним травы, которые узнавала, грибы и ягодки. Они сами шли ей в руки и сыпались в подол. За ней плелась младшая, подбирая тонкие прутики, из которых при всём желании не сложишь костра. Девочка всё жаловалась, что ручки и ножки болят, за что получала немой укор от сестёр. Через время она сделалась тихой и уже не пыталась с ними заговорить.

Маргарита решила повязать платок на дереве, но сам Лес ей противился: ветви никак не шли в руки, то гнулись, то ломались, а шёлковая ткань скользила по ним прямо в грязь.

Тем временем Оливиа восклицала: «Белый боровой гриб! С плотной ножкой и коричневой шляпкой. Где же мой нож! Неужели забыла? Забыла! А ведь я про тебя, гриб, читала, пока томилась в пансионате». За лето Оливиа стала лучшей в своей группе по биологии. «Сомнительное достижение», — считала она. «Недосягаемая высота», — бурчала Маргарита над учебниками.

— Не забывайся, сестра. Наша цель — собрать хворост, а не играть в юного следопыта, — Маргарита пыталась говорить с улыбкой, держа в уме, чего от неё хотела бы пани, но дрожащие руки выдавали её необъяснимый страх перед Лесом.

— Так собирай, — отрезала Оливиа.

— Собираю, — ответила старшая, понимая, что ещё не взяла ни одной палочки, даже самой лёгкой и тоненькой.

— Молодец, — средняя хмыкнула и обернулась на Маргариту. Та, в свою очередь, обернулась к Лесу. Затем девочки переглянулись. — Ты видишь Себастьянку?

— Нет, — Маргарита только сейчас поняла, что они совсем забыли о подруге. — Где же она?..

— Отлучилась, пока мы рассматривали дары природы. Наверное, где–то здесь. В Лесу. Нужно проктору сообщить, — Оливиа развернулась, чтобы пойти обратно, но Маргарита схватила её за руку, заглянула в глаза и заговорила, изображая уверенность:

— Нельзя. Меня назначили старшей, я за вас в ответе. Не хочу подвести пана Евгения. Давай поищем её, не могла же она далеко убежать...

— В какую сторону пойдём? Явно не в обратную?

Хоть глаза Оливии закрыты неровной чёлкой, Маргарита прочитала в них испуг перед нагоняем от пани и стыд перед проктором. Она быстро огляделась, чтобы сориентироваться, но не увидела ни платочка, ни дорожки из брошенного хвороста, ни следа из срезанных грибов.

Маргарита предложила пойти направо, а Оливиа — налево, поэтому они пошли прямо. Некоторое время сёстры молчали, продираясь через Лес: на их пути возникали кусты, буреломы и озёра. Девочки почти отчаялись, когда ноги вынесли их на светлую опушку.

— Вечереет... — Маргарита подняла глаза к небу. — Так мы обратно не дойдём. Радует то, что пан Евгений нас не бросит.

— Тише! — Оливиа схватила сестру за руку. — Здесь люди.

В темноте неподалёку шли несколько человек. Они позвали девочек: «Сэ θиš φа»!

Сёстры замерли, предчувствуя опасность. К ним медленно подбирались высокие мужчины в потёртых фуфайках, провонявшие потом, а значит — трудом. В одной руке бугаи сжимали топоры, а другой тащили вязанку дров.

Оливиа заслонила собой Маргариту, что дрожала как осиновый лист, и зажмурилась от страха сама. Её рука судорожно искала в кармане платья маленький нож для бумаги. Когда девочка осознала, что не может его найти, то бессильно сжала холодные пальцы в кулаки, надеясь, что до драки не дойдёт.

— Это не они, — с радостью заметил рыжий старичок, поигрывающий с ножичком.

— Мы это мы, — сказала Оливиа, — вы ждали кого–то другого?

— Ждали да не ждали, бесов провожали, — паясничал тот в ответ.

— Да мы это, в деревню возвращаемся. Пойдёмте с нами, а? — послушался дрожащий голос другого незнакомца. Все оглянулись на щуплого юношу в длинном поношенном сюртуке, которую давно превратился в ветошь. Его светлые волосы, слипшиеся в колтуны, обрамляли некогда милое лицо с явными следами усталости.

— При всём уважении, мы с вами никуда не пойдём, панове. Мы незнакомы! — подала голос Маргарита. Теперь уже она встала перед Оливией, вспомнив, кто старше.

— Вы правы, это досадное упущение. Итак!.. В деревне меня все зовут пан Итак. Это Стриж, Роман... ну и некоторые другие мои друзья, — назвавшийся Итаком громко шмыгнул носом. — Чего вы здесь делаете?

— Ищем потерянную подругу, — ответила Оливиа. — Возможно, вы её видели? Одета почти как мы, в широкополой шляпе. С рыжими волосами.

Пан Итак посмотрел на Стрижа — того самого, что с ножичком. Он явно был у них главным.

— Вот что, давайте до деревни доберёмся, а там разберёмся, — хихикнул Стриж. — Утро вечера мудренее, хоть вечер утра и красивее. Вечером здесь шляться запрещено, договор у нас такой с потусторонщиной местной. Так что, если не хотите прогневать кого надо и не надо — идите за нами и не оборачивайтесь.

Оливиа и Маргарита переглянулись. Маргарита больно сжала руку подруги, показывая, что доверяет ей сложное решение. Оливиа молча согласилась с незнакомцами и побрела следом за ними. Опускались сумерки, а значит поиски всё равно не возымели бы успеха — так она объясняла себе свой опрометчивый поступок.

Маргарита шла следом, продолжая держаться за среднюю сестру и буравя её взглядом. Она не знала, как следует поступить, но про себя отмечала: явно не так.

Лес расступился и показались поля, а за ними — домики.

Деревня — даже, можно сказать, деревенька — состояла из пятнадцати дворов. В каждом доме жили дружными большими семьями. Кров и еду здесь делили поровну, как и ладную трудовую песню.

Когда сёстры дошли до поселения, жители уже вернулись со своих трудов: женщины сидели на крылечках и вышивали, а мужчины исполняли что–то ненавязчивое и романтичное на дудочках из костей. Посреди деревни начали разводить большой костёр. Пухлый мужчина — староста пан Песковский — со своей семьёй и детьми водил хоровод и пел что–то на незнакомом гостьям языке.

— Удивительно, — выдавила из себя что–то вроде вежливого восторга Маргарита. По её спине бегали мурашки, а в голове роились мысли о побеге.

— Ничего себе. Оказывается, где–то люди живут не как мы, — без выражения поддакнула Оливиа. — Надеюсь, вы нас не убьёте и не съедите.

— Мы — нет, — нахмурился пан Итак, — а в Лесу есть кое–кто. Он может.

Сердце Маргариты упало; что, если Себастьянка действительно попадёт в беду или, ещё хуже, уже попала? И всё — без её, Маргариты, ведома? Что об этом подумает проктор? Девочка вдруг вспомнила, что обмен любезностями не поможет им найти подругу, и остановила Итака, потянув его за рукав. Сюртук послушно соскользнул с его покатых плеч.

— Неужели... Лес действительно настолько опасен? — Маргарита поёжилась.

— А то ж! — пан Итак ответил с восторгом, которого сам испугался. — Ты не боись, ничего с твоей подругой не случится. Лес её защитит!

— Вообще–то я должна её защищать. Я у нас за старшую, — Маргарита помогла пану поправить сюртук. Мужчина пугал её, но куда меньше, чем деревья с глазами–светлячками, моргающими вокруг.

— Тогда запомни: старшая — та, кто учится на своих ошибках, — многозначительно произнесла Оливиа. Маргарита посмотрела на неё, словно собеседница возникла из ниоткуда.

— Ты зачем такое сказала? — испугалась сестра. — Я же старшая! Мы найдём Себастьянку, вот увидишь. Я тебе черевичками клянусь. Только ты в меня верь. И перестань мысли мои читать!

Девочки переглянулись. Пан Итак деликатно откашлялся в сухую ладонь, похрустел костями и, наконец, пообещал, что подругу они найдут. Только сначала познакомятся с настоящими старшими.

Сейчас Маргарита с удовольствием вернула бы то время, когда идея сообщить новость о пропаже Себастьянки проктору казалась безумием для её репутации. Она бы даже переступила через звание старшей...