Косарь

От деревни вниз к болотистому лесу когда-то пролегала дорога. Двускатные телеги и гусеничные трактора дорогу раздолбали, превратив в грязную канаву, по которой уже ничто не могла ни проехать, ни пройти. За обочиной пролегала тропка, которой пользовались немногие, вздумавшие попасть в мокрый лес.

По ту сторону тропки лежало поле. Когда-то там сеяли овёс, сажали картошку, потом бросили, поле обратилось лугом. Росла там тимофеевка, овсец, ежа — травы годные, но постепенно их становилось меньше, а на смену приходили купы кипрея вперемешку с крапивой. Так и луг заглох, обратившись неясно во что.

Зато тропка процвела на удивление. Травки на ней произрастали с палец, не выше, зато цветов была множество. Прежде всего, крошечная гвоздичка-травянка, которая нигде больше не цвела. В пару к ярким гвоздичкам красовались васильки, колокольчики, бело-жёлтый поповник, все размером с палец, как нарочно выведенные.

Выходить в этот цветник с косой казалось кощунством, однако, нашлось и такое. Фёдор Голотвин, старик лет восьмидесяти с лишком, вышел на косьбу со здоровенной литовкой на плече. Размах у деда был великанский, гвоздички он безжалостно срезал у самой земли. Чем ему не угодили цветы, сказать не мог он сам. Просто прокашивал тропку.

Народ учит: не шагай широко, штаны порвёшь. Штаны у Фёдора были порваны давным-давно, ни одной пуговицы на ширинке не осталось, да и вся ширинка пропала в стародавние времена, оставив на этом месте здоровенную прореху, сквозь которую зияло всё Фёдорово хозяйство. Трусов или подштанников Фёдор не носил, и ему оставалось не стесняться своего вида.

Сделав один проход, Фёдор притомился, пристроил литовку на черёмуховую развилку и уселся на камне, широко расставив ноги. Старушка, потащившаяся к лесу за вениками, крикнула:

— Федька, срам прикрой! Чего выставил на обозрение?

Фёдор не слышал. Ноги его безвольно свисали с камня, и обрывки брюк свисали каждый со своей ноги, ничего не пытаясь прикрыть. То, что обычно торчит меж ног, на этот раз никуда не торчало по той единственной причине, что деду давненько сравнялось восемь десятков. Зато то, что должно было стоять, так свисало, что иззавидуешься: почти по колено. Знатный дедов уд славился на всю деревню.

Постепенно стемнело. Наступила ночь. Белые полупрозрачные фигуры опустились с небес. Там, видимо, тоже прошёл слух о дедовых размерах. Фёдор спал. Он не слышал тонкого хрустального смеха, не ощущал, как звёздная роса омывает его промежность.

Утреннее солнце высушило росу на седых кудрях в паху. Фёдор жмурился, ему не хотелось никуда идти. День катился своим чередом. Ближе к закату деревенские девчонки отправились на прогулку. Сущие шмакодявки, двенадцать, много — четырнадцать лет.

— Девочки, вы бы выбрали другую тропку…

Нет, им надо эту…

Потаённо усмехаясь, девчата заглядывали в прореху, оценивали увиденное, добавляя всякий раз три-четыре сантиметра мужского достоинства.

Это же какое богатство пропадает! И всё из-за нашей жизни!