Красный Меконг СССР 1980. Том 3

— Софи мертва, — бросил я в лицо Валуа, едва переступив порог виллы. Слова застряли в горле, как кость. Даже произнося их, не верил. Всё казалось, вот-вот она выскочит из-за колонны с этим своим смехом, похожим на звон битого стекла. Но вместо этого ветер гулял по пустым коридорам.

Валуа не шелохнулся. Стоял у лестницы, словно прирос к полу. Лицо — будто высеченное из гранита. Только глаза… В них плескалось что-то темное. Не злость. Скорее, страх. Страх человека, который слишком долго держался на краю пропасти и вдруг понял, что под ногами — пустота.

— Опоздал, — процедил он сквозь зубы. — Она успела натворить дел.

Я молча кивнул. Валуа резко махнул рукой в сторону кресла. Потрескавшаяся кожа, потёртые подлокотники. На столе лежал лист. Пожелтевший, с печатью. Дракон, обвивающий меч. Японский герб. Знакомый до боли.

— «Кисинъя», — выдохнул Валуа. — Торговая компания из Токио. Дают фермерам золото под залог земли. Уже треть плантаций к югу от города скупили.

В голове всплыла карта. Ровные квадраты полей, теперь испещрённые красными отметинами. Софи всегда умела находить союзников в тёмных углах. Даже из могилы её тень витала над нами.

— Как они это провернули? — спросил, разглядывая печать.

Валуа хрипло рассмеялся. Смех отдался эхом в пустой гостиной.

— Всё просто. Фермеры в долгах. «Кисинъя» даёт деньги без процентов, но требует урожай под контроль. Через год — земля их.

Подошёл к окну. За стеклом раскинулась долина. Море зелени, утопающее в тумане. Кофейные деревья, которые кормили местных десятилетиями… Теперь они могли стать добычей чужаков.

— Надо действовать быстро, — сказал, сжав кулаки. — Если «Кисинъя» закрепится здесь, они перекроют торговые пути в Лаос и Камбоджу.

Валуа кивнул. Но в его глазах читалось что-то ещё. Не просто тревога. Страх? Страх человека, который знает — это только начало.

— Софи оставила письма, — прошептал он. — Шифрованные. Я разобрал часть… Она предлагала японцам не только земли. Ещё доступ к порту в Нячанге.

Кулаки сжались сами собой. Даже в гробу умудрилась нас подставить. Вспомнились строки из старой рукописи: «Государь, берегитесь тех, кто тайно торгует честью за злато». Софи торговала всем. Даже тем, что ей не принадлежало.

— У нас есть союзники? — спросил, стараясь сдержать ярость.

— Несколько фермеров ещё держатся. Но они боятся. «Кисинъя» угрожает их детям.

Вздохнул. Война в тени требовала не только силы. Нужно было играть грязнее, чем Софи. Валуа протянул листок с именами. Среди них выделилось одно — старик Лам. Его предки первыми посадили кофе в этих горах.

— Завтра поедешь к нему, — сказал Валуа. — Он ждёт.

Кивнул. Старик Лам… Его лицо, изрезанное морщинами, как кора старого дуба. Его глаза, видевшие слишком много. Если кто и сможет противостоять «Кисинъя», так это он. Но что-то внутри засомневалось. Софи всегда умела плести сети. Даже мертвая, она могла оставить ловушку.

Выйдя из виллы, остановился на веранде. Ветер трепал волосы, пахло дождём. Вдалеке громыхнуло. Начинался сезон дождей. Как символично. Скоро всё может рухнуть. Или… возродиться. Вопрос — что останется после?

Позже я сидел за письменным столом, освещённый лишь керосиновой лампой, и листал записи Софи. Её почерк царапал взгляд — резкие зигзаги, будто она вела перо с яростью. В одном из писем мелькнула фраза: «Восстановление имперского влияния требует жертв». Сердце ёкнуло. Японцы, с их вечными улыбками и поклонами, оказались теми ещё хищниками. Экономика их трещала по швам, и Вьетнам, со своими плантациями и портами, стал для них спасательным кругом.

*****

Эх, то утро… Помню, как сейчас. Я стоял на скрипучей веранде нашего домишки, грудь распирало от сырого воздуха — пахло землёй, мокрой листвой и чем-то ещё, тревожным. Внизу, над долиной, клубился густой туман. Прямо как белая вата, но холодная и мертвая. А Валуа, тот мрачный тип, копался у нашей развалюхи-машины. Морщился, что-то проверял под капотом — знал своё дело, хоть и ворчал без конца. Вдруг обернулся, и что-то тяжёлое, холодное шлёпнулось мне в руки. Револьвер. Старый, но ухоженный.

— На, придержи, — буркнул он, даже не глядя. — Мало ли. Помнишь, как Софи любила свои «сюрпризы» оставлять? Лучше перебдеть.

Дорога к плантациям этого Лама… Чёртов лабиринт какой-то! Серпантин, обрывы — один неверный поворот, и пиши пропало. А туман-то не рассеивался! Висит, скрывает пропасти, будто специально. Валуа вёл, зубы сжаты так, что щёки впали. Видно было — вспомнил ту самую поездку, когда Софи дорогу к одному челу заминировала. Сидели потом три дня, ждали сапёров. Веселуха.

Вот и ворота. Не ахти какие — серый, потрёпанный камень, но солидно. И перед ними — мальчишка. Худющий, как щепка после голодного года. В руках бамбуковая палка — больше него самого. А глаза… Чёрные-чёрные, и смотрят настороженно, будто мы волки, пришедшие стаю забрать.

— Дедушка не велел… чужаков пускать, — выдавил он на ломаном французском. Голосок дрожал.

Тут Валуа вылез из машины. Мужик здоровый, солнце сразу загородил собой. Тень на мальчишку упала. Говорить начал тихо, даже как-то… мягко? Необычно для него.

— Передай старику, — сказал Валуа, — что вести принесли. Про Софи. И скажи… если ворота не откроет добром… — он паузу сделал, тяжёлую, — японцы их просто сожгут. Вместе со всем остальным.

Мальчишка аж дёрнулся, будто кнутом стегнули. Развернулся — и шмыг в кусты, как заяц. Ждали недолго. Минута — и старые петли скрипнули жалобно. Ворота открылись.

Дом Лама — на сваях, древний, под соломенной крышей. Зашли. Внутри запахло… странно. Сладковатый жасмин перебивало чем-то другим — пылью, тканью старой, временем, что ли. И сам Лам… Сидел, закутанный в какую-то потрёпанную накидку, цвета грязи. Лицо… Боже. Как карта, изрезанная оврагами. Морщины глубокие, тёмные — будто время когтями прошлось.

— Вы же знаете… — начал я, глядя прямо в его потухшие, как угольки после костра, глаза. — …что она мертва?

Лам медленно кивнул. Голова еле двигалась. Рука, что держала глиняную чашку, дрожала мелко-мелко. Чай расплёскивался.

— «Кисинъя»… — прошептал он хрипло. — Они обещали… защиту. От вас. Говорили… французы землю отнять хотят.

Валуа рядом аж взорвался. Выругался так, что у меня самого мурашки по спине побежали. Громко, грязно, смачно. Лам даже вздрогнул.

— Слушай сюда, старик, — я присел на корточки рядом с ним, спиной чувствуя, как Валуа за моей спиной гневом пышет, жаром обдаёт. — Софи… она всех обвела. Как лохов. Продала вас японцам. Чисто, как скот на убой. Понимаешь?

Лам поднял на меня глаза. И вдруг — бац! — в этих потухших угольках мелькнула искорка. Слабая, но была. Он копнулся под циновку, вытащил потрёпанный лист бумаги. Рука всё так же тряслась.

— Договор… — прошептал он. — Вот. Если урожай… больше трёх тонн… земля — моя. Навсегда.

Валуа фыркнул, как разъярённый бык.

— Да они те мешки подменят, старик! Или плантацию спалят! Или… — он резко замолчал, глянул на меня. Знаю, о чём подумал. Или тебя самого уберут.

А я вот Софи вспомнил. Её смех… Колкий, звенящий, как битое стекло по камню. Помню, как она шептала, глядя на нас свысока: «Вы все… как пешки. Предсказуемые. Ходите по клеточкам».

— Собери фермеров, — сказал я твёрдо, глядя в глаза Ламу. — Завтра. На рассвете. Пусть каждый принесёт образцы кофе. С каждой плантации, с каждого участка. Мы докажем этим ублюдкам, что урожай они занижают. Нагло.

Лам снова кивнул. Медленно, но кивнул. И в глазах у него… да, надежда затеплилась. Маленький огонёк. Но я-то знал. Знаю Софи. Как паук. Она сеть сплела, и мы в неё полезли. Ловушка. Чувствовал это нутром.

Сидел, слушал, как ветер скребётся в щели, как деревья за окном стонут. Сама долина, чёрт возьми, замерла. Как перед ударом грома. Дышать тяжело. Ждёт.

А Валуа… Этот, как всегда, собранный, как швейцарские часы. Высился над толпой фермеров, что столпились у дома Лама. Народ — лица серые, глаза бегают. Шёпот, как сухой лист под ногами. Тревога и какая-то хлипкая надежда — всё смешалось.

Вдруг Валуа — бац! — высыпает на грубый деревянный стол целую горсть кофейных зёрен. Звук — громкий, сухой. Все вздрогнули.

— Смотрите! — рявкнул он так, что у меня в ушах зазвенело. Прямо как выстрел рядом. — Ваш урожай! Ваш пот! А эти гады из «Кисинъи» его воруют! Чисто, как карманники на базаре! Чтобы землю у вас вырвать!

Тут всё и рвануло. Крики, вопли. Баба впереди, с дитём на руках — всхлипнула, прижала младенца к груди. Мужик в шляпе, которую и на помойку-то жалко выбросить — кулаки сжал так, что костяшки побелели.

— Врёшь! — орут с задних рядов. — Японцы защитят! Обещали!

И тут Лам поднимается. Старый, дрожащий, на трости опирается. Но встал. Весь трясётся, а голос… Хриплый, как скрип несмазанной двери, но пробил этот гул:

— Договор! — проскрипел он. — Урожай больше трёх тонн — земля НАША! Они обманули! Нагло!

И вот тут я его увидел. В тени под манговым деревом. Фигура в чёрном костюме — как пятно грязи на чистой рубашке. Очки на переносице, блестят тускло. А на пальце — перстень. Золотой дракон, клыкастый. Он не шевелился, но его взгляд… Чувствовал кожей. Жёг, как раскалённая игла. Рука сама полезла под пиджак, к холодной рукояти револьвера.

— Они тут, — шипнул я Валуа в самое ухо, чтоб перекрыть шум. — Вон, под деревом.

Он кивнул едва заметно. Глаза не отрывал от толпы, но напряжение в спине усилилось, как у пружины перед прыжком.

— Слушайте сюда! — заорал я, влезая на какую-то колоду, чтоб видно было. — Софи всех вас кинула! Продала японцам, как баранов! Но обман — он вот он, на столе! Образцы есть! С каждой пяди земли!

Народ загудел сильнее. И тут… Человек в чёрном делает шаг вперёд. Из тени. Тихий, как кошка. Говорит по-французски, но с таким акцентом, что режет слух:

— Лам… — голос ледяной, без эмоций. — Ты играешь с огнём. Погаснешь.

Старик аж затрясся мелкой дрожью. Но не согнулся. Выпрямился, насколько мог.

— Мои предки… — прошептал он, и голос его вдруг окреп. — …эти деревья сажали. Я… не отдам.

Валуа рванулся вперёд. Шаг — и уже между стариком и японцем. Рука — на рукояти пистолета у бедра. Взгляд — сталь.

— Вам… лучше уйти, — процедил он сквозь зубы. Каждое слово — как пуля. — Пока мы не докопались до всей вашей грязи.

Человек в чёрном… усмехнулся. Тонко, противно. Беззвучно.

— Вы не знаете, с кем связались, — бросил он почти небрежно. И… растворился. Буквально. Туман сгустился на секунду — и его нет. Как и не было.

Оглянулся я на фермеров. Лица… Совсем другие. Страх? Ещё есть. Но поверх него — злость. Горячая, ядрёная. Как перец чили.

— Завтра! — Лам ударил тростью о землю. Звонко. — В суде! Предъявим! Все улики!

Когда толпа разошлась, мы остались с Валуа вдвоём. Вот так и вышло. После той перепалки у Лама, Валуа как чёрт из табакерки выскочил с новостью. Мрачнее тучи стоял, пальцем по карте водит — а карта эта на столе лежала, вся в пятнах от кофе и чего-то похожего на кровь.

— Слушай сюда, — шипит он, тыча в точку. — Сайгон. Главная контора этих гадов, «Ксинъя». Там их мозги сидят. Шефы.

Он посмотрел на меня, и в его глазах читалось всё: и риск, и безнадёга, и азарт последней ставки. — Кто поедет? Я здесь нужен. Фермеров держать, чтоб не разбежались, пока суд не начался. А ты… ты у них в роли «цивильного» проходишь. Попробуй договориться. Хотя бы время выиграть.

«Договориться». Слово-то какое мягкое. Как будто к соседу за солью сходить. А не в пасть к дракону. Я посмотрел в окно. Туман редел, солнце било по глазам, слепило. Как насмешка.

— Договориться? — хмыкнул я, ощущая, как под ложечкой сосёт. — Они ж меня там как таракана прихлопнут при первой же возможности.

— Возможно, — Валуа пожал плечами, но взгляд не отводил. Тяжёлый, как гиря. — Но если не попробуешь… они сожгут Лама, фермы, а потом и нас найдут. Игра в открытую пошла, Иван. Ты либо их за стол переговоров посадишь… либо мы все в землю ляжем.

Доводы — железные. Как гильотина. Поездка в Сайгон… Это же ад кромешный. Шум, вонь, толпы, и где-то в этом муравейнике — стальной улей «Ксинъи». Я представлял их офис: холодный мрамор, кондиционеры, гудящие как осы, и лица… каменные, без эмоций. Как у того типа в чёрном, только в дорогих костюмах.

— Ладно, — выдохнул я, сминая в кулаке пустую пачку сигарет. — Рвану. Но, Валуа… Если через три дня весточки не будет — считай, меня нет. И начинай палить всё, что движется рядом с Лама. Начни с их смотрящих.

Он кивнул коротко. Понимающе. Без лишних слов. Дал мне бумажник потолще — наличка, пара фальшивых бумажек для прикрытия, и… маленький плоский флакон. Прозрачная жидкость.

— На крайняк, — буркнул он. — Под язык. Три секунды — и никакой боли. Быстрее, чем их пыточники управится.

Вот такой «дипломатический набор». Деньги, ложные документы и яд. Элегантно.

Ну, дорога в Сайгон… Это ж был не путь, а натуральный ад. Представь: колея разбитая в хлам, каждый камень отзывается во всем теле. Пыль — белая, едкая — лезет везде: в глаза щиплет, на зубах скрипит, под рубаху забивается, хоть вытряхивайся. А жара… Будто в парилке сидишь, воздух стоячий, влажный, дышать нечем. Я-то ехал в кабине этого видавшего виды джипа — купил его за копейки у какого-то фермера, скрипел он на кочках, будто развалится. А сзади, под брезентом, в тенишке, притулился парнишка — племянник Лама. Тихий, как рыба. Ни слова лишнего. Но глазенки — острые, хищные, все подмечают. Чувствовал — «наблюдатель» от старика. Присматривает. Ну, ладно, мало ли что.

И знаешь, чем ближе к городу подъезжали, тем сильнее все внутри сжималось. Плантации эти бесконечные, утренний туман, который мог скрыть кого угодно, даже риск ночной перестрелки — все это было… привычно. Свое. А Сайгон? Это был другой мир. Чужой. Враждебный. Я въезжал туда, будто жук-букашка в огромный муравейник. Сперва увидел их небоскребы — «Ксинъи». Торчали в дымке, как гнилые зубы на фоне грязного, выхлопами забитого неба. А главный офис… Холодная громада из стекла и стали. Солнце в нем слепило так, что глаза резало. Стоял он там, бездушный и надменный. Прямо как сама корпорация.

Приткнул джип в двух кварталах отсюда. Вылез. Воздух — густой, тяжелый. Смесь выхлопов, какой-то острой восточной приправы и подгнивающей где-то органики. А шум! После тишины долины — оглушало. Гул машин, гудки, крики, музыка из кафешек. Взял себя в руки, пиджак поправил — под тканью револьвер лежал, тяжелый, знакомый, успокаивающе холодный. Нащупал в кармане фальшивую визитку: «Жан Мерсье. Независимый агро-консультант». Хмыкнул. — Ну да, конечно, «консультант». Смешно до икоты.

Пошел. Ноги будто ватные стали, не слушались. Асфальт под ногами — раскаленный, жар через подошвы пробирался, в висках стучало. «Договориться»… — мысль пронеслась. — Валуа, чтоб тебя черти драли. Я шел не договариваться. Я шел в самое логово этого зверя, чтобы ткнуть его мордой в его же вонючую ложь. А шансов выйти оттуда живым… Ну, скажем так, были невелики. Но флакончик с тем самым зельем на всякий пожарный у меня был. Не подведи, Софи.

Здание «Ксинъи» нависало все больше. Подавляло. Как гора ледяная. Стеклянные вращающиеся двери — будто пасть хищника, холодная и стерильная, заглатывала людей одного за другим. Я перед входом остановился, глубоко вдохнул. В нос ударило — запах дорогой шерсти (ковры там, наверное), какой-то химической свежести и… власти. Той самой, что давит.

Ладонью провел по рукояти под пиджаком, прохладный металл успокоил на секунду. — Ну что ж, Софи, — подумал я и шагнул вперед, в эту блестящую пасть. — Посмотрим сейчас, кто тут предсказуем, как пешка на доске. Твои натренированные японцы… или вот я, «агро-консультант» из глухомани.