Кощунники

Мои родители познакомились в приволжском городке Березани. Мама там оказалась после того, как она окончила политехнический университет и развелась со своим первым мужем, о котором потом не любила вспоминать. Согласилась она перебраться в маленькую Березань из большого города, потому что там ей обещали работу с жильём. Дело в том, что мамин первый муж уехал за границу, оставив бывшую жену без квартиры и с трёхлетним сыном на руках.

Папа прожил к маминому приезду в Березань прожил в данном городке семь лет, работая после исторического факультета университета учителем истории в школе. Женат он не был ни разу, и, по его признанию, впервые захотел жениться именно тогда, когда увидел темноволосую, скуластенькую красотку, ставшую через год после этой судьбоносной встречи моей мамой.

У моих будущих родителей были разные интересы и взгляды на жизнь, но это не помешало им влюбиться друг в друга и через два месяца пожениться. А за полтора месяца до моего рождения моя семья перебралось в сибирский городок Зелёноозёрск, где прошло папино детство, и где проживала его мама.

Родители назвали меня Прасковьей, уменьшительно – Пашей. Это редкое имя предложил папа, а мама согласилась. Бабушка узнала о том, как зовут её новорожденную внучку, когда уже, когда было оформлено моё свидетельство о рождении.

– Да вы просто захотели выпендриться! – рассердилась она на сына и сноху. – Могли бы и что-нибудь приличнее выбрать для своей дочери! Я её никогда не буду звать этим допотопным именем, хоть убейте!

И бабушка стала называть меня Полиной, Полинкой, Полей, а мои родители, конечно же, шутили между собой по этому поводу:

Звала Полиною Прасковью…[1]

В Зелёноозёрске папа работал, как и в Березани, учителем истории в школе, а мама, когда я немного подросла, устроилась по своей специальности на хорошую фирму. Со мной до трёх лет нянчилась бабушка, потом меня отдали в детский сад, а с семи лет началась моя учёба в школе. Жизнь мне казалась наполненной только радостью и счастьем до тех пор, пока, когда я училась в пятом классе, не умерла скоропостижно моя бабушка.

– Теперь и я стал круглым сиротой, – с горечью сказал папа после похорон.

После этих его слов мне впервые пришло в голову, что ни о папином отце, ни об обоих маминых родителях мне не известно ничего, кроме того, что их давно нет на свете. Однажды, когда мы с папой были дома вдвоём, я спросила у него:

– А отчего умерли мои дедушки и ещё одна бабушка?

– Мой отец скончался от болезни, а мамины родители погибли в автокатастрофе, – ответил он.

– Ужасно, – вздохнула я.

– Да, ужасно, – согласился он со мной. – Они были ещё далеко не стариками. Моему отцу всего сорок два года исполнилось, когда его не стало. Для нас, Ярыжкиных, это нетипично. Конечно, были в нашем роду мужчины, погибшие на войне, но большинство моих предков по отцу умерли в престарелом возрасте, а один даже больше ста лет прожил.

– Откуда ты об этом знаешь? – удивилась я.

– Я искал в архивах данные о своих предках.

Мне стало очень любопытно.

– И что-то нашёл?

– Кое-что отыскал.

– Ух ты? – ещё больше заинтересовалась я. – Как это классно!

– Мне пришлось приложить немало усилий. У меня на эти поиски ушли годы. Вряд ли я потратил бы так много времени, если бы мои предки были дворянами…

– А Ярыжкины не были дворянами?

Папа улыбнулся.

– Не были, конечно. Наша фамилия произошла от прозвища «ярыжка», которое не мог носить дворянин. Ярыжками сначала называли людей, нанимавшихся грузчиками, бурлаками, гребцами, погонщиками скота. Это были работники, как сейчас говорят, самой низкой квалификации. Слово «ярыжка» нередко произносилось с презрением, поэтому со временем у него появились такие значения, как пьяница, голь кабацкая или просто изворотливый человек.

Папино пояснение меня несколько разочаровало.

– Стоит ли искать таких предков? – пробормотала я.

Папа укоризненно покачал головой и назидательно проговорил:

– Стоит. Какими бы не были эти когда-то жившие на свете люди, в нас есть частица каждого из них. К тому за буквальным восприятием обычно следует поверхностное суждение.

Последние слова папы я не поняла, но расспрашивать его по этому поводу не стала. А он тем временем продолжал говорить:

– Ещё в студенческие годы я порылся в нашем областном архиве. Там я узнал, что некий Иван Иванович Ярыжкин прибыл в Сибирь вместе с другими столыпинскими переселенцами в 1910 году и поселился неподалёку от Зеленоозёрска.

Благодаря папе, я уже знала, что «столыпинские переселенцы» – это люди, в большинстве своём земледельцы, которые в начале XX века переселились в Сибирь, где, по распоряжению тогдашнего председателя Совета министров, Петра Аркадьевича Столыпина, им давали на льготных условиях в собственность землю.

– И этот Иван Иванович был нашим с тобой предком? – поинтересовалась я у папы.

– Думаю, да. По семейным преданиям, мы – потомки столыпинских переселенцев.

– А откуда Иван Иванович в Сибирь прибыл?

– Из Березани.

– Это оттуда, где ты и мама познакомились? – вспомнила я.

– Оттуда. Березань вовсе не случайно была выбрана мною после окончания университета. Я отправился туда с двумя целями– узнать что-нибудь о своих предках и найти дальних родственников. Но с поисками родных по крови людей, к моему величайшему сожалению, ничего у меня не получилось, потому что, как выяснилось, последние Ярыжкины уехали навсегда из Березани на рубеже шестидесятых – семидесятых годов прошлого века. Зато я обнаружил очень любопытные для меня документы о гораздо более давних временах.

– «Давние времена» – это когда? – заинтересовалась я.

– Бумаги были начала восемнадцатого века, – торжественно объявил папа.

– Ух, ты! Вот это да!

– Основатель нашего рода, Фома по прозвищу «Ярыжка», проживал тогда в Березани и представлял собой большого, как бы сейчас сказали, раздолбая. Он пьянствовал, хулиганил, безобразничал: в общем, вёл антиобщественный образ жизни. Наверняка это кончилось бы для него плохо, если бы в городе не появилась девушка по имени Параша: то есть, Прасковья…

– Прасковья? – вырвалось у меня.

– Прасковья, – повторил папа. – Она наша с тобой прародительница.

– Так вы с мамой в честь неё меня назвали?

Папа улыбнулся и кивнул.

– Да, ты получила имя в честь нашей с тобой жившей в восемнадцатом веке прабабки. Правда, то, как её звали уменьшительно, звучит в наше время… ну, не совсем прилично, поэтому ты Паша, а не Параша.

Моё любопытство увеличилось до громадных размеров.

– Расскажи о ней, – нетерпеливо попросила я папу.

– Параша появилась в Березани в 1721 году, – начал он. – В городе её сначала приняли за беглую…

– Как это беглую? – не поняла я. – Откуда?

– «Беглыми» называли крепостных крестьян, сбежавших от помещиков. Ещё девушка могла быть покинувшей монастырь монахиней. Но ей удалось убедить городское начальство в том, что она не сбегала ни от барина, ни из святой обители.

– Откуда же она была, эта Параша?

– Увы, мне так и не удалось этого не выяснить. В найденных мною архивных документах сказано только, что девушка пришла в Березань издалека.

Я была в недоумении.

– Как можно прийти издалека?

– Ногами, – пояснил папа. – В восемнадцатом веке люди передвигались на лошадях или пешком. Если у Параши не было собственных лошадей, она шла.

– Неужели шла всё время?

Папа пожал плечами.

– Возможно, её иногда подвозили добрые люди. Но это случалось нечасто.

– Почему нечасто?

– Потому что Параша попала на Волгу скорее всего из Сибири или Пермского края, а там попутчиков себе было трудно найти.

– И всё-таки она добралась до Волги, – проговорила я, чувствуя уважение к нашей прародительнице, носившей такое же, как и у меня имя.

– Да, добралась. Параша явилась в Березань оборванкой, измученной и так плохо выглядевшей, что горожане приняли её сначала за старуху. Несколько дней пришлая нищенка просила милостыню на церковной паперти, но потом каким-то образом попала в семью, где болел единственный ребёнок. Параша его вылечила...

– Вылечила? – удивилась я. – Она же не была врачом.

– Параша была, как сейчас говорят, знахаркой. В наше время, при теперешнем развитии медицины, знахари – это зачастую шарлатаны, но триста лет назад, когда врачей на всех не хватало, знахарством обычно занимались люди знающие. Вот и наша с тобой прабабка, как сказано в архивных документах, хорошо разбиралась в лечебных свойствах различных растений. А после того, как Параша вылечила ребёнка, его родители приютили её. Скоро девушка расцвела и собралась замуж, но вдруг её отдали под суд...

– Под суд? За что?

– Кое-кто из горожан... или точнее горожанок обвинил её в колдовстве.

– Наверняка несправедливо обвинили?

– Конечно, несправедливо. Видишь ли, Параша продолжала заниматься знахарством: лечить людей травами. Она даже успела получить от жителей Березани прозвище – «Зелейница».

– А что, тогда за это судили?

– За само лечение травами нет. Но Парашу, как я уже сказал, обвиняли не в знахарстве, а в колдовстве, а это для того времени было серьёзное обвинение, поскольку в колдовство тогда верили, и оно было вне закона. По мнению живших в то время людей, колдуны насылали порчу, отчего происходили многие болезни. Ерунда, конечно, но народ в это верил. Парашу вполне могли осудить и отправить на каторгу.

– Какие ужасные были у нас порядки! – возмутилась я.

– Такие и даже хуже были тогда порядки везде, – уточнил папа. – В просвещённой Европе последние колдовские процессы происходили, представь себе, во второй половине восемнадцатого века.

Я ещё не достигла возраста, достаточного для вдумчивого понимания исторических реалий, и события, происходившие когда-то в Европе, меня интересовали меньше, чем моя прабабка, носившая одно со мной имя.

– Но Парашу же не осудили?

Папа кивнул.

– Не осудили. Девушке очень помогло заступничество настоятеля храма Преображения Господня. Священник хвалил в суде «девицу Параскеву»…

– Какую девицу? – не поняла я.

– Параскева – это Прасковья на церковнославянском языке, – пояснил папа.

– А-а-а! Ну, и что сказал священник?

– Что она не пропускала ни одной службы, просила у него благословения на лечение людей травами и колдовством не занималась. Ему поверили, и девушку оправдали.

– Здорово! – обрадовалась я. – А что с ней было потом?

– Вскоре после суда Параша вышла за Фому Ярыжку. Под влиянием любимой женщины он остепенился, однако от прежнего прозвища не избавился, а их дети, внуки и правнуки стали Ярыжкиными.

Наша беседа была прервана появлением моего брата Олега, и почти следом за ним пришла с работы мама. Скоро мы сели всей семьёй ужинать, и за ужином обсуждали исключительно повседневные дела – главным образом, мою и брата учёбу в школе. Но я собиралась ещё поговорить с папой о наших с ним предках. Особенно меня занимала личность Параши Зелейницы: эта девушка казалась мне похожей на героиню книги или фильма с таинственным сюжетом.

Однако скоро в нашей семье начались такие события, из-за которых мне стало не до нашей родословной. Однажды, придя из школы домой, я обнаружила там обоих своих родителей, хотя мама обычно в это время находилась на работе, да и у папы уроки должны были закончиться позже. Олег тоже пришёл домой почему-то раньше меня. Но больше всего меня поразила то, что мама плакала.

Сколько я себя помню, она всегда умела держать себя в руках и даже на похоронах бабушки, которую любила почти, как родную мать, всхлипнула только один раз. Но в этот день слёзы ручьями стекали по маминым покрасневшим щекам, её глаза опухли, а нос стал похожим на картошку.

Папа суетился возле неё.

– Да перестань ты, Сонечка! Ничего страшного же не случилась! Ну, не поладила ты со своим новым директором, и леший с ним!

– Он приказал мне подать заявление об уходе, – всхлипнула мама. – Грозил неприятностями…

– Ну, и подай ты это заявления! Ему же без тебя будет хуже!

– Но другую хорошую работу я здесь не найду!

– Так давайте немедленно уедем отсюда, – предложил папа.

Мама окинула его испуганным взглядом.

– Ты с ума сошёл! А как же дети? Ладно Паша – она пятый класс оканчивает! Но Олегу чуть больше года осталось до выпускных экзаменов! Разве можно ему сейчас менять школу?

– А почему нельзя? – вмешался Олег. – Какая разница, где я буду доучиваться один год? Я согласен уехать в другой город, если так нужно.

Мне очень не хотелось расставаться с друзьями и менять школу. Однако, несмотря на свой ещё малый возраст, я понимала, что случилось нечто совсем из ряда вон выходящее, раз мама так горько расплакалась. Если она себя чувствовала невыносимо плохо, все остальные члены нашей дружной семьи должны были ей помочь. Поэтому, когда папа поинтересовался моим мнением, я ответила:

– Пусть будет, как вы хотите.

Спустя три месяца мы переехали из степного Зелёноозёрска в окружённый лесом Добрыненск, где для папы нашлась в одной из шести городских школ свободная ставка учителя истории, а маме предложили на довольно-таки солидном предприятии инженерную должность с неплохой зарплатой. Поселились мы в купленном родителями небольшом, уютном домике.

Мне сразу понравилось Добрынинск – милый городок, с небольшим количеством пяти- и трёхэтажек и множеством частных подворий. Дома в нашем квартале были деревянные, со ставнями и резными наличниками – старые, но ещё довольно крепкие, или новые, но украшенные под старину. В Зелёноозёрске хозяева строили себе дома иначе – слишком современно, и поэтому скучновато.

Мы с моим братом готовились пойти в новую школу. Когда всё нужное для нашей учёбы было приобретено, Олегу понадобилось починить ноутбук. Мама вместе с ним отправилась к мастеру, а папа остался со мной дома.

Именно в этот день я вспомнила разговор, произошедший несколько месяцев назад, и спросила:

– Пап, а ты не знаешь, что было с Парашей Зелейницей после того, как она вышла за Фому Ярыжку?

– Что ты о ней сейчас заговорила? – удивился папа.

– Не знаю. Просто подумала о её судьбе.

– О семейной жизни этой пары сведений в архиве нет, но мне почему-то кажется, что они были вместе счастливы. Когда же у Параши дети выросли, а муж скончался, и она приняла постриг под именем инокини Епифании в местном Вознесенском монастыре, где через пять лет стала игуменьей. Я видел два документа, написанные её рукой, и очень удивился.

– Чему удивился? – не поняла я.

– В те времена среди простых людей даже грамотных мужчин было немного, – ответил папа. – Ещё реже встречались грамотные женщины-простолюдинки.

– А что ещё ты нашёл в архивах?

– О Параше Зелейнице больше ничего. Мне не удалось узнать даже дату её смерти. В документах Вознесенского монастыря есть только упоминание о том, что в 1780 году святой обителью управляла игуменья Фотиния. Значит, матушки Епифании уже не было в живых.

– А о других наших предках ты что нашёл?

– Увы, находок очень немного. Про девятнадцатый век мне известно, что тогда Ярыжкины были крестьянами, лавочниками и ремесленниками, а двое смогли получить образование и стали один инженером, другой врачом. В двадцатом веке те наши родственники, которые ещё оставались в Березани, звёзд, как говорится, с неба не хватали – много трудились и, если требовалось, шли воевать. Мне не попался ни один Ярыжкин, который стал преступником или просто был замешен в нечестном деле, что меня порадовало.

Эти две беседы с папой мне запомнилась не только потому, что я из них почерпнула много для себя полезного и интересного. Как мне кажется, именно они положили начало моему увлечению историей.

[1] Цитата из романа Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин».