Кровавые аккорды

Утро было окутано густым туманом. Он сковал вершины леса, улицы и крыши домов, словно скрывая всё от глаз. Воздух был насыщен влажным запахом сырой земли и травы, промокшей в недавнем дожде.

Вся деревня казалась погружённой в сон, только пронзительный крик петуха напоминал, о начале нового дня.

В одном из скромных деревянных домов жила женщина с дочерью. Рыжая кошка свернувшись клубком у печи, тихо дремала. Услышав крик, она лениво потянулась и направилась к миске с молоком, что хозяйка оставила с вечера.

Мать проснулась первой. В печи ещё тлели угли, и в комнате стояло приятное тепло. Девочка спала, её золотистые волнистые локоны были разбросаны по подушке.

— Софья, вставай, — негромко сказала Феодора, осторожно коснувшись плеча дочери. — Пора вставать.

Софья медленно пошевелилась, потянулась и села, зевая. Её ночная рубашка была поношена, подол сбился на коленях. Волосы растрёпались, и одна прядь упала на глаза. Через занавески пробивался бледный утренний свет.

Феодора встала и направилась на кухню, где всё было просто и практично — тяжёлый деревянный стол, старые полки с керамической посудой и железная плита в русскую печь.

Она открыла заслонку, бросила в огонь сухие поленья — раздался резкий треск, за ним последовало ровное потрескивание огня, заполнившее тишину утра.

Когда пламя разгорелось, она насыпала овсянку в чугунную кастрюлю, влила воды из ковшика и поставила на плиту. Металл медленно нагрелся, и каша начала тихо шипеть, наполняя комнату тёплым, домашним запахом.

Софья подошла к комоду, на котором висело круглое зеркало в тонкой металлической оправе — немного потускневшей и с царапинами. На спинке деревянного стула висела её жёлтая кофта — простая, с пятнами и потертостями, но ещё крепкая. Она надела её, застегнув на все пуговицы, и села у комода. Она медленно расчесывала волосы пластмассовой расчёской, которую ей подарили несколько лет назад — на боку была заметна трещина, а зубчики местами изношены. Волосы были длинные, слегка спутанные, тяжёлые.

Софья внимательно смотрела в зеркало, не торопясь, а потом разделила волосы на две части и аккуратно заплела две косички. Девочке было десять лет, и её движения были точными, выработанными — привычка, выработанная годами.

Когда она закончила, Софья поспешила на кухню. Феодора мешала кашу в глубокой чугунной кастрюле — руки её были сильны, движения уверенные, но в них уже читалась усталость. Рыжие кудри выбивались из пучка, две тонкие пряди спадали на лоб, а веснушки на худом лице казались особенно заметными в утреннем свете, проникавшем через узкое окно. Платье на матери было простое, зелёное, с закатанными рукавами, из ткани, которую давно не меняли. Оно было немного изношенным, но аккуратным — как и вся жизнь здесь.

Каша была готова. Феодора поставила на стол две простые глиняные тарелки, и они с дочкой сели завтракать. Ели молча — привычная домашняя тишина окутывала комнату, как родное покрывало.

Когда тарелки опустели, Софья осторожно поднялась и вышла из кухни, не спеша неся миску к колодцу во дворе, где под тонкой струйкой холодной воды она полоскала посуду. Улица была ещё влажной от утреннего дождя, воздух свеж и густо пахнул сырой землёй и лесом.

Феодора передала Софье корзинку с грибами, её руки слегка дрожали, но она старалась скрыть это.

— Сегодня ты пойдёшь в лес сама, — сказала она осторожно, словно сама себе повторяя эти слова. — Будь осторожна, но не уходи далеко и не заблудись, иди по знакомой тропинке, по которой мы с тобой шли.

Софья замолчала, почувствовав, как в груди сжимается маленький комок тревоги. До этого она всегда ходила с матерью, а теперь она одна идёт.

— Я буду аккуратна, матушка, — ответила она, стараясь, чтоб не голос звучал смело.

Она вышла из дома, в голове мелькали мысли: «А что если заблужусь? А если будет страшно?» Но она знала — должна справиться. Это ее первый поход в лес.

До леса было недалеко — около двух километров. Но густой туман, опустившийся на деревни и поля, словно заволакивал мир пеленой, скрывая дома и дороги. Свет солнца не пробивался сквозь плотную мглу.

Софья шагала всё дальше по знакомой тропинке, постепенно оказываясь под сенью деревьев. Лес, напитанный дождём, сиял ярко-зелёной свежестью. Влажные листья блестели, земля под ногами была мягкой и тёмной.

Под одним из деревьев Софья заметила лисичку. Осторожно срывая её, она почувствовала лёгкую дрожь в руках — с одной стороны — радость от удачи, с другой — чувство чуждого леса, где каждый шорох казался знакомым, но в то же время чуждым.

Потом, заметив ягоды в кустах, она собрала несколько, осторожно положив в корзину.

Под берёзами встретились белые грибы, подосиновики, подберёзовики. Она наклонилась, чтобы собрать их, внимательно прислушиваясь к звукам леса. Чем дальше шла Софья, тем глубже погружалась в зелёную чащу, пока корзина не наполнилась.

Когда решила возвращаться, девочка вдруг поняла — тропа, по которой шла, пропала из виду. Вокруг стояли одни деревья, не отличимые друг от друга.

Тогда она заметила узкую тропинку и решила пройти по ней, надеясь, что она выведет к дому. Но лес казался всё более чужим и холодным. Сердце Софьи сжималось, в груди росло тревожное чувство.

Внезапно в тишине леса раздалась тихая, едва уловимая музыка. Она была нежной, но в ней слышалась какая-то чуждая глубина.

Софья остановилась, прислушиваясь. Музыка звала и манила, одновременно вызывая непреодолимый тревогу у нее. Музыка была древней, чуждым и неизвестным.

В голове закружились тревожные мысли. Музыка словно вбивала гвозди в её сознание — сладкий зов, который невозможно игнорировать.

Дрожь пробежала по спине, руки сжались в кулаки.

Собрав всю волю, Софья дернула головой, чтобы прогнать сонливость и страх, и побежала. Бежала сломя голову, стараясь не смотреть назад, стараясь как можно скорее вернуться домой. Корзинка тряслась, и некоторые грибы с ягодами падали на землю, но девочка не обращала на это внимания — важнее было убежать от звука, от незримой угрозы, от того чувства, которое трудно было назвать словами.

Дома воздух был наполнен запахом готовящегося обеда — тёплый, привычный аромат пряных трав и овощей успокаивал, словно напоминал о том, что она в безопасности. Софья медленно переступила порог и испуганно взглянула на мать. Тени от вечерних сумерек растекались по стенам, и комната казалась одновременно уютной и пустой.

Феодора подняла глаза с котла и внимательно посмотрела на дочь.

— Что случилось, Софья? Почему ты так испугана? — голос её дрожал, скрывая тревогу.

Софья сделала глубокий вдох и начала рассказывать о странной музыке, которая звенела в глубине леса, о том, как её манило и пугало одновременно. Сначала мать не поверила, но настойчивость дочери и её дрожащий голос убедили Феодору пойти вместе с ней проверить.

Они вышли из дома, и свежий, чуть сырой воздух леса обнял их с головы до ног. Тени деревьев становились длиннее, а запах хвои и влажной земли — гуще, словно лес дышал и жил своей отдельной жизнью. Туман, который поднимался с земли, вязко окутывал стволы, скрывая путь и обостряя чувства.

Лес казался таким же глубоким и зелёным, каким был утром, но теперь он становился таинственнее — гуще, темнее. Каждое их движение глухо отзывалось под ногами, а тишину пронзал лёгкий шорох листьев и таинственный, чуть слышный призыв, который шёл из самой его сердцевины.

Чем дальше они шли, тем сильнее начали слышать звук музыки, которая казалась одновременно приятной и пугающей, словно манила и предупреждала одновременно. Она звучала невесомо, но глубоко, словно взяла за душу.

И вот на поляне, перед ними появилось старое белое здание. Оно выглядело заброшенным — стены местами облупленные, окна то были разбиты, то закрыты пыльными занавесками.

На широкой лестнице из тёмного благородного дерева с резными узорчатыми перилами стояли люди — бледные, с холодной мраморной кожей и закрытыми глазами.

Они были высокими и статными, одетыми в строгие чёрные сюртуки с белыми манжетами и воротничками, словно призраки из далёкого прошлого.

Первый играл на виолончели. Его тёмные, слегка волнистые волосы спадали до плеч, а чёрный костюм с пышным белым жабо подчёркивал аристократичность. Его лицо было строгим и холодным, но глаза, хоть и закрытые, казались глубокими и спокойными. Второй сидел за старинным пианино, стоящим на самой поляне, прямо возле лестницы. Он был высокий, худощавый, с белыми волнистыми волосами, которые почти касались клавиш. Его кожа была почти прозрачной, а лицо — тонким и изящным, с лёгкой грустью на губах. Третий, с чёрными кудрявыми волосами до плеч, играл на скрипке, сосредоточенно и серьёзно.

Музыка, исходящая от них, была одновременно прекрасной и навязчивой — звуки плотно переплетались с шелестом листьев и лёгким дыханием леса.

Феодора и Софья стояли на поляне. Феодора была ближе к лестнице и музыкантам, а Софья — у края леса, где деревья уже начинали сгущаться, и тени от их ветвей мягко ложились на землю. Софья ощущала себя словно за границей этого мира — между светом и тьмой, между безопасностью и опасностью.

Музыка подходила к концу. Последние аккорды были наполнены лёгкой тревогой, будто над поляной нависла тень, а в глубине звучала тихая печаль, словно шёпот утраченного. Последняя нота затихла.

Мужчины на лестнице замерли. Первый, с виолончелью, медленно открыл глаза — глубокого винного цвета. Он убрал инструмент и с безупречной грацией поклонился. Он смотрел на Феодору не обращая внимания на девочку.

— Вам понравилась наша музыка? — голос его был низким, бархатным, с лёгкой хрипотцой, словно каждое слово оставалось в воздухе как аромат редкого вина.

— Да, — ответила Феодора, и в её глазах блеснуло восхищение. — Она будто врезается в душу.

— Мне отрадно слышать такие слова от столь изысканной дамы, — он подошёл, склонился к её руке и легко коснулся губами её кожи. — Разрешите узнать ваше имя?

— Феодора, — сказала она, не отводя взгляда.

— Прекрасное имя. Зовите меня Манфред Оболенский, — произнёс он и мягко повёл её вперёд.

Феодора заметила, как третий музыкант приветственно кивнул ей, а второй, у пианино, слегка наклонил голову и едва заметно улыбнулся.

Феодора чувствовала странное притяжение — в них была и опасность, холодная и осязаемая, и манящая сила. В этих людях ощущалась древность, давно ушедший мир, и одновременно — тьма ночи.

Тем временем Софья, стоя у леса, смотрела на лестницу и людей, и ощущала, что между ней и матерью теперь лежит не просто расстояние — а пропасть, которую можно перейти, лишь рискнув потерять что-то важное.

Они остановились у подножия широкой лестницы. Феодора встала напротив Манфреда, и они взялись за руки — их движения были спокойными, почти размеренными, как у людей, знающих друг друга не один век. Софья же осталась позади. В нее закралась тревога, которая все крепче сжимала ее сердце.

— Мама, остановись! — Софья пыталась прокричать, но её голос тонул в шорохах ветвей.

Между тем Манфред взял Феодору за руку, холодную и слегка шершавую от времени, и осторожно приобнял за талию. Его пальцы были белоснежными и гладкими, словно вырезанными из мрамора.

— Не желаете со мной станцевать вальс, миледи? — спросил он тихо и с почтением.

— С удовольствием, Манфред Оболенский, — ответила Феодора, не отрывая взгляда.

— Просто Манфред, — улыбнулся он, и его улыбка играла в тусклом свете, словно огонёк старинной лампы.

Сопровождающие Манфреда музыканты — заняли позиции. Один стоял на середине лестницы, а второй чуть дальше от лестницы, сидя возле пианино.

Музыка зазвучала тихо и неожиданно — первая нота была низкой и грустной, как отголосок уходящей эпохи. Вторая поднялась выше, третья — ещё выше, словно звуки переливались над густыми кронами деревьев, смешиваясь с шёпотом ветра и криками далеких птиц. Мелодия медленно закружила вокруг, наполняя воздух и пространство невидимыми нитями.

Манфред начал медленно вести Феодору в танце. Они не просто двигались — казалось, они парили над влажной травой. Феодора перестала ощущать землю под ногами, полностью растворяясь в этом странном, но манящем ритме.

Музыка постепенно приобрела человеческий облик — тёплую, почти родную. В ней Феодора узнала знакомые мотивы, напоминавшие мелодии из далёкого детства, те, что не должны были звучать в этом лесу, но сейчас зазвучали именно для неё.

Софья пыталась крикнуть маме, но слова застревали в горле. Её ноги будто становились ватными — не могли сдвинуться с места.

Манфред смотрел на Феодору с неподдельным интересом. Он вдохнул её аромат — смесь свежей хвои, дождя и чего-то сладкого, почти как запах свежеиспечённых булочек с клубничным джемом, с примесью крови. Не устояв перед этим манящим запахом, он мягко провёл рукой по её рыжим волосам, распуская кудри, которые падали мягкими волнами на её плечи и спину.

Они кружились в танце, музыка уносила их в другой мир. Феодора чувствовала прикосновения Манфреда, его руки были холодными, но уверенными. Она ещё не понимала, к чему он готовится — в её голове не было мыслей о том, что сейчас произойдёт.

Вдруг, словно в порыве, он наклонился к её шее. Феодора слегка отпрянула, пытаясь оттолкнуть, но было поздно — клыки Манфреда уже впились в её нежную кожу. Она застыла, не в силах издать звука, глаза широко раскрылись в удивлении и испуге.

Тело её напряглось, потом расслабилось — как будто погружаясь в состояние между сном и явью. Вкус крови был сладким и одновременно горьким, он струился в её вены, вызывая странное тепло и одновременно холод, будто внутри разгорался ледяной огонь.

Вампир посмотрел через плечо Феодоры на Софью, глаза его блестели странной улыбкой — в них была нежность, и что-то опасное.

Софья стояла так же неподаижно, глаза широко раскрыты от ужаса, слёзы катились по щекам. Она пыталась крикнуть, но голос будто застрял в горле. Ноги не слушались, словно сама земля удерживала её на месте — чтобы она видела, но не могла помешать.

Музыка внезапно замерла, и Феодора, опустившись в руки вампира, почувствовала, как её тело словно плывёт, теряя тяжесть. Внутри неё менялось всё — сознание становилось мутным, сердце билось всё реже, и в груди нарастало странное, ледяное спокойствие.

Прошло несколько минут. Кожа её побелела, стала холодной и гладкой, словно фарфор. Сердце, казалось, остановилось, но лёгкие всё ещё вздымались — в новом, медленном ритме. Она открыла глаза, но взгляд был неясным, словно сквозь туман. Феодора пыталась понять, где она и что с ней происходит, но мысли путались, и в сознании мелькали только смутные образы.

Вампир мягко взял её за руку, словно опора в этом новом мире.

— Добро пожаловать в наш мир, леди Феодора, — тихо произнёс он, нежно целуя её руку.

Софья, не веря своим глазам, побежала прочь, её ноги наконец подчинились воле.

Феодора попыталась вспомнить дочь, но это имя звучало отдалённо, почти чуждо. В глубине сознания что-то тянуло её к этому светлому образу, но всё ещё не хватало силы полностью осознать.

— А как же моя дочь? — вырвалось у неё наконец, почти шепотом, и голос звучал неуверенно, словно впервые произнесённое слово в новом мире.

— Ещё не время для неё, — ответил Манфред, сжимая её руку. — Всё придёт в своё время.

Они медленно пошли к старинному особня

ку, который будто жил своей собственной, загадочной жизнью под покрывалом ночи.