Кровные

Кровные

— Долго ещё? — спросил Василич и поставил на застеленный липкой клеёнкой стол два стакана.

— Готовенько! — Юрик снял с печки старую чугунную сковороду, в которой шкворчала жареная картошка с луком и грибами.

За окном бытовки смеркалось, накрапывал мелкий дождик, внутри было тепло, под колбой керосиновой лампы теплился огонёк, освещающий тесное помещение. В углу громоздились бензопилы, топоры, на вешалке, прибитой к двери, висели грязные штормовки.

Мужчины устроились за столом, разлили в стаканы горячительное и с аппетитом принялись за еду. Ели из сковороды, черпая картошку алюминиевыми ложками. Юрка — простоватый паренёк, хлопнул себя по лбу, метнулся к грубо сколоченным нарам и вернулся с банкой квашеных огурцов, плотно уложенных в мутном рассоле.

— Мамка нагрузила, еле допёр от дороги, — пояснил он, выкладывая огурцы в эмалированную миску с отбитыми краями.

Василич задумчиво посмотрел в окно.

— Что загрустил-то? — спросил Юрик, предвкушая уютный вечер. — Через несколько дней вахта твоя закончится, домой поедешь, отдохнёшь, выспишься. А там и делянку сменим, здесь уже всё вырубили.

Василич вздохнул, отправил в рот очередную порцию картошки, без аппетита прожевал, сказал:

— Этот натюрморт напомнил мне одну историю.

— Какую? — глаза Юрика блеснули, он обожал слушать истории бывалого Василича.

— Не слишком она весёлая.

— Атмосфера как раз к меланхолии располагает, — серьёзно ответил парень.

Василич усмехнулся, но не стал спрашивать, откуда Юрик таких слов понабрался, мыслями он был уже в воспоминаниях.

— В девяностые мы с братом Славкой кражами промышляли, — начал мужчина, — по коллективным садам лазали, домишки хлипкие вскрывали, металлолом тыбзили. Да и вообще, что приглянется из скарба огородного, то и прикарманивали. Особо не осторожничали, но туда, где свет горел или голоса слышались, ясное дело, не совались. А ещё урожаем чужим не брезговали, матушка наша его на рынке продавала под видом своего. Нравилось ей это занятие. С утра грузила товар в сумку на колёсиках и на рынок тащила, клиентура у неё наработана была, товарки — языками почесать. К первому сентября из ворованных цветов мать такие букеты крутила, любой флорист позавидует!

— Ох, как моя бабуля таких воришек ненавидела! — с жаром воскликнул Юрик. — Однажды слив набрала два ведра, по стремянке туда-сюда лазила. С больными-то ногами! В саду сливы оставила, домой нести тяжело было, а утром мы пришли с ней ­— ни ягод, ни вёдер, ни стремянки! Я совсем пацаном был, но как же мне за бабулю обидно было!

Василич примолк, отвернулся к окну.

— Что стыдно? Ну ладно… Дело прошлое, — Юрик примирительно звякнул своим стаканом о стакан Василича, — что дальше-то было?

Дождь барабанил по крыше бытовки, в буржуйке потрескивали дрова, Василич отхлебнул водки.

— Не задумывались мы тогда о стыде, как работу воспринимали, — пожал он плечами. — Забрались мы однажды на участок, шукаем там по грядкам, и слышим: «Попались, черти!» Бошки поднимаем — дед над нами стоит, здоровый, выдергу держит. Славка за лодыжки его потянул, да повалил на спину, дед рухнул, я гвоздодёр у него выхватил, по голове с испугу огрел.

Юрик выпучил глаза, выдохнул:

— Убили?

Василич согласно кивнул.

— Не хотели, вышло так. С перепугу само собой произошло. Стоим над ним, ни живы, ни мертвы, репы чешем, что делать — не знаем. Решили тело в дом затащить, чтобы не сразу нашли. А он тяжёлый, зараза! Пока тащили, дождь начался, прямо ливень. Заволокли, дышим оба хрипло, тяжело, друг на друга глаза не поднимаем. Славка, говорит, мол, пойду одеяло поищу, прикрыть его. Зашёл, а в избушке поляна накрыта, вот как у нас с тобой: нажарил себе мужик картошки, водочку попивал и огурцы, точь в точь, как эти, на столе стояли, — Василич кивнул на закуску. — Мы вымокли до нитки, у меня аппетита, ясен пень, никакого не было, а брат к водяре потянулся, отхлебнул из горла, поморщился, огурцом закусил, мне бутылку протянул. Я тоже выпить решил. И хорошо пошло! Картошку подъели, банку опустошили.

Юрик брезгливо поморщился, Василич тоже.

— Домой собрались, выходим, а на пути хозяин лежит, на нас стеклянными зенками зыркает. Никто его одеялом так и не прикрыл. Лампочка тусклая под низким потолком на проводе висит, мигает, перегорит вот-вот. Я Славика тяну на выход, а он давай карманы покойного обшаривать. Там из интересного только три лотерейных билета были, братан их и прихватил. По дороге ещё выпили, домой явились вдрызг пьяные. Утром проспались, и так нам хреново обоим! Не потому, что башка трещит, хотя не без этого. Сидим тихо, разговоры не разговариваем, происшествие, не обсуждаем. — Василич хмыкнул, думая, что не совсем верное слово подобрал, но исправляться не стал. — Из хаты носу не кажем, опохмеляться даже не тянет! Каждую секунду ждём, что за нами с мигалками приедут. Но никто не приехал, ни через день, ни через два. То ли мужика того не сразу хватились, то ли не интересное это дело для родной милиции было, то ли на нас ничего не указывало. Хотя, я думаю, мы знатно там наследили.

Ложка звякнула о сковороду, Василич выпил, закусил картошкой, продолжил рассказ:

— Матушка нас запилила, старая песня: охламоны, на моей шее сидите, толку от вас, здоровых лбов, никакого. И на рынок ей хотелось, а торговать-то нечем, в сады нас теперь не загнать было. И тут мы про билеты вспомнили, ни на что не надеясь, тираж в газете проверили, и на дурака миллионерами стали! Не веришь?

— Почему это не верю?! — опьяневший Юрик даже немного возмутился. — И что вы с деньгами сделали?

— Славик сразу машину купил, девятку, а я — плащ кожаный, давно мечтал! От матери сначала скрыть хотели, что в лотерею выиграли, но сообразительности у неё в разы больше, чем у нас было, она сразу догадалась, что мы бабками разжились,

рассказать пришлось, что в лотерею выиграли. Она барыши у нас выцыганила, да припрятала, убедила нас, что с умом распоряжаться такими суммами нужно, не отсвечивать, а тратить потихоньку, но в своё удовольствие. И тут, Юрик, мистика началась, не иначе, решил нам дед мстить с того света.

Парень округлил глаза и придвинулся ближе. За окном сверкнула молния, Юрик ойкнул. Василич улыбнулся, похлопал напарника по руке и продолжил без лишней помпы:

— Купили мы тогда телевизор и видео магнитофон. Только включать начали, телевизор взорвался! Славке бороду опалило, комната одна в квартире полностью выгорела. А через несколько дней меня в подворотне шпана подкараулила, плащ мой отняли, да по мордасам от души настучали, — Василич покачал головой, как будто что-то вспоминая. — Стиральная машина новая потекла, соседей затопили, да ущерб матушка возмещать не захотела, обвинила сантехника, который машинку подключал, скандал на весь дом был. Люстру купили шикарную, с висюльками, прихреначили, а она упала и матери осколками все ноги посекла. А потом и вовсе беда пришла: Славка на машине своей разбился, насмерть.

— Вот в мистику я не верю, — покачал головой Юрик, забыв, как пару минут назад напугался молнии.

— А я поверил! Матушке говорю, мол, проклятые деньги пользуем, давай сожжём. Куда там! Вцепилась в бумажки, не отнять. Я тогда признался, откуда у нас билет тот лотерейный взялся, она и глазом не повела. Твердила, что деньги не отдаст, и всё тут! Разругались тогда в пух и прах, характер у неё скандальный был, да и я на взводе. Покричали, руками помахали, да спать легли. А утром меня менты разбудили.

— Ух ты! Как же они на тебя вышли? — поднял брови Юрик.

— Так мать сдала! — Василич постучал по лбу Юрика пальцем.

— А зачем ей это?

— Я свою половину денег требовать стал, попрекать её ненужным тратами, квартиру грозился делить, мол, семью завести хочу, а с тобой, мегерой старой, ни одна невестка не уживётся. А потом сдуру ляпнул, что я теперь душегуб матёрый.

— М-да, — почесал затылок Юрик, — угрожал, типа?

— Получается, так. Злой был. Потом следствие, приговор... Махнула она мне рукой на прощание, когда меня с руками за спиной скованными из зала суда выводили, и ни разу ни одной передачки я от неё не получил. Но не успела матушка богатством насладиться, умерла.

— Не иначе, проклятье настигло? — хихикнул Юрик.

— А то! — улыбнулся Василич. —Купила где-то из-под полы икру чёрную, наелась и отравилась. Палёный, видать, деликатес был. Или тухлый. И лежала она мёртвая, пока соседи на скверный запах не пожаловались. Хоронили матушку за счёт государства, а квартиру опечатали. Это я в тюрьме узнал, мне сообщили.

— Грустно было?

— А что же тут весёлого?

— Ну и чём всё закончилось?

— Этим и закончилось, — Василич зевнул.

— А деньги-то?

— Пока я сидел, деньги в труху превратились. Деноминация. Дефолт. Слышал о таком?

Юрик разочарованно вздохнул.

— Спокойной ночи! — сказал Василич, укладываясь спать.

— Слышь, Василич! А если бы деньги ценность сохранили, ты бы их сжёг?

— Нет, Юра, я бы их родне деда убитого отдал бы. Покаялся перед ними, в глаза бы посмотрел.

— А что тебе мешает покаяться-то? Обязательно для этого деньги иметь?

— С деньгами по-гусарски как-то, сразу, может, пинка не дадут, — рассудил Василич. — А мешает мне то, что не было у него никого. Даже на суд лишь парочка самых любопытных соседей явилась. Одинокий дед был, вот, как я сейчас. И погусарить не перед кем, и покаяться.

— А где семья его? — сна у Юрика не было ни в одном глазу.

— Сын погиб, жену схоронил, — Василич зевнул. — Его под номером схоронили, мать мою, и меня так же закопают, когда преставлюсь.

— Я тебя похороню, Василич! — с жаром пообещал Юрик.

— Спи, пацан! — Василич отвернулся к стене и укрылся с головой одеялом.