Костры Самайна

— Финн, принеси-ка мне еще соломы, — протрещала старуха, не отрывая взгляда от плетеной корзины. Свет от очага отбрасывал на ее лицо прыгающие тени, делая его похожим на кожуру высохшего яблока.

Мальчик, лет шести, тщедушный и бледный, послушно вскочил, накинул на себя плащ и выбежал из хижины. На дворе стоял серый, промозглый день. Непрекращающийся ливень отступил, но небо было затянуто свинцовыми тучами, а с ветвей старых деревьев капала ледяная вода. Тропинка к сараю превратилась в месиво из грязи и скользкой глины. С разбега Финн угодил по колено в ледяную жижу, брызги грязи полетели на проходившего мимо Киарана, дровосека.

— Чтоб тебя сиды побрали! Чтобы твою шкуру бледную спустили! Чтоб твой тощий хребет переломали! — бранился мужчина, отряхивая свою поношенную тунику. Его лицо, обветренное и жесткое, исказилось от злости. — Попомни мое слово, Финн, не будет от тебя толку. Твой отец отдаст тебя друиду в Самайн!

Испугавшись, мальчик рванул прочь, поскальзываясь на раскисшей земле. Забежав в сарай, Финн увидел, что весь его плащ в черной грязи. В панике он схватил пучок соломы и принялся тереть. Но грязь лишь втиралась глубже, расползаясь по ткани безобразным пятном. Солома в его руках превратилась в труху. С сокрушенным стоном он отбросил ее в сторону. Чистой соломы больше не было.

Мысль о возвращении с пустыми руками, в грязном плаще и под угрозы Киарана, поселила в нем ужас. Прислушиваясь к стуку капель с крыши, Финн решил, что безопасней сейчас не возвращаться в дом, а бежать в поле, где мужчины клана подготавливали жертвенные костры к празднованию Самайна.

Его плану не суждено было сбыться. Едва он выскользнул из сарая, за спиной раздался резкий голос:

— Финн! Когда тебя Ифе отправила за соломой?

Мать стояла, скрестив руки на груди. Тяжелый и усталый взгляд буравил его сверху вниз.

— Ну, почему с тобой вечно одни проблемы? — выдохнула она. В ее голосе слышалась обреченность. — Возвращайся в дом. Скоро вернется отец.

Сердце Финна упало в грязь под ногами. Не говоря ни слова, он послушно развернулся и поплелся обратно к хижине, чувствуя, как затылок горит под материнским взглядом.

— Чего понурый такой? — спросила она.

Он не мог вымолвить и слова, глядя себе под ноги.

— Я… Нужной соломы в сарае больше нет. — Прошептал он, едва переступая порог.

Мать нахмурилась.

— Странно. Бран говорил, что соломы хватит на три корзины. — Выдержав паузу, добавила. — Ну, ничего. После вечерней трапезы сходишь к дому старшего брата, попросишь у него. Иначе Ифе не успеет доплести до дня безвременья.

— Боадика, ты нашла его? — проскрипел голос старухи из угла, едва они вошли.

— Нашла, — коротко ответила женщина. — Но соломы нет. Вечером он сходит к Брану. Ну же, Финн, не стой у двери.

Свет от очага в предзакатный час был тусклым. Но его как раз хватило, чтобы Боадика наконец разглядела сына. Ее взгляд скользнул по его фигуре, задержался на грязном плаще. Лицо ее стало каменным.

Финн, поднял голову и, отчаянно избегая смотреть ей в глаза, пролепетал:

— Я… плащ в грязи извозил.

Повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев. Тишина, в которой слышалось биение его перепуганного сердца.

— Финн, я тысячу раз просила тебя бережнее относиться к вещам! — голос Боадики, сдавленный от ярости, сорвался на пронзительный визг. — Ты ведь и сам знаешь, мор выкосил большую часть скота. Боги разгневаны на нас! Они отворачиваются от клана. Лишили урожая, улова… Где я тебе возьму новую шкуру? Или ты думаешь, я стану стирать твой плащ в ледяной реке, чтобы самой слечь с лихорадкой?

Не сдержавшись, она ударила сына по лицу. Мальчик грохнулся на земляной пол, тихие всхлипы вырвались у него из груди.

— Сегодня ты останешься без похлебки. И лепешки не получишь, даже крошки. — Не унималась женщина.

— Мало того, что хилый, проку от тебя никакого, ни в поле, ни в ловле, ни в хозяйстве. Так ты еще и место у очага занимаешь, еду у сильных отнимаешь.

Финн и сам понимал все это. В клане не было места для слабости. Каждый должен был приносить пользу. Мужчины – добывать пищу и сражаться, женщины – хранить очаг. Дети с пеленок учились своему ремеслу. Но Финн, бледный и тщедушный, часто задыхающийся от простого бега, был обузой. Он оставался с дряхлой Ифе, и та вечно ворчала, что он и корзину-то донести не может.

Пока мать бранилась, а старуха ей поддакивала, дверь со скрипом отворилась. На пороге стоял отец, Ангус, а за его широкой спиной два старших сына, от которых пахло раскаленным железом.

— Боадика, я с сыном сам разберусь! — пробасил Ангус. — Киаран любит раздувать из мухи слона.

— А при чем здесь Киаран? — женщина снова зловеще зыркнула на Финна.

— Если ты не в курсе, тогда чего бранишься на мальчишку? — усмехнулся Ангус.

Пока Боадика, захлебываясь, выкладывала ему всю историю, Ангус молча поднял Финна с пола, стянул с него грязный плащ и подтолкнул к очагу.

— Не место ему у огня! — снова взвизгнула Боадика.

— Женщина, заткнись! — прикрикнул Ангус, и в хижине наступила тишина. — В моем доме никто не голодает. Ифе? Ты ведь мудра. Завтра Самайн. Друиды будут взывать к богам. А если мы не проявим милости к своей семье, разве боги услышат наши молитвы?

Старуха хрипло хмыкнула.

— Мудростью ты не обделен, Ангус. Не зря старейшина. Ты прав. — Она повернула голову к дочери. — Боадика, не навлекай на нас гнев. Лучше завтра моли, чтобы боги даровали здоровье твоему сыну.

— Не место ему у огня! — снова взвизгнула Боадика.

— Женщина, заткнись! — прикрикнул Ангус, и в хижине наступила тишина. — В моем доме никто не голодает. Ифе? Ты ведь мудра. Завтра Самайн. Друиды будут взывать к богам. А если мы не проявим милости к своей семье, разве боги услышат наши молитвы?

Старуха хрипло хмыкнула.

— Мудростью ты не обделен, Ангус. Не зря старейшина. Ты прав. — Она повернула голову к дочери. — Боадика, не навлекай на нас гнев. Лучше завтра моли, чтобы боги даровали здоровье твоему сыну.

После трапезы, Финн с братом Лугом, отправились к Брану.

— Знаешь, Финн, — начал Луг, стуча зубами от ледяного, пронизывающего до костей ветра, — я бы на твоем месте давно с утеса бросился. Жить и знать, что все на тебя смотрят, как на паршивую овцу, но в лицо молчат из-за отца… Нет ничего хуже.

Финн, слышавший это уже не раз, просто молчал и вглядывался в дорогу.

Дойдя до жилища Брана, они застали его за тем, что он с трудом загонял под навес последних тощих коз. Увидев братьев в такой час, он нахмурился, его широкое лицо исказила тревога.

— Случилось чего? Отец?

— Нет, — отмахнулся Луг. — Мы за соломой. Для бабкиной корзины. — Финн остаток испортил, вот мать и гонит нас по всему поселению.

— А. — выдохнул Бран. — Идемте.

В сарае пахло пылью и сухими травами. Пока Бран собирал солому, Луг не удержался.

— Финн сегодня отличился. Умудрился разгневать Ифе, мать и Киарана. Слушай, Бран, давай на него козью шкуру накинем и друиду в дар отдадим. Пусть его в костер…

Удар был резким и звонким. Луг ахнул, схватившись за распухшую щеку.

— Ты чего? — взвыл он. — Шутка же!

— Будешь так шутить, сам в костре угоришь, — голос Брана прозвучал тихо, но серьезно, что у Луга сразу отпала охота улыбаться. — День безвременья на носу. Не накликай на семью беду.

Бран потрепал Финна по волосам. Жест был грубоватым, но в нем была капля жалости. Он сунул ему в руки небольшой сноп соломы и выпроводил братьев в ночь.

Вернувшись, Финн молча протянул солому Ифе. Старуха, довольно причмокивая, уткнулась в плетение. Боадика молча подметала пол, Ангус возился снаружи, слышался его приглушенный бас, успокаивающий скотину. Другие дети уже улеглись. Финн пристроился ближе к очагу, куда ему обычно не разрешали. Сегодня, однако, никто не сделал замечания. Он смотрел на пляшущие языки пламени, но привычного утешения в их тепле не находил. Мальчик натянул тонкое одеяло на голову, пытаясь забыться сном, но неприятное чувство, застрявшее комом в горле, породило мысль о том, что завтра должно что-то измениться.

Когда Финн проснулся, в доме было пусто и холодно. Очаг догорал, оставляя горстку углей. Дрожа, он накинул тунику, умылся ледяной водой из кожаного ведра и, по привычке, бросил в очаг несколько полешек, пытаясь кочергой раздуть жар. В этот момент в дом вошла мать.

— Видят боги! — взвизгнула Боадика, вырывая кочергу из его рук. Замахнувшись, она не ударила его, но с силой швырнула железный прут в угол. — Финн! Сегодня Самайн! День безвременья уже начался. Очаги должны быть потушены, чтобы ночью мы смогли их разжечь жертвенным огнем. Ты что, совсем ничего не слушаешь?!

Мальчик пробормотал извинения, схватившись за сводивший от голода живот.

Боадика, сжав губы, сунула ему в руку сухую лепешку.

— До вечера это все, что ты получишь. Не прогневай богов еще больше.

Финн кивнул и, отломив кусок жесткого теста, выскользнул на улицу.

Несмотря на голодный год, поселение готовилось к празднику. Каждая семья припасала лучшее, что у нее было, чтобы задобрить богов и вымолить у них милость. По обычаю, в день Самайна никто не должен был оставаться голодным, и Финн пошел по хижинам в надежде на подаяние.

Но люди, встречая его взгляд, поспешно отворачивались. Одни прятали глаза, другие резко захлопывали двери. На его робкое «мир вашему дому» никто не отвечал. Растерянный, он поплелся к краю поселения, где на ритуальной поляне уже возвышались поленья, сложенные в костер. Там он увидел своего отца, стоявшего лицом к лицу с друидом.

— Должен быть другой путь! — голос Ангуса сорвался на хриплый крик.

— Уйми свой гнев, старейшина! — стукнул посохом оземь друид. — Иного выхода нет! Духи ясны в своем велении.

— А вдруг это не духи, а сиды водят тебя за нос, старик?

Посох со свистом опустился на ногу Ангуса. Тот сдержал стон.

— Ты смеешь сомневаться в моих видениях?! Боги гневаются! Им мало овцы или козы. Нужна великая жертва. Иначе мы все умрем от голода и стужи. Этого ты хочешь?

— Но почему мой сын? — голос Ангуса сдал, став тихим и надтреснутым.

Финн замер, притаившись за спиной связанной овцы, приготовленной для заклания.

— Потому что он единственный, кто не приносит пользы клану, — голос друида прозвучал неумолимо. — Ангус, его предназначением было еще с момента его зачатия, пойти в дар богам. Его слабость — это знак.

Осознав весь смысл сказанных слов, Финн, не чувствуя ног, рванул с места. Хлипкое тело, подгоняемое животным ужасом, неслось вперед, вглубь леса, где темнели голые деревья. Он бежал, и каждый вздох обжигал ему горло, а в ушах стучало лишь одно: «Дар богам… Дар… богам».

Свалившись в грязь без сил, Финн перевернулся на спину и уставился на серое небо. Холод парализовал тело. Он не чувствовал ни рук, ни ног. Обреченные мысли текли вяло. Бежать некуда, в лесу его ждет смерть либо от зубов волка, либо от ночного холода. Но и ждать, пока его найдут, чтобы бросить в жертвенный огонь, он не хотел.

Вспомнив слова Луга, он увидел в них единственное правильное решение. Но ничтожное, вечно болеющее тело снова его подвело. Отчаяние сдавило горло. От очередной попытки подняться все поплыло перед глазами, и он провалился в пустоту.

От неясного шума мальчик начал приходить в себя. С трудом разлепив веки, он увидел в отдалении огни факелов, мечущиеся между деревьями. Его ищут. Волна страха пронзила онемевшие мышцы. Подстегиваемый инстинктом, он с хрипом перекатился на живот. Финн уперся ладонями в скользкую землю и сумел приподняться. Взгляд упал на огромное гниющее дерево, поваленное когда-то бурей. Если проползти вдоль него, можно добраться до крутого спуска, скатиться вниз, в непроглядную темень под склоном. Исчезнуть.

Медленно, с тихим стоном он пополз. Каждый дюйм давался ценой чудовищного усилия. Но страх гнал его вперед, к краю, за которым или свобода, или конец. Все лучше костра.

От напряжения в ушах звенело, и Финн не услышал, как сзади подкрались. Грубая рука схватила его за ворот разорванной туники, а ладонь закрыла ему рот.

— Тш-ш-ш… Тише, — знакомый голос Брана прозвучал прямо над ухом. — Не дергайся. Я унесу тебя отсюда.

Погасив факел о мокрую землю, но оставив его на случай волков, Бран перекинул мальчика через плечо, как мешок с соломой, и быстрым шагом двинулся к обрыву. Чтобы не навлечь погоню, он нашел старую колею, по которой когда-то поднимали сани с хворостом. Усевшись на край, он крепче прижал к себе Финна и резко оттолкнулся, съехав вниз по глинистому склону.

Поставив брата на подкашивающиеся ноги, Бран, тяжело дыша, прохрипел:

— Слушай. Отведу тебя к морскому ущелью, спрячешься в пещере, пока не перестанут тебя искать. После праздника возьму лодку, скажу, что на рыбалку, и переправлю на соседний остров.

Финн, едва стоявший на ногах, со стоном выдохнул:

— Я там за ночь умру.

— Выживешь, — отрезал Бран, снимая с себя плащ и закутывая в него мальчика. — Принесу хлеба и шкур. Протянешь. Ладно, нести буду, так быстрее.

Снова взвалив его на плечо, он зашагал к морю. Едва они вышли на открытый берег, как темное небо разверзлось. Ослепительная молния озарила все вокруг своим светом.

— Надо торопиться, — пробубнил Бран, перехватывая легкое тельце.

Но боги, казалось, ополчились против них. Гром гремел прямо над головой, а молнии били в берег со всех сторон, точно пытаясь преградить путь. Бран бежал, спотыкаясь о камни, как вдруг из-за скалы перед ним выросла темная фигура друида. Его посох был направлен на беглецов.

— Бран! Отдай мальчишку! — его голос прорезал вой ветра. — Неужели жизнь одного никчемного отродья стоит гибели всего клана?!

Бран резко развернулся, чтобы бежать прочь, но в тот же миг, ослепительная молния пронзила небо и ударила прямо в него. Мощное тело мужчины вздрогнуло, дернулось и безвольно рухнуло в грязь. Финна отбросило в сторону. Оглушенный, он не сразу понял, что случилось, попытался поднять свое хилое тельце и подползти к брату.

Дальше все было как в тумане. Пока Финн рыдал и вырывался, его, волоча по раскисшей земле, тащили несколько пар сильных рук. Когда его привязывали к столбу, слез уже не было. Как и сил бороться за свою, пусть и никчемную, жизнь.

Пока друид возносил молитвы под монотонный бой барабанов, в такт раскатам грома, перед глазами Финна не проносились картины прошлого, не всплывали лица дорогих ему людей. Внутри была лишь пустота.

Ветер помогал огню распространяться по хворосту. Жители клана во главе с Ангусом, чей сын догорал в очищающем пламени, вглядывались в небо, рассекаемое молниями. Одни ждали милости от богов, что мор скота отступит и зима пощадит их дома. Другие пытались убедить себя, что эта жертва не напрасна.

Самайн в тот год прошел без песен и плясок. В надежде, что хилый мальчик, не виноватый в том, каким родился, замолвит за селян словечко перед богами, они унесли в свои дома угольки от того костра. Теперь в каждом очаге горит огонь, который не греет. Лишь по ночам, когда ветер завывает в щелях, кажется, будто из глубины тлеющих поленьев доносится тихий стон, напоминающий о человеческой жестокости.