Король Мрака

«И становиться здешним всё то, что приходит извне».

— Omni Videns. Абсолютное Бытие

Я превратился в лужу кровавых потрохов. Но я не потерял сознание навечно от смертельного падения. Глазные яблоки, которые перекатывались, как магнитные шарики, вокруг кучи лопнувших кишок и сломанных костей; вокруг моего сырого скальпа, выглядящего, как пучок волос, который кривоносый сантехник достал из слива в ванной.

Я рассмотрел обилие мяса, в которую я превратился, со всех сторон; мое живое — непонятно за счет чего — сознание не могло разобраться, что оно должно чувствовать, наблюдая подобную картину буквального распада.

.. Но я забежал вперед. Стоит объяснить…

*

Я лёг в восемь вечера. Проспал до трех часов утра. Позавтракал поджаренным на сливочном масле хлебом с арахисовым маслом и кругло нарезанными ломтиками бананов, которые положил сверху на кусок хлеба с арахисовым маслом.

Выпил зерновой напиток. Ночник (в форме головы черно-белого животного) не работал всю ночь.

— Он делал из людей холодец, — кто-то говорил и показывал пальцем в сторону.

— Я мечтаю стать “корвидом”, — сказал коллега с обручальным кольцом на безымянном пальце. — Особенное племя.

Двое айтишников сосали зелёную шипучку у кулера; когда они смеялись, я видел их зеленые языки. Начальник притащил в офис своего домашнего утконоса; австралийское чудо двигалось зигзагами, бегая по коридору — коллеги не смотрят под ноги.

Утконос принёс мне пачку “Кэмэл” в клюве.

Я заплакал смехом.

*

Мое дыхание дрожало. Глазные яблоки крутились на все триста шестьдесят градусов. Заиграла гармошка. Обслюнявленная гармошка звучала: «щик-щик-щок-щук».

*

В моем сиянии Пта плывет по своим небесам. Моя нога попирает небеса Наунет. Молнии моих глаз жгут...

Я обратился к Богу с активной проекцией своего желания. Бог обратился ко Вселенной. Я молчал, прислушиваясь к молитве, которая возникает из вселенной.

— Время, которое я видела в одиночестве. Хочешь, чтобы я тебе о нем рассказала?

— (пауза) Я наверное пойду.

*

В углу стоял светец (подставка для лучины). Тени полные надежд боялись света и совершенно не боялись тех кто вне его круга.

— Не двигайся! — сказал он мне.

— Ты хочешь, чтобы я умер?

— Нет.

— Тогда я буду двигаться.

«Никто не подарит кусочек печенья, если хозяина нет»

*

Она сняла с себя маечку. Розовые соски, которые я вижу...

— Открой мне настройки доступа.

Мои зрачки становятся острыми. Во мне просыпается жажда.

Я встаю на четвереньки, падаю щекой на покрывало и раздвигаю потные булки.

— Вот что бывает когда я выхожу из себя.

— Это моя работа, — отвечает она.

Она касается меня сзади. Высвобождаются скрытые материи. И они, эти материи, злы и помешаны.

— Реальность не стоит того, чтобы в ней жить.

— Она стоит того, чтобы ею вдохновляться.

— Чтобы в ней умереть.

— Чтобы в ней кончить.

*

У одного из танцующих началось кровотечение. Он упал на колени выпуская дым из легких.

Чернокожий смеялся; его серебряные зубы сверкали. Головы двух женщин опьяненных музыкой и веселыми сигаретами ударились с глухим звуком. Они схватились за свои лбы. Недовольно посмотрели друг на друга. Стали драться.

«Формирование собственного голоса дает вам право говорить»

Он вылил на себя содержимое канистры. Горючее щипало глаза и кожу.

Зажглась спичка. Пламя за секунду охватило тело. Человек горел заживо. Невыносимая боль.

— Помогиииииитеееее! — орал он.

Люди, находившиеся рядом, быстро отреагировали и начали тушить огонь алкогольными коктейлями и клубной пеной. Скорая помощь прибыла через несколько минут, и обгоревшего доставили в больницу.

«Принимай до поры навязанные условия, если не существует возможности их изменить».

*

Я всё делал так, как меня учили. Но люди всё равно продолжали умирать. (Они вопят, и их тела содрогаются; они молят о помощи, но я умею только карать).

Я ел «вполне себе» пиццу. Стояло раннее утро: 3 часа. Птицы и чайки за окном щебетали и кричали, как резаные домохозяйки. Пицца была холодной, я не стал ее греть после того, как достал из холодильника.

Моя жизнь была полна простых человеческих правил и “ну типа“ отступлений от нормы. Позавтракав, я накинул лямки рюкзака себе на плечи и потопал на работу. С этого дня всё пойдет не так, ведь я чуть не наступил на мертвое животное. Зверек лежал у меня под дверью.

Я понял, что он мертв, потому что он не двигался и был жестким на ощупь.

Я взял коврик, на котором лежало животное, дошел до мусоропровода и выбросил трупик.

— Там тебе самое место, — сказал я.

Коврик я оставил у двери и попросил себя запомнить, что его надо простирнуть… Холодная пицца запитая цитрусовым соком начинала лезть наружу, когда я думал о дохлой кошке, — а дохлым животным была рыжая кошка — поэтому я старался о ней не думать.

*

Я вышел во двор и вновь столкнулся с аномалией. Во дворе, на детской площадке, на верхней периле качелей висел детский ботинок. Где второй? Обувок раскачивался взад-вперед; выглядело это неестественно, словно его раскачивал заскучавший невидимка-педофил. Ветер был слабым, точнее недостаточно сильным. Я рассматривал одинокую обувку и ощутил, как холод пробежал по спине.

— Хрень, — сказал я.

Я подошел к автобусной остановке. Но странности не закончились. Автобус подъехал вовремя, но в нем почти отсутствовали люди. Обычно в это время суток он был переполнен, но сегодня в нем пара человек, уставившихся в окна с отрешенным видом и опущенными на колени ладонями.

«Хоть что-то не меняется», — подумал я, приглядевшись к их лицам, и немного успокоился.

*

Под потолком здания, пребывание в котором оплачивается, мне стало хуже. Коллеги ускоренно шептались по углам, избегая со мной зрительного контакта. Когда я проходил мимо, их голоса стихали, и они смотрели на меня с каким-то таинственным выражением, смесью страха и жалости. Я спрашивал: «Что происходит?» Но мне никто не отвечал… Стоило ожидать подобной реакции.

— Никогда не спрашивай у них «что происходит», — бубнил я себе под нос.

— Это же основное правило.

*

Я за столом в своем мини-кабинетике. Мой особенный закуток. Мой рабочий уголок. Стены в нем обклеены желтыми и розовыми стикерами; толстый монитор отражал скучные показатели белого цвета на синем фоне. Я бил по клавишам увесистой белой клавиатуры. Она казалась высеченной из кости какого-то древнего животного. Мне нравилось представлять, что эту вещь принесли мне из палеонтологического музея. Она какое-то время лежала на постаменте среди восковых анатомий мохнатых предков человека, рядом с примитивными орудиями труда, обглоданными костями, у стены с рисунками, изображавшими охоту на зверей и пещерную любовь.

У меня сильно разболелась голова. Правдоподобие поплыло. Из носа на клавиатуру упало несколько пузырьков крови. Любопытно, что они капнули на две буквы «т» и «ы». Я перевел взгляд с клавиатуры на внутренности верхнего ящика стола. Там должны были лежать мои особые таблетки в синей баночке.

Таблеток не обнаружил. Один стикер со стены мини-кабинетика отклеился и резко приземлился мне на колено. На квадратной розовой бумажке красной шариковой ручкой было написано слово: «убьешь их всех».

Протер глаза. Вновь уставился на стикер. «убери и всё». Я не смог вспомнить, что имел в виду этой короткой заметкой.

— «Убери и всё», — повторил я.

«Убей их всех», — кто-то повторил внутри меня.

— Нет, — сказал я.

«Ты убьешь их всех».

Я мотнул головой. Какая глупость, подумал. Просто беспричинность. Я вынул из кармана платок и заткнул им ноздри, чтобы не заляпать кровищей пол. Я вышел из особого закутка и направился в уборную; по пути мне попадались коллеги, которые удивленно смотрели на меня, которые вдруг заговорили и стали спрашивать: «Что случилось?»

— Кровь из носа пошла, — отвечал я с желанием добавить: «НЕ ВИДИШЬ, ЧТО ЛИ?»

— Может быть, тебе отпроситься и пойти домой?

— Может быть, ты заболел?

Голова, как оголенный разрастающийся нерв (голые ветви дерева). Неужели вы не видите, что у меня просто идет кровь из носа? — думал я, представляя, как кричу им это в лицо.

«Ничего необычного, просто кровь!»

*

Я оказался в уборной спустя… Сколько прошло времени?

Я уставился на свое отражение в мутном зеркале.

Кровь стекала по подбородку, пачкая ворот рубашки. Я открыл кран, подставил ладони под струю холодной воды и попытался смыть это багровое безобразие.

Вода, смешиваясь с красной жидкостью, окрашивала раковину в неприятный розовый цвет.

Я запрокинул голову назад, как учили с детства, зажал ноздри пальцами.

В голове словно бибикали несколько десятков водителей стоящих в длинной пробке. Наверное, все-таки давление, промелькнула в голове глупая мысль. Или недосып. Или просто проклятая сухая обстановка конторы.

Я достал из кармана пачку бумажных платков, вытер лицо и осмотрел себя в зеркале еще раз. Выглядел я, прямо скажем, паршиво. Глаза покраснели, лицо осунулось, на рубашке отчетливое пятно (враждебное пятно).

«Может, и правда отпроситься?»

— Нет, — одернул я себя. — Нечего раскисать. Кровь вроде остановилась. Сейчас приведу себя в порядок и вернусь к работе…

Я умылся еще раз; тщательно вытер лицо и рубашку. Пятно, конечно, осталось, но стало менее заметным.

Я выбросил окровавленные бумажные платки в урну, глубоко вздохнул и решительно направился к выходу из комнаты с раковинами, писсуарами и сортирами.

*

По пути мне никто не встретился.

В мини-кабинетике прямо на стуле, на котором я постоянно сижу, с колесиками и со скрипучей и шатающейся почти предательски спинкой, лежал труп рыжей кошки.

Той самой, которую я выбросил сегодня утром в мусоропровод. Которую я обнаружил перед входом в собственную квартиру лежащей на пыльном коврике окоченевшим трупом. Я закрыл глаза и снова их открыл в надежде, что так я смогу от нее избавиться («С заметкой же прокатило, возможно, и с кошкой прокатит»), но кошка продолжала лежать на стуле.

Я злобно схватил зверька за хвост и выбросил в урну в коридоре. Меня никто не заметил, потому что в коридоре никого не было. Насторожился. Я заглянул в соседний кабинет: никого; заглянул в следующий — там тоже пусто. Это сбило (взбило мои мозги, как яйца для омлета) меня с толку, ведь я продолжал слышать гул голосов; я понимал, что без моих таблеток не обойтись. Если я сейчас же не приму таблетки, мне станет еще хуже; а когда мне становится еще хуже, обычной кровью из носа я не отделаюсь.

— Никто не отделается, — прошептал я.

Вдруг заметил: синяя баночка валяется на полу возле кулера. Крышка открыта. Баночка пуста.

— Гадство! — выругался я, но заметил, что таблетки плавают внутри кулера, как армия подводных лодок Казахстана. Я схватил пластиковый стаканчик и поднес его к носику крана; включил воду, несколько таблеток вместе с жидкостью упали мне в стакан, и я их выпил. Таблеток в стаканчике плавало всего две, но этого должно было хватить.

Я закрыл глаза, ожидая доброго прихода.

Пульсация внутри головы прекращалась.

«Эй», — услышал я.

— Эй! — Меня кто-то потряс за плечи.

Открыл глаза. Передо мной стоял М.

— С тобой всё в порядке? Ты не заболел?

Я ответил:

— Нет, всё хорошо. Когда обед? Мне нужно сходить в аптеку.

— Через десять минут, но можешь идти сейчас, я тебя отпускаю.

Я не поднимал головы. Не хотел встречаться с М. взглядом. Вероятно он думал, что меня интересует стрелка на его брюках. (Кстати, та стрелка была довольно ровная).

— Не обязательно.

— Иди давай.

Мне в спину раздался звук от дудочки которую используют на днях рождения. Я списал все на медленное действие таблов.

Тот день закончился без катастрофических приключений и слава Богу.

Я спокойно сходил в аптеку и купил таблетки в синей баночке.

Как они оказались в кулере? — думал я какое-то время.

Может быть это проделки дохлой рыжей кошки? Но раньше ее участие всегда ограничивалось собственной смертью где-нибудь на коврике или на стуле в моем рабочем уголке; или на люстре в квартире моих родителей.

Я вернулся домой усталый больше, чем обычно, и, бросив окровавленную рубашку в стиральную машину «хотпоинт», даже не принимая душа, плюхнулся на кровать. Завтра выходной, а значит, я смогу выспаться.

Если конечно…

*

Проснулся в середине ночи.

Свет в коридоре горел, но меня это не насторожило: должно быть, я забыл его выключить, когда вернулся с работы.

Я лежал в безопасной кровати, и ничего странного не происходило, но у меня было предчувствие. Я редко просыпаюсь в середине ночи просто так.

Я приподнялся на локтях, прислушался к дыханию квартиры.

В доме стояла тишина, нарушаемая лишь тихим гулом холодильника на кухне.

Но предчувствие не отпускало меня. Оно пульсировало где-то в глубине сознания, словно тихий, но настойчивый сигнал тревоги.

Я свесил ноги с кровати и, стараясь не шуметь, направился к двери. Коридор встретил меня привычным полумраком, разбавленным желтым тусклым светом от лампы.

— Ничего необычного, — сказал я.

Однако что-то, витало в воздухе.

Осторожно ступая, я двинулся в сторону гостиной. Дверь, в гостинную, была приоткрыта...

На диване, свернувшись калачиком, спала кошка. Она мирно посапывала, и ее пушистый бок равномерно вздымался и опускался. Казалось бы, все в порядке…

Вернулся в спальню, чувствуя себя немного глупо. Может быть, мне просто приснился кошмар?

Но стоило мне снова лечь в кровать, как рассудок окатило холодной волной щелкающих клешней. Что-то должно было случиться. И я знал, что не смогу заснуть, пока не выясню, что именно.

А потом до меня дошло…

— У меня нет кошки!

А раз у меня нет кошки, значит на диване лежит не та кошка, которая могла бы называться моей.

— Объят манящ…

Это была та самая кошка, которая любит поджидать меня с утра трупом под дверью; любит спать мертвым сном на стуле у меня на работе; любит озорничать, привязывая свой мёртвый хвост к люстре в доме предков.

И на этот раз — она жива и дышит.

Кошка спала, но уже не мертвым сном. Такого раньше никогда не было. Я мог бы догадаться, что это предвестник чего-то еще более ужасного, чем того, что раньше случалось со мной, но я просто откупорил синюю банку с таблетками и проглотил пару-тройку капсул, рассчитывая, что это поможет от любой рыжей кошки; от любых подозрительных проявлений того, что я называю своей реальностью.

Таблетки обожгли горло, но облегчение не спешило приходить.

Кошка на диване не шевелилась, ее рыжая шкура казалась неестественно яркой в полумраке гостинной.

Я замер, боясь нарушить эту спасительную тишину. В голове пульсировала мысль: «Она живая… Она живая».

Это было нарушением правил. Вторжением в мой личный кошмар. Кошка всегда была мертвой; это была ее сущность; ее шутка; ее способ меня достать.

Но сейчас она дышала, и это…

Я медленно подошел к дивану, стараясь не издавать звука. Кошка по-прежнему спала, ее бок размеренно поднимался и опускался. Я протянул руку, не зная, чего ожидать. Коснулся ее шерсти, она была теплой, живой. Кошка вздрогнула, открыла зенки. Они были зелеными, как вспышка от инопланетных часов Бена Теннисона, и смотрели на меня с каким-то особым, изучающим выражением. Я убрал руку. Кошка медленно встала сначала на четыре лапы; потянулась и зевнула… Потом она встала на задние лапы, как человек.

У МЕНЯ В ГОЛОВЕ СПЛОШНОЕ БРОЖЕНИЕ

Рыжая прямоходящая кошка широко мне улыбнулась. Мне показалось, что она собирается что-то сказать, но почему-то не говорит. — Ты издеваешься надо мной? — спросил я.

Ее странные желания. Ее улыбка. Она всё это время притворялась мёртвой. “Этому животному нельзя позволять читать мой дневник”. — Ты обманывала меня, — сказал я и отступил на шаг назад.

Она не зашипела, не бросилась на меня с когтями. Она просто смотрела. В ее инфернальном взгляде не было злобы, только какое-то невысказанное любопытство. — Кто и..? — Что и..?

Неужели таблетки не действовали? Моя реальность стала еще более безумной. Кошка открыла рот, и на этот раз не в зевке.

Я отступил еще на шаг, чувствуя, как по спине ползет холодный пот.

Букет розовых червей выглянул из ее нутра и задергался в голодном танце. Я чуть не свихнулся.

— К…?

Я исторг все что было внутри меня. Полупродукт от которого у меня гнили кишки зловонной массой упал на паркет. А тень невиданного ранее кошмара упала на меня, как тень бэтмена на грабителя с мешком монет в руках.

Она, кошка, стала приближаться.

Я отступал назад. Отступал до тех пор, пока моя мокрая спина не коснулась окна. Я спешно открыл ставни. Высота, которую я узрел, не чуть не напугала меня.

Лучше смерть от падения, чем... чем... чем это...

Не оборачиваясь на последок, я прыгнул вниз… Но в последний момент вокруг моей лодыжки сомкнулось что-то теплое и мокрое.

Это был один из червей из кошачьей пасти. Он связал меня с собой, плотно укутавшись вокруг моей правой ноги. Кошка втягивала живой отросток в себя, возвращая меня обратно в квартиру.

Я стал неистово бить свободной ногой по червю. Он издавал отвратительные звуки — ему не нравились мои жесткие касания.

В конечном итоге червь сдался и отпустил меня.

Началось мое долгожданное падение.

Я закрыл глаза и приготовился к лучшему что могло случиться со мной в данной ситуации.

*

Я превратился в лужу кровавых потрохов. Но я не потерял сознание навечно от смертельного падения. Глазные яблоки перекатывались, как магнитные шарики, вокруг кучи лопнувших кишок и сломанных костей; вокруг моего мокрого скальпа, выглядящего, как раздавленный ёж с игольчатой импотенцией.

Я рассмотрел кучу мяса, в которую превратился, со всех сторон; мое живое — непонятно за счет чего — сознание не могло разобраться, что оно должно чувствовать, наблюдая подобную картину.

Боль?

Глазные яблоки продолжали нарезать круги вокруг мяса, сала и костей. Лужа крови не спеша ширилась.

Возникла рыжая кошка устрашающими усилиями которой я выпал из окна.

«Вероятно, спустилась на лифте»

Психика ожила: она вспомнила о страхе.

Рыжая тварь облизнула свою лапку, умылась. Открыла отвратительную пасть. Голодные, напоминающие ожившие и необрезанные половые органы, черви обитающие в ее желудке впились зубами в свежую сочную плоть; они купались скользкими телами в моей крови, как спагетти в томатном соусе. Психика дернулась.

Она вспомнила о физической боли и я потерял сознание.

*

И вот она… кромешная тьма.

Не чувствовал ничего. Ни мук плоти, ни ужаса духа, ни даже осознания собственного "я". Пустота, заполненная лишь мерцающими обрывками чей-то жалкой презренной суматохи... Затем возникло ощущение движения.

Меня словно тянули куда-то, протягивая сквозь узкий, сырой туннель.

Постепенно стали проступать контуры. Я ощутил прикосновение холодной, скользкой земли. Надо мной разверзлась пасть, полная острых зубов.

— Кажется мною срыгнули.

Внезапно меня пронзила мысль… Впереди забрезжил свет.

Я оказался в темном, затхлом помещении. Вокруг сновали тени, слышались напуганные шепоты.

Я лежал на плотном ковре грязной соломы, не понимая, что происходит…

ЧАСТЬ II

Сталактиты из застывшей крови острыми концами смотрели на меня сверху. Круг пугающих эмоций сомкнулся вокруг моей шеи, и я даже не смог вскрикнуть. Еле мог дышать.

Я осмотрелся. И дурное предчувствие внутри меня нарастало, как огонь по занавески. Мне казалось я вел праведную жизнь. Мне казалось, что я вполне себе хороший человек. Я же не клоун, который скрывает за мемами свои истинные чувства?!

Что-то миниатюрное и темное, имевшее человеческие очертания в строении тела и лица подлетело ко мне, создавая причудливый узор в пространстве своими крылышками; сверкая платьем, выполненным из листа дерева.

Оно посмотрело на меня черными, но словно белыми глазами и сказало:

— … Ты его увидишь.

— Это твоя награда.

— Следуй за мной.

И я последовал за ней. Оно вывело меня из пещеры.

*

Я узрел чужеродный мир. Он был покрыт цветущими лесами и сияющими голубизной озерами. Воздух имел аппетитный запах и ничего не моргало в небе. Звон от неугомонного щебетания певчих птиц, словно маленький оркестр, исполнял гимн лету и ласкал мои порозовевшие уши. Яркое, ослепительное солнце, постепенно поднимаясь над горизонтом, заливало все вокруг теплым, золотистым светом. На лугах, усыпанных разноцветными полевыми цветами, жужжали трудолюбивые пчелы, собирая сладкий нектар. Легкие, белые перистые облака, медленно плыли по ярко-голубому небу. День обещал Быть. И дул ветер, который навевал приятную грусть.

— Иди в ту сторону, — сказало миниатюрное и темное и со стрекотом скрылась в пещере.

*

Наступила ночь, а я все шел. Светлячки порхали. Играла песня «Love You to Death» группы «Type O Negative». Я гадал откуда она звучит. Мое наблюдение подсказало, что динамики расположены в бутонах цветов.

Сгущался мрак. Я брел на свет, который не блестел, а пел хором.

Вымышленный свет звал меня. Он звал каждого кто достоин. Я назвал тот свет — Вымышленным.

Я перешел через ветхий канатный мост; оказавшись на другой стороне увидел свет среди дугообразных деревьев. Это был другой свет, не вымышленный. Обыкновенные касторовые блики привели меня к нравственному уроду, барышне и вертикально стоящей двери. Она, барышня, связанная по рукам и ногам, сопротивлялась приставаниям урода.

Он запустил ей руки в трусики.

— Уходи, — сказала она.

— Что не так?

— Я сказала уходи.

Он минуту смотрел на нее в сердитом и непонимающем молчании. Цокнул, резко встал и дверь за ним громко захлопнулась. Возле костра стояла дверь, за которой был тот же лес, что и перед ней.

Я ощутил внутри силу. Вероятно это все воздух. Я словно наелся этим аппетитным невидимым бульоном, как магическим зельем из Гальского котелка. Благородная мысль ярче костра вокруг которого ютилась связанная барышня и нравственный урод вспыхнула внутри. Я сделал сальто вперед.

Упал на плечи уроду. Он не ожидал увидеть перед собой мою мошонку.

Я взорвал его мир звука ударом ладоней по ушам. Он потерял ориентацию и упал. Он достал из-за пояса пистолет стреляющий гвоздями.

Я увернулся от первого снаряда. Я подобрал палку и выбил ею гвозде-метатель из руки.

Урод схватился за пальцы (по которым я тоже попал). Размахнувшись палкой я приложился древком по челюсти.

Хруст; и вот нравственный урод на полу без сознания и возможности жевать пищу ближайшие несколько месяцев.

Я обернулся к пленнице, дабы поймать на себе ее восторженный взор. Но вместо этого я увидел покосившиеся глаза которые пытались рассмотреть область лба между собой.

— Там гвоздь, да?

Барышня упала на спину и край ее волос коснулся языков костра. Огонь стал поглощать волосы покойницы, как плесень.

— Нет сожалениям, — сказал я.

— Я часть игры.

— Часть замысла… Такого “битэмап кулачного угара” от первого лица… При броске враги красиво улетают. Я швыряю противников в других энеми. И окружение полностью разрушаемое. Враги ударами и бросками сносят столы, бочки... Я показал карточный фокус. Толпа врагов ахнула.

— Ничего ты крут! — воскликнул кто-то.

— Вот это ты дал! — согласился другой.

— Так себе, — добавил третий. Я подобрал бревно и швырнул его в того кто по моему мнению это сказал.

Мне никогда не надоест швырять тяжелые предметы.

Я выпускал легкие и тяжелые удары. Наносил панч с разбега, пинал и ставил блоки. Парировал и хуярил. Противник оглушен — значит я его хватаю и швыряю в другого энеми.

Иногда мне в руки падало оружие. Пистолет, винтовка, арбалет, череп-бомба. Огнестрел не катит. Оружие перезаряжается дольше чем кулаки. Враги успевали выбить у меня из рук опаску. Когда кулаки уставали, мне на выручку приходило тяжелое оружие.

*

Обняв тугую веревку, как пожарный шест, соскользнул вниз. Веревка заканчивалась у самой земли и кончалась она петлей. Любой мог пройти через петлю, как через арку.

«Иногда мне кажется, что я намеренно делаю мир готическим, дабы плакать и смеяться, задыхаясь паутиной витиеватых не банальных фраз»

Я встретил двух мотыльков. Они играли в нарды и сосали желтую жидкость из стеклянных банок, которая судя по всему неплохо ударяла им в головы, потому что после каждого макания своего гибкого хоботка в банку их светящиеся глаза начинали мигать, как хуевая лампочка, а тело пошатываться теряя точку опоры.

Потом вышли их жены — Светлячки.

Они перевернули доску с нардами. И включив свои светящиеся попки приманили мужей обратно домой…

Я подобрал доску для нард и положил ее на стол. Сложил все фишки и аккуратно закрыл доску.

— Я бы не чурался стать дрочилой в салоне, — сказал я себе. — Я бы чурался стать плохим дрочилой.

Ты мне его оторвешь! — кричал бы тот кому я дрочил.

Не беспокойтесь, — отвечал бы я. — Он в моих нежных руках.

*

Вымышленные голоса издавали геры с крыльями бабочек. Они кружили вокруг меня плотным потоком. У меня закружилась голова.

— Нас никто не любит, — говорили они.

Они снимали с себя кольца, ожерелья и браслеты и роняли передо мной. Очень быстро собралась высокая куча драгоценностей. Она блестела и звенела металлом и шик камнями.

— Это мне?

— Не за даром.

Напрочь слепые кроты в моем мозгу прокладывали новые нейронные туннели в которые пока что не провели свет понимания. По которым не пустили живительную воду осознания. По которым не заструился газ...

Геры спустились на землю. Они сели на маленькие стульчики и закинув ногу на ногу хором спросили меня о моей жизни. О моей предыстории. Им хотелось знать с чего все началось.

— Я родился на острове, затерянном в ледяных водах северных морей. Суровый край. Ветер режет лица; солнце там — редкий гость. С малых лет я познал тяжелый труд: рыбная ловля, охота на тюленей, заготовка дров. Маленькая школа, размерами с двухэтажный частный дом, дала мне знания, а родители дали любовь. Но сердце тянулось к неизведанному… После окончания школы я покинул родные края. Сначала работал матросом на рыболовецком судне, затем устроился на метеостанцию в горах. Тишина и величие гор вдохновляли, но жажда приключений не давала покоя.

Однажды я узнал о научной экспедиции, направляющейся вглубь Арктики. Без колебаний я подал заявку и был принят. Это стало началом новой главы в моей жизни, полной открытий и опасностей… А потом я купил коврик и постелил его под дверь своей квартиры. И я пошел в контору. И я сел в мини-кабинетике. И я написал на стикере: "УБЕЙ ИХ ВСЕХ"

Геры достали бумажные платочки и стали вытирать свои лица от соленых слез и вытирать свои носы от красных соплей.

Я прикоснулся к своему носу предполагая, что из него идет кровь, но кровь не шла.

Закончив приводить свой "раскисший" внешний вид в порядок, они встали со стульчиков и приложив ладони к груди хором заговорили:

— Мы пытаемся кричать. Мы пытаемся прикоснуться к ним. Мы пытаемся вспомнить, каково это. Мы порхаем по этим местам, ищем выход, но двери всегда заперты. Мы видели, как мир менялся вокруг нас, как здания росли и рушились, как города рождались и умирали. И мы всё ещё здесь... Мы отчаялись. Мы потеряли надежду. Мы не знаем, зачем мы остаемся. Может быть, это наказание за что-то, что мы сделал или не сделали. Может быть, это просто Судьба, которая не знает, как освободиться. Мы просто сон, который скоро забудут. Мы застряли, наблюдая за миром, который живет без нас...

*

Пришли подозрительные люди. В глазах у них торчали рыболовные крючки.

Меня стошнило на крылатых гер. Они снова достали бумажные платочки. Вытирались, недовольно смотрели на меня.

Люди с крючками в глазах схватили меня, так словно я их сбежавшая собственность.

— Мерзость, — сказал один посмотрев на мои испачканные губы.

— Вот что с людьми делает желание власти и денег, а также заботы о внушении страха, дабы поддерживать хрупкий и скользкий порядок.

— Ты не видишь истинной картины вещей!

— А кто видит? — начал тараторить я. — Кто видит то?

Мне ответили:

— Живые не способны этого развидеть.

*

Дул ветер, который навевал приятную грусть. (Да, грусть все еще приятна, как и ветер, который имеет к ней отношение).

Меня привязали к мачте внушительного корабля. Корабль вышел в открытый океан пота. Шипящие волны перекатывались через палубу, смешиваясь с громом (ТРАХ-ШИиии...).

— Мой путь помогает мне верить, — говорила маленькая женщина держась за веревку привязанную к мачте. — Он помогает мне понимать реальность. Я не раб обстоятельств; благодаря пути, я Странник.

Лик ее выражал безмятежность. Она носила резиновые тапочки (не подписанные).

— Меня бросает в дрожь.

— СМЕРТЬ БЛИЗКО!!!

— Заткнулась бы ты лучше.

Забили в барабаны. Бум-бум-бум. Бум-бум-бом…

«Нехорошо» — подумал я.

Он обмотан бинтами; только один глаз видно (у глаза нет века). Щербатые зубы, улыбка монстра.

— Заткнись, а…

Мужчина с корзиной для пикников на голове (веками ему служили два ломтика тонко нарезанной ветчины):

— Я отчаялся. Потерял надежду. Не знаю, зачем я остался. Может быть, это наказание за что-то, что я сделал или не сделал. Может быть, это просто...

Другой мужик, который выбежал из трюма где жрал губную помаду из бочек из-за чего его рот был цветаст и блестел молвил:

— Мой голос — лишь шепот… Я пытаюсь прикоснуться к ним, но мои руки... Я пытаюсь вспомнить, каково это — чувствовать тепло на коже или прохладу на лице, но воспоминания тускнеют… Ищу выход, но двери всегда заперты…

— Видели как мир менялся? Как здания росли и рушились? Как города рождались и умирали… А мы все еще здесь…

— Иногда я думаю, что я просто сон, который скоро забудут...

Корабль со апокалиптичным скрипом качнуло.

Она, с голубыми глазами под азиатским разрезом, ударила топором по веревкам связывающих меня.

Корабль качнуло. Чьи-то волосатые потные подмышки. Я случайно утопил в них свой большой нос. Слюнявый пот испачкал мне лицо.

Между ног пробежала писклявая мышь. Она бежала от запаха смерти, но за борт не рискнула прыгнуть… “Вечная извечность — опрометчива; она погасшими чувствами штопорной боли в мозгу мучила всех нас”

— Это все иллюзия, — вякнул я себе.

— Может быть ты заболел?

— Может быть тебе отпроситься?

Корабль перевернуло... Я открыл глаза. Увидел свой мини-кабинетик; желтые и розовые стикеры осыпались, как осенние листья.

Я поплыл к своему особому закутку. Но уперся в прозрачную стену.

За стеной кто-то появился. Из его рта что-то торчало, а на голове было три острых колпака. Такие колпаки надевают на дни рождения. В руке его кажется был пластиковый стакан.

Вокруг меня умирали люди. С маленькой женщины слетели тапочки; подозрительных людей с крючками в глазах раздирали на части трипофобные акулы.

Мне-что то кричал забинтованный и без век, но кроме пузырей я ничего не слышал.

— Я все делал как меня учили.

Он, с тремя острыми колпаками, нажал на краник внизу и меня стало засасывать куда-то вниз.

Я попал в трубу; прокатившись по ней как по водным горкам упал в бассейн.

Над собой я разглядел небо. Точнее потолок моего корпоративного здания… Эти белые плиты.

Показалась морда. Это была морда Менеджера. Праздничные колпаки на белой тоненькой резинке, крепились на голове и вместе напоминали корону; в зубах менеджер сжимал дудку-гудок.

— Уже обед.

Он дунул в гудок. Прикоснулся губами к краям мого бассейна…