Короб

Шелестят листья. В землю вонзилась лопата, ударившись в камень, спрятавшийся в недрах. Прозвучал тупой звон, я цокнул и попытался отковырять рукой кусок горной породы, тихо негодуя из-за ночной фаты, которая накрыла округу и мешает разглядеть, что под ногами. В темноте почти ничего не видно. На улицах нет фонарей, по его тропам не ходят люди. Только уличные коты и собаки сверкают глазами. Единственный свет виднеется на границе города, выглядывая из окна будки охранника, недавно вернувшегося с обхода.

Мне не нравится район, который я выбрал. Слишком много камней в земле, низина. Осенью тут может собираться вода. Из деревьев только пара сосен. Летом будет жарко. Всё потрескается. Лежать тут мокро и твёрдо. Не хочу. Поищу себе другое место.

Я кинул грязную лопату в деревянный короб, застеленный соломой. К нему привязана длинная верёвка. Я взял её двумя синими руками и потащил за собой короб, в полной тьме став искать новое местечко для себя. Надо было приходить сюда днём. Ещё полным сил, наполненным временем и даже мнимым смыслом. Сейчас у меня нет ничего из этого. Я просто иду по вымощенной невидно чем широкой дороге, по которой с лёгкостью проедет катафалка. По обе стороны бледные металлические заборы с шипами высотой с половину человека. Пахнет сиренью и ёлкой. Иногда среди растительности попадаются берёзы для бедных и кипарисы для богатых. У кого-то на участке даже мёрзнет можжевельник. И ни одного свободного уголка для меня.

Всё занято. На меня тихо косятся потерявшие детей бабки, сироты с рождения, успешные и одинокие гордецы, пропившие имущество и общественное уважение алкоголики. Контингент разный, пусть и оказавшийся именно в этом городе из-за схожести судеб. И я часть этого контингента. Я также похож на них, как они на меня. Мы приходим сюда сами. Нас никто не привёл, не проводил, не отпел и не оплакал. Даже не омыли. Мы сами всё делаем для себя. Изредка друг для друга. Ещё днём я знал, что окажусь именно здесь, в городе сугубо одиноких. Буду сам копать себе яму, тащить свой короб. Даже не приоделся. Мне не во что. Одежда на мне – единственная.

Я прошёл ночной город насквозь. Прошёл до самого края к границе с пшеничным полем. Оно ещё не созрело. Зелёное и жёсткое. Через время тут будет подниматься пыль, гудеть комбайны. Но прямо сейчас здесь очень красиво. Вымощенная каким-то камнем дорога сменилась на обычную глину. Отлично, тут лежаться будет мягче. Если рядом поле, значит в почве почти нет камней. Чтобы убедиться, я решил выкопать маленькую ямку, как для кошки. Если всё понравится – найду себе место где-нибудь рядом и выкопаю большую.

Принялся за работу. Зелёная пшеница шелестит, в ней прячутся лисы, чтобы их не заметили прячущиеся мыши полёвки. На ветке глазеет ночная птица. Маленькие лапы охотника бесшумно касаются земли и перебегают дорогу. В стороне от меня что-то хрустит, словно небольшая группа людей играет в кости. Дрязг усилился, стал слышаться совсем близко, затем резко оборвался и началось клацанье зубов. Кто-то стал говорить со мной.

–Не поместишься.

Я престал копать, вытер потец и попытался увидеть того, кто подошёл. Он был невидим в ночи. Наверное, потому что был копчёно-чёрный и до прозрачности худой. В его руке блестело зелёное стекло, отражая луну. Только отражение в бутылке я и видел.

–А я не для себя копаю, - ответил я.

–Тут все только для себя и копают. Ты-ж знаешь, а.

Голос был сух, слова искривлялись, скрипели и выжимались так, будто мой собеседник не имел языка и губ. Меня это увлекло. Стало интересно узнать хозяина доносившейся до меня речи.

–Я землю проверяю. Хорошая-ли.

–Значит, избирательный? Тут единичка таких. Все спят там, куда плюнут. А что, нравится земля?

–Мягкая. Тёплая.

–Лето же. Летом тут приятнее всего.

Мы замолчали. Я стоял и пытался разглядеть подошедшего собеседника. Безуспешно. Ничего, кроме отражения в бутылке, я не видел. Я мог его только слышать. Даже молча он издавал много звуков. Я слышал, как хрустят кости, пальцы скрепят по стеклу зелёного сосуда, нижняя челюсть иногда ударяется об верхнюю.

–Так ты тут себе яму вырыл? Как тебе? – чтобы прервать неловкое молчание, я решил продолжить наш бессмысленный диалог. Днём я делал так часто.

–А я не рыл себе яму, брат, - внезапно ответил чёрный худой собеседник, - мне лопату никто не выдал. Я подпалил себя.

–О…, - обронил я своё удивление и приподнял подбородок вместе с бровями, - не ожидал, прости.

–Да ты не парься. Я-ж по своей воле, хе-х.

Собеседник вновь замолчал. Пойду-ка найду себе место жительства. Вон там, рядом с дикими цветами. Там наверняка поселилась какая-нибудь старушка.

Мой короб тащился за мной и оставлял глубокий след в земле. Я тянул его из последних сил, иногда бросая верёвку и садясь рядом, чтобы отдохнуть. Даже при дне я никогда так не уставал. Думал, что с наступлением ночи на меня свалятся умиротворение и покой. Тишины хочу. Я стал нетерпим к шуму, когда наступила ночь. И к холоду.

Выдохнул. Но вдохнуть не получилось. Что-уж, идём дальше. Я присоседился к диким цветам с маленькими жёлтыми глазками и принялся рыть, раскидывая землю в разные стороны. Это не могло не привлечь внимания моего нового соседа. Из разноцветных зарослей на меня выглянул бледнолицый лысый мужчина с квадратным лицом и кругами под глазами. Он молча оглядел то, чем я занимаюсь, шмыгнув носом. Эта ночь слегка прохладна, но он начал тереть свои плечи ладонями и вжимать голову в туловище так, будто сильно мёрзнет.

–Ты… шумишь, дядь. Ты заканчивай, - прожжённый голос попытался меня остановить.

–Чуть-чуть осталось. Я глубоко не люблю – холодно.

Мои слова растянули синие губы в дурацкую улыбку на лице соседа. Я надеялся поселиться рядом с милыми пожилыми людьми, или, в крайнем случае, с одинокими гениями, а не с ходоками. На последних я и днём насмотрелся.

–Холодно, да… Тут прохладно по ночам, как думаешь?

–Откуда мне знать? Я тут совсем недавно, как видишь.

–А я… а я тоже недавно. Холодно тут. Морозит.

–Ну поищи себе другое место. С поля ветра дуют, вот тебе и холодно.

Тишины хочу.

Я бросил короб в яму, скинулся сам, накрылся соломой. Закрыл глаза. Тишины хочу. Что-то шевелится там, где нет души. Филин пролетел на фоне луны. Я даже разглядеть не успел. Моргнул – уже нет птицы. Ветер всё дует. Тишины хочу.

Я начал медленно, плавно засыпать. Мне стало казаться, что мой деревянный короб расширяется. Места вокруг всё больше. Мне уже не нужно лежать ровно, как солдат, сложив руки на груди. Теперь я могу повернуться на спину, двигать шеей, сгибать колени. Я трогал в сонном порыве солому, особенно когда становилось прохладно.

Земля промерзает. Я себя не закопал. Меня схоронят небеса. Тут никто себя не накапывает, это ведь невозможно. Есть чудаки, пытающиеся укрыться горсткой земли, которой посыпают себя, но никто не может лёжа закопаться полностью, накрыть себя метровым одеялом чернозёма. Вот и я не смог. И оттого ощутил белый пух, посыпавшийся с неба. Он летит в разные стороны. Сколько я спал?

Открываю глаза, и вижу, что всё везде белое. Мороз сковал наш немой город, разогнал собак и котов, собрал ворон на деревьях, жавшихся поближе друг к другу. Я приподнял голову, коснувшись своих земляных стен. Короб промёрз до моих костей, холодно очень. Бедный мой сосед, ему ещё хуже. А у меня подтают ноги, руки.

Становится ещё холоднее. Ночь тянется и не торопится светлеть. Мой короб – мой дом. Я подстелил для себя солому сам.