Который смеётся

«Человек, это тот, кто умеет смеяться», – записал в свою книгу Антоний. Сам Антоний не смеялся уже давно. Так давно, что не понимал, каково это – смеяться. Улыбаться – улыбался, особенно по утрам, глядя на просыпающееся солнце. Но смеяться солнцу в лицо – такое в голову не приходило. Так что Антоний начал сомневаться, человек ли он.

Улыбаться умеют многие, особенно среди зверей. Лисица, что вырыла нору неподалёку от кельи Антония, при встрече с отшельником всегда улыбалась. Хвост распушит трубой, голову повернёт кокетливо, глянет искоса и улыбнётся, блеснув зубами: «Что, какова я?»

«Да уж знаю, что красива, и меня не боишься, незачем меня бояться. Так и красуйся – себе в удовольствие, мне в радость. А как весна придёт, начнёшь линять, тут не до представлений будет».

В старых книгах читаем, что человек – существо с двумя руками и двумя ногами. В соседней деревне живут оборотни. Днём у них две руки и две ноги – ни дать, ни взять – люди. А лунными ночами перекидываются в волков, и всё человеческое в них исчезает. Волчий вой стоит над долиной; несётся по холмам большая охота. Антония волки не трогают, как-никак – старый знакомый, но всё равно, в такие ночи отшельник старался соседям на глаза не показываться.

В обычные дни деревенские ничем особо не выделялись, но были до предела серьёзны. Дети играли без смеха, словно исполняли важную работу, влюблённые гуляли насупясь. Свадьбы, впрочем, справляли в волчьем обличии, а там уже не разберёшь, плачут они или смеются.

Неподалёку на холмах – развалины. Прежде там замок стоял, а теперь оплывший ров, пробитые стены с осыпавшимися зубцами. Донжон так и сейчас стоит, видимый отовсюду. Кто замок разрушил – неизвестно, оборотни об этом ничего не знают. На памяти Антония в родовом склепе, что посреди развалин, ютилось семейство вампиров. Оборотни утверждали, что это потомки владельца замка, и что именно они опустошили округу, когда-то густонаселённую. Вампиры заявляли обратное и, кажется, были правы, во всяком случае, оборотни без людей благоденствовали, а вампиры повывелись, поскольку сосать кровь им стало не с кого.

Странно и удивительно: правда всегда оказывается на стороне того, кто проиграл, не выдержал, умер. А победитель потом придумывают свою, особую правду.

Когда-то глава вампирской семьи перекусал сыновей и дочерей, внуков, зятьёв и невесток, желая дать им бесконечную полужизнь. Что такое полужизнь, Антоний не знал. Возможно, вампир попросту не вполне живое существо, отшельнику такие встречались не раз, а, быть может, полужизнь заключается в том, что ночью вампир живой, а днём совершенно мёртвый. Как бы то ни было, даже полужизнь бесконечной не получилась. Люди повывелись, а следом повывелись и упыри. Одни ушли искать места населённые, да там и сгинули, другие сгинули здесь, от бескормицы.

Антоний порой думал, может ли умереть вурдалак? Ведь он уже умер когда-то. Сгинуть может, а умереть – вряд ли.

Дольше всех держался старый вампир, с которого и пошла династия. Антоний жалел старика, прикармливал, как мог. Тонким ланцетом вскрывал вену на руке, предлагал соседу. Тот слизывал красные капли, морщился:

– Святости у тебя в крови много, горькая она.

Не помогла святая кровь вурдалаку, и он, не то, чтобы помер, а изныл сам собой. Но до последней минуты не смеялся и не плакал. Существовал, как и не жил.

Антонию кровь была не нужна, ни человеческая, ни звериная. Сам он не охотился, а когда, бывало, после удачного лова, оборотни делились с ним добытым, отшельник мясо коптил, заготавливая на голодные зимние месяцы. Посты Антоний не высчитывал и не соблюдал. Ел, что придётся: грибы, ягоды, коренья. Случалось лакомиться и диким мёдом. А вот, что такое акриды, отшельник не знал. Должно быть, не водились они в окрестных лесах.

По утрам Антоний брал кувшин и шёл за водой. Кувшин был серебряный, подаренный старым вампиром. Когда-то в нём подавали вино к господскому столу, но с тех пор, как вся семья переродилась в вампиров, серебряная посуда стала не нужна. Куда девалось остальное фамильное серебро, Антоний не знал, а кувшин князь подарил ему. Кувшин, хоть и металлический, был легче глиняного, с которым Антоний ходил за водой прежде, и вода в нём всегда была свежей.

Родник бил у подножия горы, куда приходилось подниматься от кельи, стоявшей в лощине, где не так досаждали зимние ветра. За много лет ноги отшельника выбили тропинку, взбегавшую по склону.

Поднявшись наверх, Антоний, как обычно, остановился и оглядел лежавшую перед ним холмистую долину. Там никогда ничего не менялось, если не считать медленной смены времён года. Эти изменения лишь подтверждали неизменность сущего. Но сейчас, в самом далёком далеке обнаружилось облако пыли. Вряд ли это смерч, скорее стадо или войско.

Там, где царит постоянство, изменения бывают только к худу. Исчезли люди, которых отшельник почти не помнил, хотя сам, кажется, был человеком. Повывелись вампиры. Теперь, вздымая клубы пыли, идёт неведомое.

Если это дикие животные, значит, за горизонтом, во внешнем мире, случилось нечто, погнавшее их сюда. И это плохо, потому что нечто может прийти следом.

Если это пастухи, которые гонят овец или коров, то дело обстоит ещё хуже. Возможно, они присылали сюда разведчиков, которые остались незамеченными, но и сами ничего не поняли и донесли, что места тут пустынные – одна деревня не в счёт – а трава хороша и водопои в соразмерном количестве. Одного лазутчики не учли, что в деревне живут пахари, охотники и рыбаки, но ни одного пастуха там нет. Деревенским недоступна мысль, что скот можно выращивать, беречь, что коров и овец нужно доить, чтобы пить молоко и делать сыр. Для них скот это добыча, овца принадлежит не тому, кто её выкормил, а тому, кто её зарезал. Значит, начнётся… такое… – Антонию было трудно подобрать слово для обозначения того, что начнётся, когда встретятся пастухи и оборотни. Лучше бы оно не начиналось.

Если же идёт воинский отряд, это будет лучше всего. Воевать здесь не с кем, грабить – нечего. Посмотрят на развалины замка, да и пойдут, либо дальше, куда они посланы, либо восвояси.

Ещё там может пылить какая-нибудь нежить. От этих и вовсе не знаешь, чего ждать.

Антоний вздохнул сокрушённо, наполнил кувшин водой и пошёл вниз. Не знаешь, чего ждать, но ждать надо.

Оказалось, что подошло войско. То есть, не войско, конечно, а конный отряд в две сотни всадников. Штурмовать города и брать замки такой силой несподручно, а пройтись по чужой стране, избегая серьёзных боёв и грабя беззащитных – самое то.

Антоний долго думал, откуда ему известны подобные вещи? Неужто из той жизни, о которой он старался забыть, и забыл, как казалось, навсегда. А как увидал конницу, так и вспомнил.

Антоний вернулся в келью, поставил кувшин с водой на камень, взял посох и отправился навстречу отряду, который надеялся перехватить возле реки, где всадники наверняка будут поить коней.

Так и получилось. Антония заметили. Два всадника вылетели наперерез, загарцевали, не зная, что делать. Хватать и волочить к командиру? – но он туда сам идёт, к тому же, неясно, кем он послан. Так и кружили, ни о чём не спрашивая.

На стоянке – лагерем это назвать было нельзя – к Антонию приблизился офицер в богатой, но пыльной одежде и спросил, глядя поверх головы:

– Кто таков?

– Божий человек, – ответил Антоний. – Спасаюсь в пустыне от прелестей мира.

Взгляд офицера опустился на лицо Антония, на измождённую фигуру, прикрытую хламидой из грубой шерсти, на босые ноги. Очевидно, командира осмотр удовлетворил, поскольку следующие слова не имели к Антонию отношения:

– Мы ищем дорогу в страну Халк.

– Страна Халк перед вами.

– Где же цветущий край? Где крепость, которую не могли взять наши предки?

– Её взяло время. На том холме можно видеть её развалины.

Командир всадников вгляделся из-под руки, воскликнул удивлённо:

– Эта руина была когда-то королевским замком?

Антоний промолчал. Что тут говорить? Замок был, а короля и королевства не было. Не так велика страна Халк, чтобы вместить в своих границах королевство. Когда-то князья Халка разгромили отряды, пришедшие с севера, и что оставалось делать неудачникам? В результате в их рассказах вместо крошечного княжества появляется могучее государство, которому не стыдно проиграть.

– Не видел я крепостей, которые так просто рушатся. Что-то здесь не чисто.

– Когда я сюда пришёл, – сказал Антоний, – замок уже был разрушен. И я никогда не спрашивал, как это произошло.

Сказанное было правдой, но не всей правдой, ведь Антоний умолчал о знакомстве с последним князем. Двадцать лет чистой жизни, и теперь всё под угрозой. В мире живёшь, грех на душу берёшь. И неважно, что не ты вернулся в мир, а мир явился к тебе.

– А народ куда подевался? – спросил офицер.

– Большинство разбежались, но одна деревня и сейчас есть. Сами увидите, мимо там не пройти.

И опять умолчал, кто живёт в уцелевшей деревне.

– Село это хорошо… – протянул командир. – Фураж, скот, девушки… Дня на три можно остановиться, людям нужен отдых.

– Скота крестьяне не держат, произнёс Антоний очередную полуправду. – Здесь очень много диких зверей, стада сберечь невозможно. Вам тоже советую сторожить коней, особенно по ночам. Сами понимаете, волки…

– Боевой конь волка не боится. А есть ли у мужиков стада, мы посмотрим.

Командир отдал приказ одному из помощников, и тот зычно прокричал:

– По коням! Тут рядом деревня, там будем стоять три дня!

Воины радостно загомонили. Сквозь общий шум прорезался громкий смех.

«Значит, пришли люди», – подумал Антоний.

Через минуту Антоний остался на берегу один. Отряд уходил к развалинам замка и к деревне, которая в это время суток выглядела вполне обычно.

По утрам Антоний управлялся с немногими делами, необходимыми для поддержания бренного тела. Днём читал писание, которое и без того знал наизусть, а вечера, когда сгущались сумерки, не позволявшие читать, посвящал молитвам и размышлениям. Плоти специально не умерщвлял, но относился в ней с равнодушным пренебрежением. Правильный распорядок жизни – основа душевного спокойствия.

Но после встречи с отрядом весь день пошёл неблаголепно.

Отрывая глаза от знакомых строк, Антоний видел, как над развалинами замка поднимается дым. Всякой трухи в развалинах было предостаточно, но зачем пришельцам понадобилось поджигать руины?

Утешало, что деревня не горит и, вообще, там, кажется, всё спокойно. Солдаты мигом разберутся, что раз во дворах нет ни единого свинарника или хлева, и даже курятников нет, то не найдётся ни свинины, ни говядины, ни кур. Бесполезно искать, куда отогнали живность всполошенные мужики. Чего не было, то не стоит и прятать.

Когда настало сумеречное время размышлений, Антоний поднялся и направился к деревне. Не думалось сегодня о божьем промысле и правилах чистой жизни. Почему-то тревожился за оборотней, которые и вовсе не люди, и людям даже враждебны. Этим существам Антоний пытался нести слово божье, проповедовал по мере сил. Волкулаки слушали, соглашались, но в жизни их ничто не менялось. Изменения начались с приходом солдат.

Когда-то оборотни плотно общались с людьми и привыкли не ставить их ни во что, хотя много позаимствовали у своих жертв. Они сеяли ячмень, ковыряя землю деревянной сохой, которую тащили сами, как только в самых бедных безлошадных хозяйствах видеть можно. На огородишках, поднятых вручную, мотыгами, выращивали репу, морковь и чеснок, который называли князем. Видно юмор был не чужд существам, не умевшим смеяться.

Ещё в деревне была кузня, где перековывали старое железо, а, быть может, имелась и сыродутная доменка; отшельник не знал точно. Это волки огня боятся, а волколаки – ничуть.

Самое утешительное, что всё скудное деревенское богатство напрочь не нужно приехавшим рейтарам. Ну, выгребут ячмень – подкормить уставших коней, выдуют запасы кислого самоставного пива, до отвала наедятся тыквенной каши и пареной репы. Крестьянам это обидно, но урон окажется не слишком велик, деревня живёт не с этого.

Правда, командир помянул ещё девушек, но тут воинский люд ожидает полное разочарование. Страсть проявляется у волчиц только в период течки, что случается не часто. А под пристальным взглядом холодных волчьих глаз даже самый нетребовательный мужчина не разгорится похотью. Хотя, всё зависит от срока воздержания и количества выпитого пива.

В деревне было шумно. Доносились крики – пока, к счастью, просто пьяный гомон и смех – вещь прежде неслыханная. Пусть кричат, пусть смеются, значит, ничего по-настоящему жуткого не происходит. Но над лесом уже разгоралось зарево, там вставала луна – распухшая, круглая, жёлтая, как волчий глаз. А потом из деревни, перекрывая мужские вопли, ударил женский крик.

Не страшно, когда вопят мужики. Без этого они ни биться, ни праздновать не умеют. Но беда, если посреди всеобщей сумятицы закричит женщина.

Зажав уши руками, Антоний побежал прочь. Непослушные ноги плохо различали дорогу, несколько раз отшельник спотыкался и падал, а крик всё не умолкал. Что может заставить кричать волколачку, даже когда она в человеческом облике? Или, среди оборотней живут человеческие женщины, которых местные не трогают, как не трогают и Антония?

Уже в темноте, которую почти не рассеивала поднимающаяся луна, Антоний приковылял к келье. Не высекая огня, упал перед распятием, взмолился: «Вразуми их, ибо не ведают, что творят!»

Крик не умолкал. Или он звучал только в помрачённом разуме Антония? Как бы то ни было, Антоний знал, что творится в деревне, и, что есть сил, гнал от себя это знание. Ведь по совести говоря, он должен был бежать не от деревни, а в деревню, чтобы остановить творящиеся там непотребства. Но испугался, побежал впустую молиться. Трусости нет среди смертных грехов, но это грех многих тяжелейший, и раз струсивший, сдастся потом ещё не раз. А пока, Антоний, зажав уши ладонями, непрестанно бил поклоны, лишь бы не представлять, что будет потом. Луна поднималась, и девичий всхлип сменился воем, а очередной насильник захрипел, захлебнувшись кровью из перекушенного горла.

«… ибо не ведают, что творят. Возмездие близится, и нет лопаты в руке его, чтобы отвеять зёрна от плевел. В огонь будут ввергнуты все».

Антоний не знал, сколько времени он пролежал ниц перед распятием. Опомниться заставил шорох, раздавшийся снаружи. Антоний отворил незапирающуюся дверь, шагнул в ночь, залитую беспощадным сиянием луны, склонился над зверем, лежащим у порога. Это была не волчица, но уже и не волчонок. Таких на деревне называли волчинками. Девчонка, не дожившая до первой течки, не познавшая пьянящей радости волчьей свадьбы. Должно быть, и перекидываться в зверя ей ещё не доводилось, это умение не для детей, которые по ночам должны спать. Но недобрая судьба явилась и вырвала волчинку из детства прямиком в смерть. Человеческая девушка умерла бы под десятком насильников, волчинка выжила, приняла истинный облик, перегрызла горло последнему из мерзавцев и сумела уйти. Умирала она только сейчас, потому что после того, что сотворили над ней, жить нельзя. Волчинке не убили тело, но убили душу. Церковники говорят, что у зверя нет души. Пусть они говорят это кому-нибудь другому, но не Антонию.

Нетрудно понять, что произошло в деревне. Как ни оголодали без женщин солдаты, на совсем малых детей они не посягнули, для того непредставимо оскотиниться надо. А в молодых волчицах черезчур явно проступало звериное начало, и оно отпугнуло даже самую грубую солдатню. Немного на свете любителей добиваться близости со зверем. А волчинка, подросшая до того, чтобы казаться девушкой, пришла в смятение, и этого оказалось достаточно, чтобы не все, но многие воспылали похотью. А дальше насильников было уже не остановить.

Собратья оборотни, серьёзные во всяком деле, могут помочь там, где помочь, возможно. А что может Антоний? Посидеть рядом, сокрушённо помолчать, повздыхать сочувственно. Просто пожалеть. За этой никчемной жалостью волчинка и приползла к Антонию. Потом братья отпоют её по-волчьи, а пока Антоний сидел, гладил оборотня по голове, смотрел, как гаснут пронзительные глаза, и даже молитвы забыл бормотать. Сидел ещё долго после того, как всё было кончено.

Несколько теней, почти неразличимых в размытом свете, возникли рядом. Волки внимательно принюхались и, молча, растворились в никуда. Потом снизу донёсся многоголосый вой. Начиналась большая охота.

Ночь Антоний провёл без сна. Лежал, вслушиваясь в дальний вой, который, то наплывал, то затихал почти. Молился не знамо о чём.

В нищенском хозяйстве отшельника имелась заржавелая от долгого неупотребления мотыга. Антоний достал её и, как мог, почистил. С утра предстояло копать могилу. Антоний не пытался гадать, что увидит утром у порога кельи: зверя или мёртвую девочку. Но в любом случае, волчинку следовало похоронить и поставить на могиле крест.

Однако, распахнувши дверь, Антоний не увидал ничего. Оборотни забрали волчинку, чтобы похоронить согласно своему обычаю. Антоний никогда не расспрашивал, в чём заключается этот обычай, знал только, что кладбища возле деревни нет.

Из-за холма, за которым скрывалась деревня, поднимался дым. Уже не чёрный, а прозрачно-сизый, какой курится над гаснущим пожарищем. Антоний поднялся на холм, откуда была видна чуть не вся долина. Деревни не было, лишь выгоревшие пятна земли, где прежде стояли избы, амбары, сараи.… Оттуда, по направлению к холму, двигался отряд. В нём было трудно признать вчерашнее конное войско. Теперь конь был едва ли у каждого десятого, да и народа в отряде изрядно поубавилось. Отряд двигался неспешно, то и дело отряжая в стороны пешие и конные группы.

Антоний вздохнул. Ясное дело, ищут его. Да и странно было бы, если бы не искали.

Кричать, размахивать руками, привлекая к себе внимание, Антоний не стал. Кому надо, тот пусть и ищет, а он у тех, кто замучил вчера волчинку, ничего не позабыл.

Нашли его через несколько часов, когда Антоний, вынеся распятие под открытое небо, молился за всех невинно убиенных.

– Вот он!

Антонию заломили руки, грубым рывком поставили перед подъехавшим командиром. Антоний заметил, что скакун у начальника иной, чем вчера; видать боевой конь, не боящийся волков, встретил этой ночью свой конец.

– Ну, здравствуй, святой пустынник, – процедил командир.

– Здравствуй и ты, – ответил Антоний, хотя его положение меньше всего располагало к беседе.

– Что ж ты, дрянь этакая, не предупредил, что в округе хозяйничают вервольфы?

– Я говорил, чтобы к коням приставили охрану. Или я должен был сказать ещё что-нибудь? Если бы твои люди вели себя достойно, ночного нападения не случилось бы. Или я должен был объяснять солдатам, что не следует насиловать девушек?

– Это не девушки! – выкрикнул один из всадников, чьё одеяние выдавало лицо духовное. – Это демоны!

– Святой отец, – возразил Антоний, – вы полагаете, вашей пастве полезно совокупляться с демонами? Почему вы не остановили их?

Один из спешенных рейтар выбежал из кельи.

– Милорд, смотрите, что я нашёл!

Это был всего лишь кувшин, с которым Антоний ходил за водой. Серебряный кувшин, подарок старого князя.

Милорд повертел находку, пощёлкал ногтем в звонкий бок, внимательно оглядел герб, вычеканенный на серебре. Затем спросил:

– Где остальное?

– Что? – не понял Антоний.

– Сокровища! Где сокровища королей Халка? Или ты скажешь, что нашёл в развалинах только один кувшин?

– Я ничего не находил в развалинах. Старый князь сам подарил мне этот кувшин, потому что прежний, глиняный, разбился.

– Ах, какая красивая и благородная история! Святой отец, – командир повернулся к священнику, – скажите, почему враньё всегда выглядит красиво и благородно?

– Потому, что дьявол – мастер лжи. Он редко разменивается на грубую поделку.

– Слышишь, пустынник, что говорит умный человек?

– Должно быть, он превзошёл всю философию, – смиренно ответствовал Антоний, – а я живу в евангельской простоте.

– Ой, ли? А вдруг ты и есть последний князь и прекрасно знаешь, где зарыты сокровища Халка?

– Старый князь давно умер и похоронен. В развалинах базилики и сегодня можно видеть его могилу.

– Это ложь! К тому же, состряпанная так грубо, что попросту недостойна твоего хозяина. Могилы в базилике пусты, все до одной. В них нет ничего, кроме истлевших тряпок!

– Милорд, вам не кажется, что грабители могил сродни святотатцам?

– Ты ещё станешь нас поучать? – вмешался священник. – Там нет могил, а вскрыть и очистить от скверны дьявольский кенотаф – дело богоугодное!

– И всё-таки, вкрадчиво произнёс командир, – если ты в самом деле последний из царей Халка, это может сильно облегчить твою участь. Я бы никогда не осмелился подвергнуть пыткам царя или даже князя. Чтобы избегнуть мучений, достаточно признать себя повелителем Халка, а в качестве доказательства показать, где спрятаны сокровища. Ну, как, ваше величество?

– Я простой человек, – устало ответил Антоний, – и сокровища мне не нужны. Я ничего о них не знаю.

Священник молодецки соскочил с коня, приблизился к Антонию и резко ткнул ему в лоб серебряным распятием. Антоний не отшатнулся, хотя согнутые колени Христа рассекли бровь.

– Милорд, вы заблуждаетесь. Это не князь. Вы видели кенотаф и знаете, что князья Халка были вампирами. Целая династия вампиров! А этот, с позволения сказать, отшельник не боится серебра.

– Даже если он был самым ничтожным из княжеских слуг, он знает, где закопан клад.

– И опять вынужден поправить вас, милорд. Этот человек не слуга, а господин над всей нечистью, что обитает в округе. Он не вампир, но князья Халка подносят ему драгоценные дары. Он не вервольф, но оборотни служат ему.

– Вы хотите сказать, что это сам дьявол во плоти?

– Вряд ли. Я полагаю, что это злой чародей и чернокнижник. Именно из-за него опустел некогда цветущий край. Он натравил на нас этой ночью своё чудовищное войско. Подобного малефика следует доставить в метрополию и передать в руки церкви.

– Но сначала узнать, где спрятана казна.

«Неужели они говорят обо мне?» – подумал Антоний.

Внешним умом, полусгинувшей памятью о прошлом он понимал, что происходит. Командиру отряда нужны деньги, воинская добыча, чтобы оправдаться перед сюзереном за неоправданно большие потери. И о своей доле тоже не следует забывать. А священник желает прославиться поимкой чародея и тоже хочет запустить алчную лапу в княжескую казну. Это люди, но побуждения их ясны, как желания шакала, что кружит ночью вокруг кельи, принюхиваясь к скудной снеди. Только обоняние не обманывает шакала, а алчность людей слепа. В стране Халк нет ни казны, ни чернокнижника, но как это объяснить пришельцам? Они видят кувшин с княжеской короной, и блеск серебра затмевает прочие чувства. Что бы ни сказал Антоний, они не услышат и не поймут.

Грех владеть богатствами, иметь дома серебро. За этот грех он и наказан. И ещё за трусость. Если бы ночью он не бежал, а пришёл в деревню, рейтары сейчас не явились бы сюда. Скорей всего, его убили бы сразу, не нагружая слабую душу всё новыми грехами.

Но неужели пришельцам нужны только придуманные драгоценности? Ведь они люди, он сам слышал, как они смеялись… Как могло случиться, что один старый кувшин пробудил в них столько алчности?

– Я и сам хотел бы узнать, где спрятаны богатства Талха, – произнёс священник, – но боюсь, это будет не так просто. Допрашивать чародея следует только в присутствии опытного экзорциста.

– Справимся и так.

– Возможно, но это потребует времени. А я думаю, никто не захочет ещё раз ночевать в здешних местах. Как только взойдёт луна, дьявольские орды вновь нападут на нас, и я не возьмусь гадать, кого мы не досчитаемся к утру.

Последние слова священник произнёс нарочито громко, чтобы их слышали все.

В толпе недовольно загудели. Ещё одной стычки с оборотнями не хотел никто. Милорд понял, что если будет упорствовать, может начаться бунт. И без того поход, представлявшийся лёгкой прогулкой, обернулся позорным поражением от сиволапых мужиков. И очень сомнительно, удастся ли доказать, что мужики сиволапы в прямом, а не переносном смысле слова. Тут уже речь идёт не о добыче, а о собственной голове.

Но, даже сдавшись, милорд продолжал спорить:

– Как мы повезём чернокнижника? Коней почти не осталось, на уцелевших навьючена амуниция. Или вы, святой отец, отдадите ему своего скакуна?

– Милорд! Вам не придётся беспокоиться, как доставить преступника в суд. Это ваш первый поход с рейтарами его величества, а я уже не первый год облегчаю грехи этих добрых людей, и знаю, как они решают такие проблемы. Ребята! – повернулся он к ждущим воинам. – Покажите милорду, как следует обращаться с чернокнижниками. Только осторожно, колдуна следует доставить до места живым и в разуме.

– Не беспокойтесь, святой отец! – ответил за всех усатый детина с сабельным шрамом поперёк лба. – Обойдёмся с вражиной нежно, как с любимой девушкой.

В толпе засмеялись.

«Они смеются, значит они люди, – думал Антоний, безмолвно обращаясь к опрокинутому распятию. – Господи, вразуми их!»

С Антония сорвали ветхую хламиду, стянули руки в запястьях и прикрутили там конец длинной верёвки. Усатый рейтар вытащил из-за пояса плеть, с тонким свистом крутанул ею в воздухе. Парень помоложе потянул за конец верёвки.

– Но, болезный, поскакали!

«Не пойду, – решил Антоний. – Раз такая судьба, пусть убивают здесь».

– Но! – крикнул усатый и взмахнул плетью уже не играя, а ударив хлёстко, с вывертом.

Антоний ожидал, что плеть секанёт по спине, а удар пришёлся в пах, по самым грешным частям. Антоний представить не мог, что это так больно. Вытерпеть такое оказалось свыше сил. Он непроизвольно подпрыгнул и не вскрикнул даже, а словно бы взвизгнул.

Дружный хохот был ему ответом.

– А ну ещё! Взбодри его!

Снова свистнула плеть, и Антоний, уже ничего не соображая, побежал мелкой старческой припрыжкой. За ним, пешим по конному, двинулся весь отряд. В такт шагам посвистывала плеть, и вскрикивал бичуемый. В голове его болтался единственный обрывок мысли: «Ведь это люди… люди…» – а спешенные рейтары бодро маршировали следом и смеялись, громко, весело, от души.