Ковчег: пятнадцать лет спустя

1

Уровень 152. Вентиляционная шахта 7-Г.
Я нашёл его случайно.

Восемнадцать лет — достаточно, чтобы понимать: в Ковчеге ничего не бывает случайно. И всё же планшет лежал в технической нише, заваленный трухой изоляции, будто ждал именно меня.

Меня зовут Карл Вейн. Техник третьего разряда, обслуживаю вентиляционные системы на уровнях сто сорок — сто шестьдесят. Работа грязная, опасная и необходимая: без таких, как я, верхние ярусы задохнулись бы за неделю. Но наверху об этом предпочитают не думать.

Я вытащил планшет из ниши, стёр пыль с экрана. Старая модель — ещё довоенная, с настоящими кнопками. Корпус треснул, но индикатор питания мигнул зелёным, когда я провёл пальцем по сенсору.

Экран ожил.

«Меня зовут Илья Северов. Я создал Ковчег. И я расскажу правду о том, как его украли».

Я замер в темноте шахты, чувствуя, как сердце пропускает удар.

Северов. Имя, которое шептали в бараках нижних ярусов. Имя, за произнесение которого вслух можно было попасть в списки Отдела Равновесия. Создатель Ковчега. Мечтатель. Мертвец.

Мой отец работал на строительстве энергоблоков — умер от лучевой болезни, когда мне было семь. Но до этого успел рассказать мне о человеке, который ходил по цехам и разговаривал с рабочими как с равными. О человеке, который верил: Ковчег будет для всех.

Потом этого человека убили. Отец не говорил — кто. И не нужно было.

Я листал файлы, забыв о времени. Схемы вентиляции, о которых не знал даже мой бригадир. Коды доступа к уровням, куда техникам вход запрещён. Карты технических туннелей, соединяющих Дно с самой вершиной. И записи — текстовые, голосовые, видео. История предательства, рассказанная мёртвым голосом.

Первая мысль — отнести наверх. Сдать Арбитрам, получить награду. Может, даже повышение на десяток уровней.

Вторая мысль — а что потом? Планшет исчезнет. Правда исчезнет. А я останусь тем же техником третьего разряда — только с чуть более чистым воздухом за окном.

Третья мысль была другой.

Я спрятал планшет под комбинезон и полез обратно в шахту. Мне нужно было подумать.

2

Уровень 47. Медицинский барак.
Про доктора Мирную я слышал давно.

На нижних ярусах её знали все: единственный настоящий врач ниже сотого уровня. Не костоправ, не травник, не шарлатан с ржавыми инструментами. Настоящий врач — с образованием старого мира, с руками, которые умели больше, чем зашивать резаные раны.

Говорили разное. Что она была важной шишкой наверху, а потом попала в немилость. Что она знала самого Северова. Что она — единственная, кто помнит, каким Ковчег должен был быть.

Я нашёл её барак на третий день после находки. Спустился под предлогом профилактики вентиляционного узла, поплутал по коридорам, спросил дорогу у местных. Они смотрели с подозрением — техник с верхних уровней в этой дыре? — но показали.

Её «барак» оказался закутком два на три метра, отгороженным ржавыми листами. Внутри — койка, стол с инструментами, полки с банками. И женщина лет семидесяти: седые волосы, морщинистое лицо, глаза, которые видели слишком много.

— Доктор Мирная?

Она подняла взгляд от работы — сортировала какие-то травы.

— Кто спрашивает?

— Карл Вейн. Техник… — Я замялся. — Мне нужно поговорить. О Северове.

Её руки замерли. Секунда, две, три. Потом она встала, отодвинула полог, выглянула в коридор. Убедилась, что никого нет.

— Входи. Быстро.

Я шагнул внутрь. Полог закрылся за мной.

— Откуда ты знаешь это имя? — голос был ровный, но я видел, как напряглись её плечи.

— Нашёл кое-что. — Я вытащил планшет из-под комбинезона. — В вентиляционной шахте на сто пятидесятом.

Она смотрела на планшет так, будто увидела призрак. Протянула руку — пальцы дрожали, — но не коснулась.

— Это его?

— Да.

— Ты читал?

— Да.

Долгая пауза. Анна Мирная — я уже знал её имя из записей Северова — села на койку тяжело. Не как старуха. Как человек, который нёс груз пятнадцать лет и вдруг понял, что этот груз можно разделить.

— Илья говорил, что оставит послание, — сказала она тихо. — Я искала. Годами искала. Не нашла.

— Теперь нашёлся.

Она подняла глаза.

— Зачем ты пришёл ко мне?

Хороший вопрос. Я и сам до конца не знал ответа.

— Потому что вы его знали. Потому что вы — единственный человек в Ковчеге, которому можно показать это и не бояться, что вы сдаёте Арбитрам. — Я сел напротив. — И потому что я не знаю, что делать.

— А что ты хочешь делать?

Я молчал.

— Понятно, — сказала она и усмехнулась, но без злости. — Ты хочешь подняться. Использовать это для карьеры. Так?

— Не знаю.

— Врёшь.

Я не врал. Вернее, врал себе — но она видела насквозь.

— Ладно, — сказал я. — Да. Хочу подняться. Хочу выбраться из этих шахт, пока лёгкие не сгорели, как у отца. Хочу увидеть солнце хоть раз в жизни. — Я выдержал её взгляд. — Это плохо?

— Это честно. — Анна откинулась к стене. — Илья был другим. Он хотел поднять всех. Думал, что можно построить мир, где не нужно карабкаться по чужим спинам.

— И его убили.

— И его убили. — Она помолчала. — Вопрос в другом: ты хочешь стать тем, кто убивает? Или тем, кого убивают?

Я думал о своей жизни. О бараке на сто сорок восьмом, где делил комнату с тремя другими техниками. О смене в двенадцать часов, после которой едва хватало сил дойти до койки. О том, как надсмотрщик сверху смотрел на меня — как на деталь, которую можно заменить.

— Есть третий вариант? — спросил я.

Анна улыбнулась — впервые за наш разговор.

— Может быть. Расскажи мне, что там в планшете. Всё.

3

Мы проговорили до утра.

Я читал вслух записи Северова, показывал схемы, объяснял техническую часть. Анна слушала, иногда перебивала — уточняла, дополняла, исправляла. Она знала контекст, которого мне не хватало. Я знал системы, о которых она слышала только краем уха.

Вместе мы видели полную картину.

— Здесь, — я указал на схему, — магистральный водопровод. Единственный, который связывает очистные станции Дна с резервуарами верхних ярусов. Если его перекрыть…

— Верх останется без воды за три дня, — закончила Анна. — Я знаю. Мы обсуждали это с Ильёй ещё до Конца. Он специально проектировал систему так, чтобы никто не мог использовать воду как оружие.

— Не сработало.

— Нет. Ярцев нашёл способ. Распределительные узлы на каждом десятом уровне. Контролируешь узел — контролируешь ярус.

Я листал дальше. Коды доступа, пароли, протоколы безопасности. Некоторые устарели, но логика системы осталась прежней.

— А это? — я указал на странный символ рядом с одним из туннелей.

Анна наклонилась ближе, прищурилась.

— «Аварийный выход», — прочитала она. — Илья называл их «кроличьими норами». Технические туннели, которых нет на официальных картах. Для эвакуации в случае катастрофы.

— Куда они ведут?

— Наружу. К промышленному кольцу.

Я вспомнил рассказы о Мёртвой Индустрии — ядовитых руинах вокруг Ковчега, где добытчики гибли за горсть ржавого металла. Выход наружу не казался спасением.

— Зачем строить выходы в мёртвую зону?

— Потому что пятнадцать лет назад она не была мёртвой. — Анна покачала головой. — Заводы работали. Земля ещё дышала. Илья думал, что люди смогут выходить, когда мир восстановится.

— А потом?

— А потом Вертов приказал форсировать производство. Отключили фильтры, слили отходы в котлованы. Когда ударили бомбы, промышленное кольцо уже было полумёртвым. Ядерный пепел добил остальное.

Я смотрел на схему. Туннели змеились между уровнями, соединяя точки, которые казались несвязанными. Некоторые выходили на верхние ярусы — туда, куда техникам вроде меня путь был заказан.

— Если использовать эти туннели… — начал я.

— Можно попасть куда угодно, — кивнула Анна. — Но Илья оставил их не для прогулок.

— А для чего?

Она посмотрела на меня долго, оценивающе.

— Для революции, Карл. Для того дня, когда люди внизу поймут, что их обманывают. И решат это изменить.

4

Уровень 52. Третий сектор. Неделю спустя.
Забастовка началась без предупреждения.

Я узнал о ней, когда насосы на моём участке замолчали. Вышел в коридор — люди бежали вниз, к баракам. Крики, шум, вой сирены.

К вечеру я добрался до барака Анны. Она уже знала: здесь, на нижних ярусах, новости разлетались быстрее вентиляционных потоков.

— Громов, — сказала она. — Бывший инженер. Я его знаю.

— Что он хочет?

— Того же, что и все: больше еды, доступ к медицине, школы для детей. — Она покачала головой. — Разумные требования. Невозможные в этой системе.

Я думал о схемах в планшете. О туннелях, которые могли провести людей Громова прямо к распределительным узлам. О кодах, которые открыли бы двери на верхние ярусы.

— Можно помочь, — сказал я.

Анна резко обернулась.

— Что?

— Туннели Северова. Если показать Громову…

— Нет.

— Почему?

— Потому что он проиграет. — Анна схватила меня за плечо и развернула к себе. — Послушай меня, Карл. Громов — храбрый человек, но недальновидный. Он думает: если прижать Совет к стене, они уступят. Не уступят.

— Откуда вы знаете?

— Потому что я знала Вертова. И Ярцева. И Холма. — Её голос стал жёстче. — Они убили Илью за то, что он сказал «нет». Как думаешь, что они сделают с рабочими, которые посмели требовать?

Я молчал.

— Они притворятся, что слушают. Пообещают всё, чего хочет Громов. А потом, когда забастовка закончится, уничтожат его и всех, кто был рядом. Показательно. Жестоко. Чтобы другим неповадно было.

— Тогда зачем хранить эти схемы? — Я вытащил планшет. — Зачем Северов оставил это, если не для того, чтобы использовать?

— Для того, чтобы использовать правильно. — Анна отпустила моё плечо. — Не сегодня. Не с этими людьми. Должна быть критическая масса: достаточно людей наверху и внизу, готовых идти до конца. Должна быть альтернатива — понимание, что делать после победы. Должен быть лидер — не просто храбрый, а умный. Иначе всё это, — она указала на планшет, — станет инструментом для очередной бойни.

Я смотрел на неё: семидесятилетняя женщина, живущая в норе на сорок седьмом уровне, пережившая гибель мира и убийство человека, которого любила. Пятнадцать лет она ждала.

— И вы думаете, что такой момент придёт?

— Я думаю, что ты можешь стать частью этого момента. — Анна улыбнулась — устало, но без горечи. — Или можешь продать планшет Вертову и получить апартаменты на трёхсотом. Выбор за тобой.

5

Уровень 412. Кабинет председателя Совета.
Дмитрий Вертов не изменился за пятнадцать лет. Или изменился так, как меняется камень: стал твёрже, холоднее, мертвее внутри.

Он стоял у панорамного окна, глядя на ярусы внизу. Генерал Ярцев сидел за столом, разложив карту секторов. Виктор Холм — постаревший, грузный, с лицом человека, который давно перестал спать по ночам, — занимал кресло в углу.

— Третий день, — сказал Ярцев. — Вода на верхних ярусах — на четыре дня. Вентиляция — семьдесят процентов. Если не решим за неделю, начнётся паника.

— Варианты? — Вертов не обернулся.

— Силовой захват. Потери — приемлемые. Риск повреждения инфраструктуры — высокий.

— Насколько высокий?

— Они могут взорвать насосные станции. Или отравить воду, — Ярцев пожал плечами. — Отчаявшиеся люди делают отчаянные вещи.

Холм подался вперёд.

— Переговоры. Дать им часть того, что требуют. Купить время.

— А потом?

— Потом разобраться с лидерами. Тихо.

Вертов молчал долго. За окном Ковчег жил своей жизнью — миллионы людей, не знающих, как близко они к катастрофе.

— Громов, — сказал он наконец. — Что мы о нём знаем?

— Бывший инженер, — ответил Ярцев. — Списан по травме десять лет назад. Жена умерла при родах, сын погиб в аварии на производстве. — Он сверился с планшетом. — Нечего терять. Самый опасный тип.

— Связи?

— Проверяем. Пока — только местные бригадиры.

Вертов обернулся.

— Есть человек, который может знать больше. Анна Мирная.

Холм вздрогнул.

— Она ещё жива?

— Живее нас с тобой, — Вертов подошёл к столу. — Пятнадцать лет на нижних ярусах. Лечит, слушает, собирает информацию. Если кто-то знает, что происходит внизу, — это она.

— Вы хотите использовать её? — Ярцев нахмурился. — Она ненавидит нас. После Северова…

— Именно поэтому. — Вертов сел. — Если она поддержит Громова — у нас проблема. Если нет — значит, даже она понимает, что это самоубийство. И тогда мы можем договориться.

— А если она просто ждёт своего момента?

Вертов улыбнулся.

— Тогда мы узнаем, какого именно.

6

Уровень 47. Ночь перед штурмом.
Я пришёл к Анне за час до рассвета.

Забастовка длилась пятый день. Переговоры провалились: Громов требовал письменных гарантий, Совет предлагал устные обещания. Все знали, чем это кончится.

— Завтра, — сказала Анна. Она сидела на койке, сгорбившись, как старуха. — Ярцев двинет Арбитров на рассвете.

— Откуда вы знаете?

— Ко мне приходил человек из Отдела Равновесия. Предлагал сделку. — Она усмехнулась. — Сдать Громова в обмен на возвращение наверх. Медицинский центр, оборудование, персонал. Всё, о чём я мечтала пятнадцать лет.

— И что вы ответили?

— Что подумаю.

Я смотрел на неё. Семидесятилетняя женщина с трясущимися руками и глазами, которые видели слишком много. Она могла предать Громова и вернуться к нормальной жизни. Могла поддержать его — и умереть вместе с ним.

— Почему вы ещё здесь? — спросил я.

— Потому что ты пришёл, — сказала она и посмотрела на меня. — Планшет с тобой?

Я кивнул.

— Хорошо. — Она встала, подошла к стене и отодвинула ржавый лист. За ним был тайник — маленький, незаметный. — Здесь всё, что я собрала за пятнадцать лет: имена осведомителей Отдела Равновесия, схемы патрулей Арбитров, список людей, которым можно доверять.

Она вытащила пачку листков и протянула мне.

— Зачем вы даёте это мне?

— Потому что я не доживу до момента, когда это понадобится. — Анна опустилась обратно на койку. — Громов проиграет завтра. Я, скорее всего, умру — если не от Арбитров, то от старости через пару лет. Но ты — молодой. Ты знаешь системы. У тебя есть планшет Ильи и мои записи. И у тебя есть выбор.

— Какой?

— Можешь использовать всё это, чтобы подняться. — Она смотрела мне в глаза. — Продай информацию наверх — частями, осторожно, не всю сразу. Сделай себя незаменимым. Карабкайся по ярусам, пока не доберёшься до вершины. Это займёт годы, может, десятилетия. Но ты молод.

— А потом?

— Потом выбор снова будет за тобой. — Анна улыбнулась. — Можешь стать одним из них. Забыть, откуда пришёл. Забыть Илью, забыть меня, забыть всё это.

Она указала на барак вокруг — грязные стены, тусклый свет, запах болезни и безнадёжности.

— Или можешь помнить. Нести это с собой. И когда придёт момент — а он придёт, Карл, обязательно придёт, — использовать всё, чему научился наверху, чтобы разрушить систему изнутри.

Я молчал.

— Илья пытался изменить мир снаружи, — продолжала Анна. — Его убили. Громов пытается изменить его снизу — его тоже убьют. Единственный способ — изнутри. Стать частью системы, подняться на самый верх, а потом…

— Предать?

— Исправить, — сказала она. — Илья оставил планшет не для революции снизу. Он оставил его для того, кто сможет подняться наверх, не потеряв себя. Кто будет помнить, пока карабкается. Кто дождётся момента.

Я думал о своей жизни. О бараке на сто сорок восьмом. О кашле по утрам — первом признаке, что лёгкие сдаются. О надсмотрщиках, которые смотрели на меня как на деталь.

И о солнце, которого я никогда не видел.

— Хорошо, — сказал я.

Часть седьмая: ПЕПЕЛ

Рассвет. Уровень 52.
Арбитры пришли с первыми гудками смены.

Я наблюдал из вентиляционной шахты — сверху, откуда видно всё. Чёрные фигуры двигались слаженно, как машина. Крики, выстрелы, звук ударов. Громов сопротивлялся минут двадцать — потом его выволокли на площадь: избитого, но живого.

Показательный суд длился три часа. Приговор — смерть. Казнь — немедленно.

Его сбросили в утилизационную шахту на глазах у тысяч людей. Тело падало долго — или мне так казалось.

Семерых его помощников казнили следом. Жён и детей — на Дно. Бараки третьего сектора — под особый контроль. Пайки — урезать вдвое на месяц.

Порядок восстановлен.

Уровень 47. Вечер.
Анну я нашёл в бараке. Живую — к моему удивлению.

— Они не пришли за мной, — сказала она. — Пока.

— Почему?

— Потому что я не поддержала Громова открыто, — Анна кашлянула сухо, болезненно. — И потому что им нужен врач внизу. Мёртвая я бесполезна.

Я сел рядом.

— Что теперь?

— Теперь ты уходишь. — Анна указала на вентиляционный люк в потолке. — Возвращаешься на свой уровень. Делаешь вид, что ничего не было. Работаешь, молчишь, ждёшь.

— А вы?

— Я останусь здесь. Буду лечить тех, кого оставили калеками. Буду слушать. Буду ждать — пока могу.

Она достала что-то из кармана. Фотографию — старую, потёртую. Мужчина лет сорока на фоне строящегося Ковчега. Улыбается.

— Илья, — сказала она. — Я хранила это пятнадцать лет. Теперь — твоя очередь.

Я взял фотографию. Посмотрел на лицо человека, которого никогда не знал, но чьи слова изменили мою жизнь.

— Я не герой, — сказал я. — Не революционер. Я просто техник, который хочет выжить.

— Этого достаточно. — Анна улыбнулась. — Илья тоже был просто инженером. Просто инженером, который помнил, каким может быть мир. Помни и ты.

Эпилог:

Уровень 152. Месяц спустя.
Я вернулся к работе. Чинил вентиляцию, менял фильтры, ползал по шахтам. Делал вид, что ничего не изменилось.

Но изменилось всё.

Планшет Северова лежал в тайнике, который я оборудовал в технической нише на сто пятидесятом — там, где его нашёл. Записи Анны — в другом месте, на случай обыска. Я изучал их по ночам, запоминал схемы, учил коды.

И начал подниматься.

Первый шаг — информация о неисправности на сто семидесятом, которую я «случайно» обнаружил и устранил раньше аварийной бригады. Благодарность бригадира, рекомендация начальству.

Второй — подсказка Арбитрам о тайном складе контрабанды в соседнем секторе. Не друзья, не знакомые — люди, которых я не знал. Но информация была из записей Анны. Ещё одна галочка в моём деле.

Третий — «случайно» найденный код доступа к техническому уровню, куда раньше не пускали. Новые возможности, новые связи, новые ступени.

Я карабкался — медленно, осторожно, шаг за шагом.

Иногда по ночам я доставал планшет и читал записи Северова. Его голос — мёртвый голос мёртвого мечтателя — говорил о мире, который должен был быть. О Ковчеге для всех.

И я думал: однажды.

Не сейчас. Не завтра. Может, через десять лет. Может, через пятьдесят.

Но однажды я доберусь до вершины. И тогда посмотрим, чего стоят обещания мертвецов.

Сто двадцать пять лет спустя. Уровень 492.

Архитектор Вейн стоит у панорамного окна, глядя на рассвет над Пустошью.

Сто сорок три года. Титановый позвоночник, полимерные суставы, искусственные органы. От прежнего Карла остались только руки — те самые, которыми он когда-то чинил вентиляцию на нижних ярусах.

На столе — мольберт с незаконченной картиной. Закат над лесом. Он рисует его снова и снова, каждый год — немного иначе. Лес, которого больше нет. Небо, которого почти не помнит.

В ящике стола — старый планшет. Тот самый. Он достаёт его иногда, когда никто не видит. Читает слова мёртвого мечтателя. Смотрит на фотографию, которую дала ему Анна — сто двадцать пять лет назад, в бараке на сорок седьмом.

Анна умерла через три года после забастовки. Сердце. Настоящее сердце — не как у Громова. Он был рядом: уже на семидесятом уровне, уже в другой жизни. Пришёл попрощаться. Она улыбнулась и сказала: «Помни».

Он помнит.

Сто двадцать пять лет он карабкался по вертикали, предавая одних и возвышая других. Убивал — не руками, а приказами. Лгал — каждый день, каждый час. Стал тем, кого ненавидел.

Но планшет хранит. И ждёт.

Момент ещё не пришёл. Критической массы нет. Люди наверху — сыты и слепы. Люди внизу — голодны и разобщены. Система работает.

Но системы ломаются. Рано или поздно.

И когда это случится — он будет готов.

«Ковчег должен был быть для всех».

Архитектор Вейн убирает планшет, берёт кисть и продолжает рисовать лес, которого больше нет.

Он помнит.

Он ждёт.

КОНЕЦ