Кости у реки

Тусклая лампа мигнула, отчего-то дрогнув в патроне, словно ей вздумалось подать знак, и спустя мгновение вновь осветила подвал мутным, зыбким светом. Свет это был, честно сказать, никакой — пятно, выцветшее, дрожащее, умирающее на облупленной стене, где когда-то кто-то пытался что-то рисовать, но бросил на полпути. Воздух здесь жил своей отдельной жизнью — густой, вязкий, сытно-удушливый, как забытая в кастрюле каша, но куда противнее. Он был пропитан не только сыростью и затхлостью, но и стойким, ни с чем не спутаешь запахом благовоний — таких, что торгуют у метро в Марьино, что жгут то ли ради порядка, то ли чтобы замаскировать нечто похуже. Когда-то тут пытались чистить ауру, это уж точно. Может, сам Артём Шатров зажигал, а может, кто-то до него, или кто-то после. Или не кто-то, а нечто.

Он сидел за столом — старым, щербатым, будто только что из школьной лаборатории, — на котором скопилась вся его жизнь последних лет: амулеты из меди и проволоки, треснувшие кварцы, пачки истёртых книг с такими названиями, что невольно усмехнёшься. Вот, например: «Эзотерика для чайников», чуть в стороне — потрёпанная «Как подружиться с духом-проводником и не свихнуться», рядом возвышается «Тибетская некромантия в домашних условиях» с десятком закладок и аккуратными надписями на полях, сделанными простым карандашом: «впаривай за 5000 минимум». Газеты старели и расслаивались, как слоёное тесто, от времени и влаги; под всей этой археологией прятался стакан с остатками кофе, из которого, казалось, могла вылупиться новая жизнь, если дать температуре шанс. По поверхности дрейфовала зеленоватая плёнка — нечто среднее между болотом и микроскопическим заговором.

В мутном оконном прямоугольнике, который ещё недавно называли окном, а теперь и не поймёшь, что это — так зарос он плесенью и слепой грязью, — на карнизе устроилась ворона. Марта. Каркала она неохотно, с ленцой, но пронзительно — будто кто-то неудачно экспериментировал с синтезатором в переходе, а вместо музыки вышел только укор. Она наблюдала за Артёмом так, будто знала, что тот опять собирается сделать вид: всё, что происходит, — просто забавные совпадения.

Он потёр виски, будто надеясь стереть из головы неприятные мысли — как стирают мелкие надписи на полях, оставленные прежними владельцами книг.

— Нет, ну серьёзно… — сказал он вслух, обращаясь к себе или к кому-то, кто мог слушать, — откуда эти зарубки на ноже? Я ведь мыл его… Или не мыл?

На столе между книгами, амулетами и слипшимися газетами лежал складной нож. Совершенно обыкновенный, ничем не выдающийся, если не считать того, что подарен был одним из клиентов, утверждавшим, будто Артём вытравил из него, из этого клиента, невесть какого духа — чуть ли не покойной жены. Дурная история, тянувшаяся несколько месяцев и завершившаяся этим самым ножом, обмотанным синей лентой, с фальшивой гравировкой, которая за пару недель стерлась о карман. На клинке, гладком и недорогом, теперь виднелись три свежих зарубки. Одна — старая, её Артём помнил. Остальные две… не помнил.

Он попытался вспомнить, не мыл ли нож вчера, не вытирал ли, не смотрел ли на него дольше обычного, но мысли путались, проскальзывали, не цеплялись ни за что.

В этот момент тишину подвала — плотную, как покрывало — вдруг разорвал звонок телефона. Резкий, чужой, неприятный звук, который не вписывался ни в подвал, ни в вечер, ни в Марфину ворону. Артём дёрнулся, сбил коленом столешницу, от чего книги и газеты затряслись, и с силой выругался, почти автоматически.

— Шатров слушает, — сказал он, стараясь придать голосу тот самый оттенок: усталый, но с налётом тайны, — фирменный стиль для клиентов, поверивших в чудеса. — Если это опять про призраков в ванной, надо было предупреждать заранее. Я после одного случая с сантехникой больше такие вызовы не беру.

В трубке голос дрожал, как холодец под дождём: то ли от страха, то ли от холода, то ли от ещё чего, что клиент предпочитал не называть.

— Артём? Это… Пономарёв. Сергей. Мы с вами, помните, на том корпоративе у староверов в Рузе… Ну, когда вы духа деда Симеона вызывали…

Артём машинально кивнул, хотя имена и лица давно перемешались в памяти, и «дед Симеон» был не то что частым гостем — почти штатной фигурой в подобных историях.

— Да-да, конечно… — протянул он, перебирая в голове десятки одинаковых вечеров и одинаковых клиентов. — Слушаю вас. Чем обязан?

— У меня на даче… туристы. Пятеро. Пропали, — голос стал тише, хрипловатее, словно боялся, что кто-то ещё подслушает. — Палатки остались, еда, вещи… всё на месте. А там — кровь, кости… и… я слышал… бензопилу! Слышите? Бензопилу, Артём! Чёрт, бензопилу…

Артём потёр переносицу, слушая, как в телефонной мембране фонит отчаяние.

— Хм. Пила, — буркнул он, будто размышляя вслух. — Инструмент с характером. Туристы, говоришь… А кости вы смотрели? Может, свиные? Один мой клиент как-то выгуливал собаку, а та притащила ногу. Переполоху было — думал, вызвал какую-то древнюю дрянь из леса. Потом разобрались: бутафория из театра, на проволочке. Неделю человек жить не мог спокойно.

— Это не бутафория! — голос на том конце едва не срывался. — Это… Артём, ну приедь, пожалуйста. Сколько тебе надо? Я заплачу сколько скажешь! Ну… до семи тысяч, максимум.

— До семи, — протянул Артём, прикидывая, насколько это «сколько скажешь» совпадает с реальностью. — Хм…

Он уставился в потолок, где лениво расползалась трещина — старая, знакомая, как жук, которого утром не сразу заметишь. Деньги требовались остро, почти с отчаянием. После истории с последней клиенткой, которая решила, что «обратный ритуал очищения» оказался слишком личным и написала жалобу в районный комитет по этике, выбирать не приходилось.

— Пришли адрес в смс. Буду, как только смогу. Часа через два, — сказал он и, не давая себе времени на сомнения, сбросил звонок.

Ворона Марта каркнула снова, громко и резко, почти в самое ухо. Артём вздрогнул, обернулся и на секунду ощутил — подвал будто стал теснее, воздух тяжелее.

— Ты чего, чёртова птица? Я ж даже ещё кофе не пил, — буркнул Артём, стряхивая остатки сна с плеч.

Он поднялся, тяжело, по-взрослому, пошатываясь на месте, будто старик, и взялся за старый чемоданчик, вечно готовый к выезду. В ход пошли вещи, собранные по привычке: смятые благовония, ещё с двухтысячных, когда их продавали как панацею от всего; ладанка с крестом и пентаграммой сразу — редкий сувенир для особо мнительных клиентов; стеклянная баночка с кривой этикеткой «мёртвая вода» (на самом деле, мутная водка, разбавленная, если верить надписи, чем-то вроде ослиной мочи — для убедительности); ну и, конечно, нож.

Он сжал рукоять, поднял лезвие ближе к свету и снова увидел те самые зарубки. Гладкие, свежие, чужие.

— Ну вот, ты и со мной, — выдохнул он, обращаясь к ножу, будто к старому знакомому. — Только не начинай самодеятельности, договорились?

В груди коротко кольнуло. Не страх, а скорее знакомое ощущение, когда что-то собирается свернуться не так, как обычно. Ворона каркнула, обрывисто, словно поддерживая разговор. Артём глянул в окно: за мутным стеклом угадывался двор — заросший, с ржавыми баками, чёрными, мокрыми ветками, выгнувшимися, будто скрюченные пальцы. Где-то в этом мареве будто бы проскользнула тень. Или это просто усталость. Или нет.

Он поёжился, стараясь не смотреть на окно слишком долго.

«Просто усталость, — мысленно напомнил себе Артём. — Никакой мистики, никаких теней. Чисто работа. Туристы, пара костей, немного бензина. Что тут может пойти не так?».

Накинул потёртый плащ, привычно проверил карманы, захлопнул за собой дверь с тем особым шумом, на который всегда отзывались соседи сверху. Лампа моргнула, чуть притушилась — будто прощаясь или выдыхая облегчённо, что осталась одна. Марта с шумом сорвалась с подоконника, стукнула крылом по стеклу и исчезла в серой пелене.

А нож, положенный в карман наспех, продолжал хранить странное тепло. Словно его только что сжимала рука, которой здесь не было.