Кровавая общага

Красный Этаж

Тишина в опустевшей общаге — штука особенная. Это не мирная тишина, а густая, давящая, будто само здание прислушивается к скрипу своих старых костей. На четвертом этаже костяка девятиэтажки остались лишь трое, застрявшие здесь на январских каникулах по своим, каждому понятным, причинам.

На кухне, освещенной мертвенным светом люминесцентной лампы, они коротали вечер. Марк, худой и колючий, с вечной тенью недосыпа под глазами, делал вид, что читает конспекты по истории. Алина, всегда собранная и улыбчивая староста, наводила чай. Сергей, мощный, как шкаф, молча смотрел в окно на темный двор, его пальцы непроизвольно сжимались и разжимались.

— Сеть опять мертвая, — бросил Марк, швыряя телефон на стол. — Как в бункере.

— Генератор в подвале должен включиться при отключении, — деловито заметила Алина, но в ее голосе была тревожная струнка.

Сергей лишь хмыкнул. В этот момент свет резко погас. Не моргнул, не мигнул — отключился, будто перерезали горло. Темнота была абсолютной, чернильной. Пауза длилась три слишком громких сердцебиения.

— Генератор… — начала Алина.

Генератор не заурчал. Вместо этого по этажу прокатился низкий, вибрационный гул, словно здание глубоко вздохнуло.

Марк чиркнул зажигалкой. В прыгающем свете их лица были искажены, чужие.

—Лестница. Быстро.

Они выскочили в коридор. Их три карманных фонарика выхватывали из мрака облупившуюся краску, похабные надписи, пыль. Дверь на лестничную клетку, тяжеленная железная махина, была закрыта. Сергей уперся в нее плечом — не двигалась. Как будто ее заварили.

— Не может быть, — пробормотал он. — Я только вечером…

Внезапно из глубины коридора, от душевых, донесся звук. Кап-кап-кап. Размеренный, мокрый, настойчивый.

— Трубу прорвало? — предположила Алина, но ее голос дрогнул.

Они пошли на звук, светя фонариками. В мужской душевой было сухо. Но звук капель не умолкал, доносясь прямо из-за стены. Из всех душников, из вентиляционных решеток на потолке, тонкой струйкой сочилась жидкость. Сначала ржавая, как вода в старых трубах. Потом гуще. Темнее. На ладони у Алины упала тяжелая, алая капля. Она пахла медью, старостью и чем-то сладковато-отвратительным.

— Это… кровь? — прошептала она, отшатываясь.

Стена перед ними, мокрая от сочащейся влаги, пошла пузырями. Старая краска отслоилась, и из-под нее, будто из открытой раны, проступили буквы. Сначала черные, потом багровые, написанные чем-то живым и теплым:

ПОКАЖИ МНЕ СВОЙ СТРАХ

Марк резко развернулся.

—В комнаты. Забаррикадироваться. До утра.

Они кивнули, объединенные животным ужасом. По пути к своим «каморкам» Марк вдруг замедлил шаг. Коридор перед его 407-й комнатой… удлинился. Стены впереди терялись во мраке. По ним не просто сочилась влага — они пропотевали ледяной, илистой водой, которая уже хлюпала у него под кроссовками. Воздух стал влажным и гнилостным, как на болоте.

И тогда он услышал. Слабый, детский смех. В конце бесконечного коридора, в круге света от его фонаря, мелькнул мокрый след маленьких босых ног.

Сердце Марка сжалось ледяным комом. Перед глазами поплыли знакомые, выжженные памятью картины: солнечный день, речка, испуганные крики… Он отпрянул, как от удара током, и побежал назад, к освещенному фонариком Алины участку коридора. Его ботинки оставляли на полу грязные, мокрые следы.

— Что? Что ты видел? — схватила его за руку Алина.

— Ничего! — вырвал он руку, его голос звучал хрипло и неестественно громко. — Заткнись! Просто заткнись!

Он не видел, как помрачнел Сергей, как взгляд Алины стал острым и оценивающим.

---

Алина заперлась в своей комнате, подперев дверь стулом. Тишина за окном была зловещей. И тогда она услышала шепот. Сначала один голос, потом второй, третий. Знакомые, ненавистные, голоса из самого пекла ее прошлого.

«Психованная! Смотрите на нее!»

«Резала вены для внимания? Дай, помогу!»

«Самоубийца-неудачница!»

Шепот нарастал, обрастал смешками, шелестом школьных формочек. Дверь перед ней… растворилась. Исчезла. На ее месте была стена, оклеенная старыми школьными фотографиями. На одной у Алины было зачеркнуто красным маркером лицо. На другой — его не было вовсе, дырка. Из репродуктора в потолке, которого на самом деле не существовало, хлынула запись. Ее собственный, истерзанный, пятнадцатилетний плач. Тот самый, из ванной комнаты, когда мир сузился до лезвия и боли.

Она вжалась в кровать, обхватив голову руками. Она снова была там. Беспомощной, униженной, одинокой. Страх быть отвергнутой всеми, осмеянной, снова оказаться в этой яме сжимал горло тугой удавкой.

---

Сергей не стал прятаться. Ярость, его старый спутник, кипела в нем, заглушая страх. Он сломал стекло в пожарном щите и вытащил увесистый топор. Лезвие холодно блеснуло в свете фонаря.

— Покажи мне, — прошипел он в пустоту коридора. — Покажи, чего ты боишься, тварь!

Свет на потолке заморгал. Не желтый, а алый. Каждый всполох был как удар по глазам. И в каждом красном кадре перед ним возникала одна и та же фигура. Высокая, кряжистая, с ремнем в руке. Он не видел лица, но знал его каждой клеткой своего тела. Отца.

«Слабак. Тряпка. Весь в свою мать», — шипел знакомый, пьяный голос, сотканный из памяти и ненависти. «Ударь! Давай! Я знаю, ты хочешь! Ты мой. Ты такой же!»

Ярость Сергея достигла предела. С рыком он занес топор, чтобы раскроить эту ненавистную тень. Но в последний миг, в мигненной вспышке, он увидел — не лицо отца. Он увидел свое отражение в темном стекле противоположной двери. Искаженное гримасой той же самой, животной злобы. Его собственные глаза, полные той же тьмы.

Топор замер в воздухе. Рука дрожала. Страх, холодный и четкий, пронзил ярость: стать им. Стать этим монстром. Он опустил топор. Фигура с глухим шипением рассыпалась в черный дым.

---

Они снова столкнулись в коридоре, у кухни. Алина была бледна как полотно, по щекам текли слезы, которые она яростно смахивала. Сергей тяжело дышал, сжимая древко топора так, что костяшки побелели. Марк стоял, отвернувшись, его плечи были напряжены.

— Здесь что-то есть, — хрипло сказал Сергей. — Оно… играет с нами.

— Оно показывает то, чего мы боимся больше всего, — тихо добавила Алина. — Мои… школьные годы.

Марк резко обернулся.

—Бред! Галлюцинации от стресса или угарный газ!

—А мокрые следы до твоей двери? — холодно парировала Алина, и ее взгляд, взгляд будущего психолога, стал пронзительным. — Ты боишься воды, Марк? Утонуть?

Марк вздрогнул, будто его ударили. Его тайна, его вина, вытащенная на свет, зашипела в нем.

—Лучше б ты о своих венах думала! — выкрикнул он, теряя контроль. — Заткнись, как тогда, в ванной?

Наступила мертвая тишина. Алина смотрела на него с таким шоком и болью, что ему стало физически плохо. Сергей смотрел то на одного, то на другую, и в его глазах читалось понимание: их раны свежи, и кто-то знает, где копать.

И этаж отреагировал. Стена прямо за Алиной зашевелилась. Из трещин в штукатурке вылезли десятки бледных, подростковых рук. Они схватили ее за волосы, за плечи, за одежду. Они тащили ее назад, к зияющей черной щели в стене, из которой хлестала темная, густая кровь. Алина закричала — не от страха, а от бессильной ярости.

Марк и Сергей бросились к ней. Они отрывали эти холодные, цепкие пальцы, рвали их, ломали. Руки хрустели, как сухие прутья, и рассыпались в пыль. Вытащив Алину, они отползли, тяжело дыша.

— Оно… слышит, — сдавленно сказал Марк. — Наши слова. Наши мысли. Наши страхи его кормят. И наши тайны — его оружие.

Они сидели на холодном полу, трое раненых зверей, прижавшихся друг к другу спинами в центре коридора. Круг света от их фонарей был их последним островком.

— Что делать? — спросила Алина, вытирая с лица грязь и кровь.

— Сердце, — неожиданно сказал Марк. Его исторический ум лихорадочно работал. — В каждом здании, в каждом организме, есть центр. Котельная. На этаже. Там трубы, которые идут везде. Если что-то управляет этим… это там.

Дверь на лестницу они проверили — за ней теперь зияла бесконечная, залитая багровым светом шахта, уходящая вниз и вверх в никуда. Не выход.

Путь к котельной лежал через самый дальний, неосвещенный торец этажа. Идти пришлось вместе, плечом к плечу.

Коридор начал меняться, проходя через их личные адские круги. Под ногами Марка захлюпала ледяная вода. В ней плавали игрушечные кораблики и мячик. Впереди, спиной к нему, стояла маленькая фигурка в мокрой футболке. Марк замер. Сердце бешено колотилось. Он зажмурился.

—Я жив, — прошептал он, обращаясь к призраку брата в себе. — И я должен идти. Прости.

Фигура,не оборачиваясь, медленно растворилась в тумане.

Рядом с Алиной материализовались тени-одноклассники, шепчущие гадости. Она остановилась, выпрямилась. В ее голосе, когда она заговорила, не было и тени прежней жертвы:

—Я выжила. Я сильнее. Я пережила вас всех.

И плюнула в ближайшую тень.Та с шипением отпрянула и испарилась.

Перед Сергеем выросла монументальная фигура отца с поднятым кулаком. Сергей посмотрел на топор в своей руке. Потом на свою свободную, сжатую в кулак ладонь. Он медленно разжал ее.

—Я не ударю, — сказал он тихо, но так, что слова прозвучали как обет. — Я не ты.

Фигура отца издала рык бешенства и разлетелась на тысячи черных осколков,будто разбитое зеркало.

Котельная была маленькой, пыльной каморкой, похожей на внутренности гигантского механизма. Но сейчас она пульсировала, как живая. Чугунные трубы были похожи на сосуды, по ним с гулом перекачивалась алая субстанция. В центре комнаты, среди клубков паутины и ржавых вентилей, лежала бесформенная масса. Она состояла из обрывков старых матрасов, проржавевших пружин, обгоревших учебников, смятых зачеток и фотографий с выцветшими улыбками. Это было слияние. Слияние всех слез, всех ссор, всех отчаяний и тихих самоубийств, что поглотили эти стены за десятилетия. Дух Общаги.

Масса зашевелилась. Она заговорила. Голосом Маркова брата, голосом школьных обидчиков Алины, хриплым басом отца Сергея. Это был хор их страхов.

—Останьтесь… Здесь тепло… Здесь все одинаковы… в своей боли.

Потом голос стал одним, скрипучим и рациональным, как у Марка:

—Или оставьте мне одного. Его страх. Его душу. Самого слабого. Двое уйдут. Справедливо?

Они молчали, дыша в такт пульсации труб. Они были грязные, измотанные, но стояли вместе.

— Нет, — просто сказала Алина.

—Иди к черту, — буркнул Сергей.

Тогда Дух атаковал по-настоящему. Из всех труб хлынул поток ледяной, соленой воды, захлестывая Марка. Из стен полезли насмешливые, хватающие руки к Алине. Перед Сергеем вырос огромный, уродливый двойник с топором, занесенным для удара. Весь их ад — сразу.

И в этот момент Марк что-то понял. Понял с холодной, почти математической ясностью. Он всегда носил в себе не только вину, но и глухое, неосознанное желание наказания. Искупления. Возможности сказать «прости» туда, куда слова не долетают.

— Выход! — закричал он, указывая на обычную, неприметную дверь в углу, которая теперь была приоткрыта, ведя в черноту подвала. — Бегите!

— Марк, нет! — крикнула Алина, но Сергей, увидев что-то в его глазах, молча схватил ее за руку и потащил к выходу.

Марк развернулся к пульсирующей массе. Он не видел брата. Он видел систему. Машину по переработке боли. Он подбежал к самой толстой, бьющейся как артерия, трубе. На стене рядом висел ржавый огнетушитель. Он сорвал его и изо всех сил, с криком, в котором смешались годы молчания, вины и отчаяния, ударил по ржавому металлу.

— ПРОСТИ!

Раздался звук, похожий на стон и лопнувшую плотину. Из пролома хлынул не поток крови, а ледяной, соленый, как миллион слез, водопад. Он смыл Марка с ног, накрыл собой клубящуюся массу в центре. Дух Общаги издал последний, протяжный визг, полный боли и… странного облегчения. Свет погас.

---

Алина и Сергей вывалились через дверь подвала прямо на промерзлый асфальт, в колючее зимнее утро. Дверь с оглушительным лязгом захлопнулась за их спинами. Они лежали, задыхаясь, измученные до предела. Четвертый этаж в сером здании за их спинами казался просто темным, пустым, как и все остальные.

Через несколько часов, отогревшись и придя в себя, они пришли в деканат.

— Четвертый этаж? — усталый декан за ниморщился, глядя на них поверх очков. — Ребята, вы что? Там лет десять как никто не живет. После того случая.

— Какого случая? — спросил Сергей, и его низкий голос прозвучал глухо.

— Студент один утонул. В подвале. Трубы старые лопнули, его за волной и накрыло. Говорили, он брата маленького когда-то не уберег, вот и винил себя всегда… Кажется, Марком звали. С тех пор этаж на капремонте, но руки, как водится, не доходят.

Алина и Сергей переглянулись. В их глазах не было страха. Была пустота, холодное понимание и какая-то бездонная грусть.

Сергей полез в карман за сигаретами. Вместе с пачкой на пол выпал смятый, промокший насквозь, старый студенческий билет. Он поднял его. На полустертой фотографии улыбался Марк. Но в графе «год поступления» стояла дата, которая была ровно десять лет назад.

Алина взяла билет из дрожащих пальцев Сергея. Она не стала его рвать или бросать. Она просто положила его на стол декану, как последнее доказательство их общей, немой истории.

Дух Общаги не забрал Марка. Он наконец нашел того, кто добровольно согласился остаться. Не из страха. А чтобы искупить вину. Свою. И, возможно, этой жаждущей боли, вечно голодной, одинокой сущности в стенах из бетона и человеческого горя.