Кровавый Дождь

1

Кап-кап-кап.

С неба идёт дождь.

Как-кап. Кап-кап.

Капли разрываются об землю.

Кап-кап-кап-кап.

Так мир краситься в багровый.

***

Люси не ожидала такой проказы: кто-то ночью, пока жильцы дома мирно придавались грёзам, облил окна красной краской — ни одного не упустили. И свет проникающий через них теперь — розовый. Вот тебе и розовое утро, — подумала Люси.

На первом этаже её встретила Печенька — их корги, домашний питомец; прыгала ей под ноги, чуть не повалила, но Люси удержалась и почти пнула торпеду носящуюся у неё под ногами, но вовремя рассудок в её голове взял верх над слепой яркостью и она только прикрикнула на собаку — стараясь не разбудить дом:

— Прекрати! Да что с тобой?! Сейчас, сейчас открою, только прекрати носиться!

И Люси почти дошла до входной двери, когда Печенька вновь метнулась ей в ноги: на этот раз удержаться не удалось — собака знала, как и когда нужно нанести удар.

— Проклятие! — Люси шлёпнулась на пятую точку, как шлёпаются на пятую точку женщины её возраста — с криками и браными словами. — Да что с тобой!

Корги не унималась, будто полыхала изнутри, вновь и вновь бросалась на хозяйку, целя ей чуть повыше груди.

Теперь Люси не старалась говорить тише, чтобы не разбудить спящего мальчика и любимого супруга — у неё это и вовсе вылетело из головы — теперь она кричала во весь объём лёгких, проклиная чёртову собаку, махая на неё руками и пиная воздух ногами. И о чудо, собака отступила и вжалась в углу их уютной прихожей.

— И сиди там! Поняла?! — сказала Люси с трудом поднимаясь на ноги. — Сегодня без печенья. Не заслужила!

Люси кое-как доковыляла до входной двери и положила руку на ручку, готовая выпустить проклятую собаку на все четыре стороны, на весь белый свет, если той будет угодно. Печенька тоненько заскулила, а Люси ей в ответ — Цыц! Ей ещё оттирать всю эту краску с окон, и это будет трудно, — она точно заставит сына и мужа, их обоих ей помогать — по-любому. И чем раньше они все начнут — тем лучше. А она тратит драгоценное время на эту дьявольщину.

С тех пор, как собака забилась в свой уголок, она не на секунду не сводила с Люси своих маленьких карих, словно земля, глаз. Люси остановилась. Замерла. Что-то здесь было не так. Что-то внутри, на задворках мира её тревожило.

Конечно, розовый свет действовал на нервы, — она где-то слышала, что тона красных цветов способны вывести человека из себя, но особо в это не верила, — пока не верила. Да и собака тоже приложила не малые усилия, чтобы вывести её из равновесия, но то чувство другое — ни ярость, ни раздражение — ни рыба, ни мясо. Копчик болел — трещал. Но не так, как маленькие косточки в её голове — о них она не слышала, а вычитала в одном из заумных журналов — эти косточки как-то связаны со слухом, и, она сделала вывод, — со страхом, паникой и... насторожением (вот это словечко!).

Люси медленно провернула ручку входной двери — странное чувство настороженности сковало её стальным обручем. Приоткрыла дверцу; нормальный солнечный свет ворвался в дом, смешиваясь с его розовым аналогом. Но, что важней всего: открыла для себя новый мир Багрового цвета.

И только сейчас до неё дошло, что проснулась она одна. Никто не спустился на её крики. Хотя она могла поклясться, что слышна её ругань была аж в самом Китае!

И только корги составила ей компанию на это странное, розового тона утро.

***

В то время, как Люси со своей подружкой-собакой вывалились на улицу, лицезреть новый мир в багровом цвете. Множество других жителей их маленького, похожего с неба на арку, городка, тоже встречали это утро с разинутыми ртами.

Кто-то вопил как оголтелый от ужаса. Кто-то завалился в свой домик обратно и убеждал себя, что всё это ему только почудилось. Кто-то подскользнулся на ступенях и разбил свою напуганную головку об бетонные ступени. Кто-то, кому кровавый дождь показался даром Господни — упал на колени и с пеной у рта, лихорадочно молясь. Кто-то сел в свой автомобиль и дал по газам, оставляя за собой кровавый шлейф на залитых кровью дорогах, потом, где дорога на выезде из города становилась «нормальной» — за машиной вились две линии, две красные змеи.

Но в остальном жители города встретили багровое явление спокойно, даже как-то со смешком. Они что-то знали или вовсе ничего не знали, раз позволяли себе так непринужденно отнестись к необычности данного утра. По видимому, многим, как и Лизе — это казалось шуткой.

Злой шуткой.

Их понять можно. Ни все и ни сразу поняли, что в воздухе витает запах меди, и если немного почмокать губами — нотки стали запляшут на вкусовых сосочках.

Но что стало ясно сразу — половина города испарилась, исчезла, пропала, как роса по утру.

***

Во всей этой суматохе, которая началась часом позже, все жители города, будто нарочно не замечали мальчика, одного единственного во всём городе, который не ревел, не бился в истерии и не просил маму с папой увести их отсюда — не важно куда, лишь бы подальше.

Мальчика с тёмной книгой, в очках с толстыми линзами, и зализанной, как у одного из печально известных вождей, на правую сторону чёлкой. Острые черты лица — не выказывали эмоций. А глаза — говорили всё, говорили о боли, волнении, и само собой — страхе. Но в них была и кроха, именуемой целью. Если взять этого мальчика в сравнении с другими жителями города, взрослых, то мальчик превосходил их в этом — в цели. И если кто-то предположил, что он что-то знает, то попал бы в самое яблочко. Мальчик на самом деле знал больше о случившемся, чем кто-либо другой на этом свете, и дал бы ответ любому, кто-бы его спросил.

Но его никто не спрашивал, до него дела нет, и поэтому, пока паника пожирает души горожан, мальчик бредёт по улицам города к библиотеке. Старому храму знаний.

Шлёп-шлёп.

Так звучали шаги, по кровавым (багровым) лужам этого города.

***

— Эй, пацан! — крикнул полицейский, призванный законом собрать весь народ в одно место. — Библиотека сегодня закрыта, сынок! Иди к муниципалитету. Там тебя ждут, встретят с булочками и кружечкой кофе! Вкусно! Иди быстрей!

Малец не сбавил шаг, и уж тем более не обернулся, что до скрежета в зубах разозлило полицая.

— Эй! Кому говорю?! Иди к муниципалитету — это приказ! Если не пойдёшь, я тебя арестую! Богом клянусь, пацан, не испытывай моё терпение!

Никакого ответа, только шлёпание ног по лужам в середине июня.

Полицай двинулся было в сторону библиотеки, чтобы перехватить нахального мальца, но не тут-то было: что-то на противоположной от библиотеки улице бабахнуло. Не уж-то ещё одна авария? Но полицейский уже бежал со всех ног, забрызгивая униформу каплями крови; через десять минут он напрочь забыл о нахальном мальце.

Город, каким бы он не был прежде — превращался в Ад.

2

Когда мистер Гринвич умер, у него на земле остался сын, без матери, и теперь без отца.

Когда он умер от сердечно приступа, мир содрогнулся, заклубился и превратился в мрак. Сплошной мрак.

В этом мраке он пробыл, как ему показалось, целую вечность. И вот, теперь, во мраке зародился голос:

Сын мой, — голос старый, сыпучий, как у какого-нибудь пастера, разорвал тишину. — У меня есть к тебе одно неотложное дело. Ты слушаешь?

Гринвич слушал. И слушал внимательно, не мог не слушать. А когда Бог закончил говорить, он поклялся, что исполнит его волю. И Бог кивнул — другого ответа быть не могло.

***

И снова мрак. Только на сей раз Гринвича окружали узкие стены, низкий потолок, и он лежал, а не стоял. Он был в гробу. В том — в котором его похоронили.

— Ну что ж, пора начинать.

Уперевшись коленями в крышку гроба, Гринвич начал из-за всех сил давить на неё, помогая самому себе и руками. Повезло, что Бог выбрал его вторым Лазарем, а не кого-то другого мертвяка на кладбище. Гринвич умер всего пару недель назад, тело ещё не успело разложиться до такой степени, чтобы окончательно прийти в непригодность. Мышцы легко крепились к костям, глаза — по прежнему глаза, а сухожилия и суставы — поршни и цилиндры, ну, может и не так хороши как прежде, но всё же лучше, чем ничего.

Сосновые доски затрещали под давлением. Мгновение. Хруст. Земля волной хлынула в пустоты гроба. Гринвич не терял ни минуты, сразу вплыл в образовавшуюся дверь, разгребая, словно пловец, ещё рыхлую землю. Туда, наверх — подумал он, — и грёб податливую землю, грёб и грёб.

Гринвич был благодарен Богу за две вещи: первая — очевидная — мёртвым не нужен кислород, чтобы дышать. Просто им не нужно дышать, вот и всё. А вторая — её он предпочёл бы не озвучивать, пока дело не примет крайние обороты. Только тогда он сможет понять — реальна ли эта благодать или нет.

А пока он роет землю, разрывает мелкие корешки и тонкие полоски — червяков, чувствует как к коже и его посмертному костюму липнет влажная земля — он чувствует, что жив. Вновь живой в этом мире.

Сначала пальцы прорвали те последние сантиметры земли, разделяющих мир загробный и мир живых. Потом высунулась кисть, одна, за ней вторая. Локоть, плечо и, наконец, голова. Минута, и Гринвич снова был на своих двоих. Возвышался над ямой куда его кинули гнить. А в небе светило солнце, шуршали листья клёна; на его ветвях надрывалась ворона. Жаль, конечно, что он не чувствует, как ветер обдувает его фигуру — тёплый и медный, он обволакивал только что родившегося мертвеца, как риф омывает волна.

Оглядевшись вокруг, в глаза блеснула сталь — на его надгробии, прямо на плоской поверхности мрамора, лежал отдыхая клинок. «Божественная сталь, —вернуло у него в голове. — Рука Божья. Богобойца».

И так, с белым клинком простых, но изящных форм в руках, Гринвич спускался с холма городского кладбища, готовый к битве со злом. Ниже холма, на подступе к городу начинала хлюпать кровь, начинал показывать свои коварные черты враг. Разворачивался Ад.

— Я иду, Джорджи. Я иду.

***

В стенах библиотеки пахло книгами, старой бумагой и чудесами. Со свистом вдыхая аромат блаженства, мальчик выдыхал сожаленье — ему предстояло исправить ошибку, горькую, ужасную ошибку, стоящую жителям города так много. А что ещё ему оставалось? За свои ошибки нужно держать ответ. Даже если габарит проблемы превышает длину кита — отступать никак нельзя.

Ключа от дверей у него конечно же не было, но под рукой так кстати оказалась книжка — плохая книжка, которая могла послужить и на благо. Одно заклинание — Бац! — и дверь открыта. Так он и пробрался в древний храм знаний, словно вор, крыса в стенах.

— Может просто вернёшь её на место, — бурчал под боком недовольный призрак из книги — он появился сразу же, как мальчик сделал то, что сделал, и никак не желал возвращаться обратно — книга его дом, а когда твой дом таскает под мышкой тринадцатилетний мальчик, успокоение прийти не может, — и никаких проблем.

— Заткнись, — бросил мальчик.

— Да чего ты ломаешься? Подумаешь хотел мёртвого в мир живых призвать, вызвал злого бога сюда, ну и что? Ты маленький мальчик, понимаешь? Ничего и никто тебе за это не скажет. Даже по попке не шлёпнут! Дело говорю!

Мальчик не знал, чего это призрак к нему привязался, надоедливый такой, но был рад, что ни один в этой беде, хоть какая никакая компания, пускай и мёртвая. Но а вот на счёт злого бога, это он зря. Ведь это по его вине половина города в кровавый дождичек вылилась. И никто ничего не понимает и не знает, не всевидящие они, чтобы знать и всё понимать. А вот что нужно было мальчику, так это ещё одна книга — книга Забвений. Там, в ней, он и найдёт ответ, как загнать злого бога обратно в другой мир, мир теней и мёртвых богов.

— Эй, будь полезным, помоги мне книжку найти, сам знаешь какую.

— Ещё чего! Буду книжку мальчишке искать! — но призрак исчез в одном из стеллажей; и вправду пустился искал нужную книгу. Нравилось мальчику, что вместе с плохой книгой, впридачу идёт и послушный призрак. Своеобразный презент.

В лабиринте книг было темно, розовый свет в окнах был не столь ярок, как обычный — тот, что льётся через чистые стёкла, но кое-как, видно что-то да было. И вот, проходя мим ещё одной стены знаний, за поворотом, в её тени, ждал призрак и прозрачным пальцем указывал на нужный фолиант:

— Эта.

И мальчик тут же вытащил книгу из полки, как дантист вытаскивает гнилой зуб из ряда здоровых. Увесистая. Мрачная. Точная копия той, что призывает злых богов из параллельного мира. От соприкосновения подушечек пальцев с кожаной обложкой (наверняка человеческой) мурашки запрыгали по коже.

— Ну? — вопросил призрак.

— Что, ну?

— Что-что? Чего делать с ней будешь? Чтобы её прочитать, дай-ка подумать... точно! У тебя уйдёт целая вечность! Брось это дело и дуй домой. Так хотя бы какую-то пользу принесёшь...

— И какую это пользу?

Тут призрак замолчал.

И прежде чем нашёлся с ответом, в воздухе грянул колокольный звон — это церковь бьёт службу — подумал мальчик. Хотя, нет. Нет. Это звучит колокол муниципалитета, тонкий и звонкий голосок в багровый день.

Тонкий и звонкий.

Мальчик открыл фолиант и окунулся в море Забвения, в надежде, во всём этом ужасе, кутерьме, найти хоть что-то напоминающее спасение.

***

Человек из прошлого, индеец — казался ещё одной злостной шуткой дня. Какой-то великан покрасил себя в красный помидор и воткнул себе в смолистые локоны перья. Даже шмотки того времени где-то откопал! И цепей золотых, серёжек и браслетов на себя понавесил! Точно древний царь, полководец, божество!

Полицай мягко сказать кипел от такой хохмы. Нашли время маскарадничать! Клоуны! Но ничего чароки-исполину не высказал. Счёл не нужным почём зря теребить тоненькие ниточки своих нервов. Да и тот его не замечал. И славно, не хватало, чтобы этот казус за ним шастал. Дел и так в невпроворот!

Снова вдарил колокол муниципалитета — волосы на затылке словно поразила молния.

Обогнув индейца, полицай двинулся вниз по улице, туда, откуда рождался завиток дыма в небе. Ещё одна беда. Ещё один взрыв — и прямо под боком.

За одно только это утро в его жизни скопилось столько горечи. От всех этих ужасов вокруг мутнилось в голове. Кровавый дождь, аварии, трупы... крики, агония, страх... странный мальчишка у библиотеки, собака...

Но стоило скрыться за углом. Маскарад миновал, исчез с горизонта. На душе слегка улеглось. Пускай топает этот индеец куда хочет — люди в беде!

Полицай уже знал, что впереди его ждёт работа, а кровавые лужи намекали, что работёнка будет грязной. Но всё же лучше, чем провожать взглядом уходящего чароки-бога...

***

Люси била тревогу — её любимые мужчины пропали, а за одно и её бессоватая корги умчалась в след за одним из полицейских — глупая псина — а вокруг только кровь, паника, раздор и пламя.

К часу дня Люси явилась на зов муниципалитета — колокольный звон — и влилась в бульон из страха, крови и выкриков:

— ДАЛОЙ КРОВАВЫЕ ДОЖДИ! ЭТО ДЕЯНИЕ ВЛАСТИ!!! ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ!!!

И:

— ПРЕКЛОНИТЕСЬ ПЕРЕД БОГОМ! ЭТО КАРА ЗА НАШИ ГРЕХИ!!! ДАВАЙТЕ ПОМОЛИМСЯ БРАТЬЯ И СЁСТРЫ И СКАЖЕМ АМИНЬ!!!

И:

— А МЕНЯ ЗОВУТ ТОМ! И ПО СУББОТАМ В МОЁМ МАГАЗИНЧИКЕ НА БАКАЛЕЙНОЙ СКИДКИ!!! ВСЕ ПРОХОДИТЕ, УРВИТЕ НУЖНУЮ ВАМ ВЕЩЬ !!! — Этого весельчака загасили сразу же, и никто и никогда его больше не видел.

Из всех тирад, произнесённых в этом балагане, Люси не услышала не одного ответа на главный, а может самый важный вопрос в этом мире: куда подевались её любимые? Куда пропала половина города? Что за чертовщина здесь происходит? Почему с пропажей людей с неба ливанула кровь?

Никакого ответа. Люди бушевали, бились в истерике, сходили с ума. Делали всё то, что разрушало их общность, как стенки замка рушат стенобои. Хаус, гром и колокол.

Полицая пыталась всеми силами утихомирить самых взрывных, но что могла сделать эта жалкая кучка служителей законов со всем обезумевшем стадом?

Часть полицейских решала проблемы по всему городу — маленькая кроха решала проблемы здесь. Очень беспомощная кроха надо сказать.

Люси рыдала на взрыв и всё равно продолжала толпиться, толкаться в этом скопище. Только стоило подумать, чья кровь под ногами плещет и бурлит от топота подошв, так сразу же её вопли становились громче, а толпа вторило ей в сто крат.

Когда на улицу пришёл индеец-великан, заметили его поначалу немногие. Так, ещё одно чудо-юдо дня. Но когда тот прихлопнул одного из горожан, словно муху, превратил мужчину в отбивную на кровавом асфальте, тогда его заметили. Заметили по настоящему.

И засвистели пули над головами...

***

Где-то между Дубовой и улицей Отвёрток бредёт мёртвый Гринвич с Богобоицей в руке. До него доходит шум, откуда-то с запада: колокол, крики и вопли. Он идёт на звук. Верно, уверено и непрестанно. С заглохшим сердцем в груди, его лицо кривит улыбка. Мёртвым не положено улыбаться — но этот улыбается.

— Джорджи, Джорджи, я иду...

И Богу это лесно, покуда исполняется его воля.

3

В лабиринте проблем сотканным из былей — того что было и того, чего ещё не могло и быть в помине, что так тщательно разрисовываются на песочных страницах книг. Там, где хлещет прибой, поёт свою песню сеница, гремит земля, отворяются запертые двери, сокрушается нерушимое. Там, в волшебных стенах библиотек заражаются мысли, порой колоссальные, порой мышиные, некоторые фееричные, а другие текучие, как тёмное русло реки. Всех их связывает суть — одна для всех и каждой, для существ бумажных миров: трагедия — это история, истрия — это трагедия. А для простых обывателей, забредших путников на карнавал, а не творцов развлечений — любую трагедию можно забрать, взять в руки, полапать, растянуть, попробовать на вкус и узреть её цвет. Уплатить за маленький мир и быть таковым. Поставить трагедию на полочку и оставить её до лучших времён. Сделать с ней то, что не сделал бы ни один творец историй — сделать с ней всё.

Что-то схожее с историями есть и в ответах. Ответы — вещь ценная, стоящая. Их ищут в книгах те, кто не в силах до них додуматься, представить, вообразить. Слабые люди — дундуки. И как не странно, там же их ищут те, кто не нашёл их под лучами солнца, те кто слишком много знают, чтобы знать всё, те, чьи намерения куда выше, чем может прыгнуть корова. Просто люди нуждающиеся в ответах.

***

— Ну? — вновь вопрошает призрак из тёмной книжки. — Что-нибудь нашёл? Ничего? Ну, тогда пошли отсюда.

— Да. Нашёл. — Отвечает мальчик игнорируя протестантский настрой мыльной тени.

— И что же?

— Ответ.

Призрак только густо вздыхает и следует за мальчиком к двери. У того, только лампочка над головой не горит, он знает, как вернуть сбежавшее молоко обратно в кастрюлю.

***

Меченосец повернул за угол, вышел на маленькую ухоженную аллею, прошёлся по мощёной дорожке и снова завернул. Уже вскоре его снова поглотили ветвистые улицы города. Он приближался не так быстро, как ему хотелось — и всё-таки приближался. От кладбища до центра около полумили, полумили улиц и кварталов. Кто знает, может он успеет спасти больше чем думает. Нужно только поднажать.

***

— Кута а-а лу-так!

Крики, крики, крики.

— Кута а-а лу-так до хо!

Вопли, кровь, разорванные в тряпь тела.

— Кута а-а лу-так до хо Куста а мустак!

И тут злой бог обернулся.

***

Мальчика поддёргивал страх, гнулись колени, а руки будто налились свинцом. Но что он мог с собой поделать? Навёл проблему на город — будь добр отвечать. Бум-бух! — колочет сердце. Бах-бах! — бьётся барабан в висках. Но он стоит на перекор природному страху. Скрещивает мечи с невидимым тамплиером. Рот и язык так неожиданно преисполнившиеся храбростью о которой он и не чуял, стали его самым грозным оружием:

— Кута а-а лу-так! — шептали, вопили губы мальчишки.

— А-ас Кутас ас так! — отвечал ему злой индеец-бог.

Зло приближалось, шагало грозным шагом, а мальчик изрекал заклятье, перча его именами других усопших богов. Любой другой уже бы сгинул в могилу, зарылся бы в землю как червь или взмыл в небо подальше от режущих словно нож, слов. Но этот. Этот не останавливался, надвигался бедой, ураганом. Будто речь мёртвых вычитания мальчишкой из книги Забвений, не то пылинка в его глазу, не то и вовсе ничего.

И когда их разделяли всего лишь невидимые семь ярдов, мальчик решил, что этого достаточно. Вынул из-за спины козырь — тёмную книгу. Раскрыл на нужной странице-тюрьме и скакнул на индейца-бога, словно рысь.

Поспешил, — только и успел подумать мальчик, и ужасающая клешня схватила его за горло.

— Кус, кус, — промурлыкал индеец-бог.

Обруч сужался. Кислорода резко стало не хватать. Мальчик трепыхался, как рыба на суше в красных ручищах индейца.

— Кус, кус так-ат.

Книжка тонула в крови, нужная страница уже давно перелестнулась, а мальчик над ней пинался ногами.

Так ещё никто не ошибался. Так просто ещё никто не проигрывал.

Индеец склонился над лицом мальчишки, дыхнул на него освежающим мором — запахом гнилых ягод и стлевшего костра.

— Кус так-ат.

В воздухе просвистела Богобоица.

***

Гринвич поспел вовремя.

Как раз чтобы отрубить голову одному злому божку посмевшему поднять свою грязную руку на его сына.

Взмах золотого меча.

Голова слетела и полетела кубарем, вытворяя пируэты и сбрасывая с себя перья — те проделывали в воздухе мёртвые петли и тоже летели вниз, к кровавой земле.

— Джорджи! — мёртвый Гринвич схватил тело мальчика свободной от меча рукой и оттащил его подальше от осевшего на землю тела божка — был бы у того нос, пропахал бы он им кровь пролитую этим утром.

Гринвич прижал к груди мальчика и положил по-прежнему чистый блестящий меч под бок.

Красное ожерелье на шее сына его ничуть не пугало, было видно, как тот дышит — грудь судорожно поднималась и сдувалась, словно воздуходувка. А Гринвич то и дело целовал лицо мальчишки — не мог не целовать. Хоть и мёртвый — любовь внутри не умирает.

— Папа? — прохрипел мальчик, щёлочки его глаз распахнулись, губы рвала улыбка. — Папа!?

— Да, Джорджи, — ответил Гринвич. — Это — папа.

4

Снова холм, снова на кладбище.

Отец и сын рука об руку шли к могиле одного дорого им человека; вроде как он и тут, и не тут, а должен быть там. Но пока оба здесь, реветь ещё рано.

Тёмную книгу отец изъял, сказав, что это горькая сладость должна отправиться в утиль, к прочим гадостям. Вместе с призраком, который, кстати, тоже куда-то подевался. Должно быть ушёл в книгу, на жухлые страницы, раз там его дом. Но мальчишка — Джордж — скучать ни по книге, ни по призраку не будет. И того достаточно, что злого божка на свет призвал. Хотя, теперь-то жалеть? Отец, вон — рядом. Хоть и не надолго. Пока божьи часы не пробьют полночь и не высосут душу из его мёртвого тела, он рядом... Идёт с ним плечом к плечу. Обнимает. Гладит по головке, словно котёнка.

— Пап, а ты злишься?

— На что?

— Ну... Я же этого дьявола сюда призвал... И столько людей полегло... И этот дождь...

— Нет, я не злюсь. И Бог не злиться. Никто не злиться. Поверь. Так получилось, нехорошо, конечно, но что теперь, волосы с головы сдирать? — Малец такого юмора не оценил и ещё больше поник.

Как ему, Гринвичу, объяснить сынишке, что не всё так, как он думает? А как есть на деле? Сложно сказать, что Бог щедр и простителен, за всей этой ширмой из крови, боли и страданий. За тем ужасом, на котором строиться Его замок.

А правду-то знают так мало. Это ведь Бог позволил Гринвичу исправить ошибку сына и тем самым уберечь того от Ада, вечного пламени и страданий — о которых он не подозревает. Бог ведь любит детей. Он добрый дядька с суровым взглядом. Для такого не секрет, какого это было Джорджи одному в этом мире, без мамы, без папы... И что его сподобило к чёрным колдовствам обратиться, он тоже знает... Но знать — дело одно, а исправить, сделать — другое.

Пути Господни неисповедимы — так говорят. И Гринвич теперь в это верит. Кому-то, как ему и сынишке — дают шанс. А кого-то не замечают за гущей событий, туманом трагедий, они те самые изделия которых пропустили на конвейерной ленте — они оставлены на произвол — представляются сами себе на попечение.

— А люди вернуться? — шёпотом спросил мальчик.

— Дайка подумать, — вставил отец, подставляя лицо солнечному свету и могильному ветру и дивясь, какой же у него всё-таки славный сынок, жаль только, что больше с ним не остаться, и многому не научить, многое с ним не пережить. — Да, я думаю, что да.

— Хорошо, — выдохнул мальчик. — А ты, пап?

— А я, скорей всего — нет. Но не бойся. На твоей улице тоже будет праздник.

Они дошли до разрытой ямы в тишине. Гринвич кинул в неё меч и книгу. Постоял смотря на сына, потом на катящееся огненное колесо по синему небу. Насмотрелся. Когда отец в последний раз поцеловал сына в макушку, тот разревелся и попытался оттянуть того от могилы. Гринвич не стал сопротивляться, подождал, пока сын не успокоиться, а когда у того всё начало стыть, он сказал:

— Мне пора.

И закопался в могилу.

Это вторая вещь, за которую мертвец Гринвич благодарит Бога во всю загробную жизнь — снова свидеться с Джорджи, обнять, поцеловать ненаглядного сорванца...

***

Закат грянул, словно гром. А полицай так и бродил из одной части города к другой, решая насущные проблемы и слушая море бреден, хлопая сапогами по крови и потирая глаза от усталости и сна закопошившегося у него в голове.

Как-то он прошёл мимо кладбища и видел на нём одинокую фигуру склонившуюся над одной из сотен могил— мальчишку, но совсем его не узнал, и вновь припустился по кровавым улицам города. Казалось, он единственный лучик стражи в этом городке, а остальные лица порядка — угасли. Но он не бросил свой пост и после заката. Что-то внутри него говорило — что так нельзя. Люди в беде и им нужна моя помощь!

И может поэтому, он прожил такую долгую и счастливую жизнь...

***

Ш-ш-ш-ш.

С таким звуком бурлит кровь на улицах города.

Ш-ш, ш-ш.

Так клубится багровый пар над землёй.

Ш-ш-ш.

Мгновение, и багрянца не стало совсем.

***

Обычно горе дарует людям бессонницу. Но когда Люси вернулась домой, после кровавой бойни у стен муниципалитета, её будто прострелили насквозь, выбили мозги из черепушки и отправили в мир грёз. Она свалилась в кровать мёртвым грузом, вся в слезах и судорогах, не один аспирин в мире, даже самый волшебный, не в силах унять такую боль.

Снились ей кошмары: пустой дом, кровавые дожди и она, одна одинёшенька в целом, как ей казалось, доме. Без окон — одни стены да двери, и за место пола только кровь, кровь и кровь. И снова дожди; алые капельки с неба клокочат по стенам зданий, стекаются и заливают водостоки. Море, море крови уносящий город в кровавый океан.

На утро первым делом залаяла собака — Печенька, и снова эта корги, блудница, любимая всей семьёй... да, семьёй... донимала хозяйку: вертелась ураганом у её кровати, лаяла и тяфкала, словно заводная обезьяна.

— Да отстань ты! — плюнула Люси в подушку. — Без тебя тошно!

Собака умолкла; но не потому, что императрица в постели так повелела, а потому, что в комнату зашёл кое-кто ещё.

— Доброе утро солнышко! Извини, что вчера задержался. На работе такой завал был! Ты даже не представляешь. Том, такое вытворил...

А дальше Люси уже не слышала, её окунуло с головой. Сердце так и забилось в конском ритме, а из глубин затрещал счастливый визг.

21 марта 2024...

Посвящается покойному Рэю Брэдбери — тело его дремлет в могиле, а его истрии по сей час живут, радуют, вдохновляют наивную публику.

Спасибо тебе Рэй.

БЛАГОДАРНОСТИ АВТОРА

Первое спасибо — первому человеку прочитавшему мой рассказ. Ю-л-и-я, ты, как никто другая, приложила руку к выходу этой трагедии в свет: если бы не ты, я бы не перечитал этот сотворённый мной ужас и не счёл бы его достойным. Спасибо. И вот, между нами «Полночная колыбель» ждёт, когда и ты выложишь все карты на кон.

https://author.today/work/290473

Теперь главные Спасибо моим любимым друзьям и читателям:

Первому во всех смыслах читателю — моему вечному другу — FER. Этот человек не жалел времени, читал всё что я порождал, и всегда выстреливал в меня поддержкой, которую я с теплотой принимал.

Второй по счёту, но не по значению, я благодарен Ниорофи. Моей подруге, поддерживающей меня в любое время и в любую погоду. Спасибо, что всегда со мной!

Третье спасибо — тебе, мой дорогой читатель. Спасибо, спасибо и ещё раз спасибо, что нашёл время для меня и надеюсь, провёл его увлекательно и задорно. А если нет, то приношу свои извинения и имею честь! Надеюсь, ты найдёшь своего писателя, а вместе с ним и то счастье, которое не смог подарить тебе я.