Кровь вампира

- Ты сыграешь для меня? – еле-слышно донёсся до меня её дрожащий протяжный голос, ставший почти неузнаваемым.

Разве ещё полгода назад мог я помыслить о том, что всё так изменится? Что небеса рая сменятся ледяным пламенем ада? Что моя возлюбленная, столь прекрасная, полная сил, вдруг заболеет, и ни один из ныне живущих врачей не сумеет ей помочь?

– Но сколько уже лет прошло с тех…

– Прошу. – прервала она меня и закашлялась так неистово, что мне стало не по себе.

Маргарита умирала. Уже много месяцев, казавшихся мне куда дольше, чем вся прежняя, столь долгая жизнь. Каждый день отчаяние приближающейся смерти гнало меня к учёным и ведьмам, каждый день я наблюдал за агонией возлюбленной, за тем, как проступают кости на её тощем теле.

И сколько бы я её ни уговаривал, она отказывалась пить мою кровь. Сколько бы ни умолял, она отворачивалась от моих ран, не желая обрекать себя на вечную вампирскую жизнь. Я не понимал её упрямства, но не решался подать кровь обманом, не решался предать её.

Как же я был наивен всего с дюжину лет назад! Я и впрямь надеялся, что блаженство сей любви продлится вечно! Теперь даже вспоминать о подобном смешно, хотя во мне ещё свежи те дни, когда мы с Маргаритой только познакомились, и началось всё красиво, с музыки – поистине потрясающего искусства.

Впервые с Маргаритой мы сблизились в кругу общих знакомых. Они часто приглашали домой гостей, и на одном из приёмов, по счастливому стечению обстоятельств, Маргарита играла на пианино как раз тогда, когда я перешагнул через порог. Хоть на подобных приёмах мы пересекались и прежде, но не обращали друг на друга особого внимания.

Теперь же меня поразила её игра. Пальцы юной девушки бегали по клавишам с удивительной быстротой, чёткостью и проникновенностью, недоступной большинству из тех, кто даже долгие годы оттачивает это искусство. Пряди, редко выбившиеся из пучка Маргариты, и серьги в её ушах вторяли покачиваниям её головы, а брови сосредоточенно и мило тянулись друг другу навстречу.

Когда девушка опустила руки себе на колени и встала из-за инструмента, лишь несколько преданных слушателей ей зааплодировали. Многим же до подобного не было никакого дела. Они увлечённо переговаривались о насущных проблемах и кокетничали. Да и мало ли аристократов балуется игрой? Какая разница, насколько они в этом деле искусны?

Но даже той горстке, что внимали её нотам, Маргарита была благодарна. Она с изяществом и лёгкой улыбкой склонила голову, а я посмотрел на девушку, которую прежде не замечал, совсем иным взором. Красота её игры перенеслась на её внешность, прежде казавшуюся хоть и привлекательной, но не цепляющей. Теперь же её светло-карие, слегка зелёные глаза, светящиеся от удовольствия, напомнили мне о светлых летних деньках. Тонкая шея, острый нос и мягкое лицо, обрамлённое русыми волосами – всё это казалось таким правильным и элегантным, что я не мог себя простить за прежнюю глупость.

Мне захотелось впечатлить Маргариту, показать, как высоко я оценил её игру, и, как только она немного отошла, я ловко проскользнул к инструменту. На сей раз уже мои пальцы поскакали по пианино, ища новые звучания в известных и понятных произведениях. Краем глаза я заметил, что девушка остановилась, и теперь уже она проявляла любопытство к моей персоне. Правда, вскоре, заметив мою старательность и желание впечатлить её так же сильно, как она впечатлила меня, Маргарита слегка рассмеялась и, не желая смущать меня, прикрыла раскрасневшееся лицо веером.

А после между нами началось целое соревнование. Мы поочерёдно садились за пианино, играя так виртуозно и быстро, как только могли. Некоторые, проходя мимо, бросали на нас косые взгляды, наверняка считая наше поведение неприличным, но нам было плевать. Уже тогда, меняясь местами, мы невзначай дотрагивались друг до друга и с вызовом смотрели в глаза. Пожалуй, если бы у меня спросили, в какой день своей долгой жизни я бы вернулся, то не раздумывая назвал бы этот.

Уже позже, когда я женился на Маргарите, когда она переехала ко мне в особняк, я перестал играть. Музыка мне нравилась, но не столь сильно, как она нравилась ей. Я бы даже сказал, что музыка была настоящей страстью Маргариты, единственным, чему она хотела посвятить себя. Даже жаль, что без меня она смогла бы прожить, а без музыки – нет, но винить я её не могу. К тому же это вовсе не значит, что она меня не любила, вовсе нет. Любила, и ещё как. Всегда первому играла произведения, что сочинила, и не оттолкнула, когда я признался, что вампир, а только утвердилась в своём желании выйти за меня, если я сам буду готов к тому, что она вампиром не станет. Ей нравилось быть человеком, и вечной жизни, даже со мной, она бы не выдержала. Да и не хотелось ей пить кровь: ни человеческую, ни животную.

Меня это ничуть не смутило, хоть в глубине души я и надеялся, что она поменяет своё мнение, а позже, когда понял, что не сумею её уговорить, стал думать, что убью себя, как только она умрёт. Вот только сейчас понимаю, что не решусь.

Болезнь стала для Маргариты ударом. Не только из-за молодости, но и из-за того, что её руки ослабли. Пять долгих, мучительных месяцев она провела без музыки, и сейчас пожелала умереть под звуки любимого инструмента.

Разве мог я ей отказать?

Медленно, нерешительно, словно пытаясь оттянуть мгновение смерти, я подошёл к пианино и заиграл. Поначалу с непривычки слегка неловко, потом всё увереннее. Я играл и играл, мелодия лилась, и я боялся остановиться, боялся посмотреть, жива ли она.

Наконец я повернулся. Маргарита, недвижимая и мёртвая, лежала с лёгкой улыбкой, навсегда застывшей на устах. Я подошёл к ней, коснулся носа и щёк, а потом опустился возле возлюбленной на колени и вонзился клыками ей в шею. В исступлении и беспамятстве я вытянул из неё всё до самой последней капли. Мне хотелось, чтобы в эту минуту Маргарита принадлежала мне полностью, чтобы она искупила своей кровью мои страдания из-за смерти, которой могла избежать.

Тело девушки иссохло, превратилось в мумию, и я, в порыве отчаяния, схватил со стены серебряный кинжал и, порезав свою ладонь, поднёс её к губам Маргариты. И на что я надеялся? На то, что она, оживя, простит мне предательство? На то, что останется со мной навеки? Но так хотелось, чтобы она просто была жива, чтобы бродила по земле так же, как брожу я, чтобы, пусть и ненавидя меня, она смеялась с чужих шуток и играла на пианино столь же прекрасно, как прежде.

И всё же, когда капля крови с моей ладони почти окропила губы возлюбленной, я одёрнул руку. Нет, я не мог предать её сейчас, в такой момент. Она доверилась мне, провела со мной, а не с кем-то другим последние минуты краткой жизни, именно я сыграл для неё последнюю мелодию. Я не мог, просто не мог так с ней поступить.

И тогда я, обессилевший, сполз на пол. Я не знал, что ещё умел плакать, но тогда я зарыдал навзрыд. Истошно, хрипя, я молился Господу, которого так презирал, я взывал ко всем языческим богам, каких знал, к природе, к свету, лишь бы они позаботились о Марго по ту сторону, где-то там, где-то далеко от меня.

И слёзы омывали пол и моё лицо до тех пор, пока рана на моей руке не зажила, а тело возлюбленной окончательно не остыло. Теперь уже точно ничего нельзя было сделать. Она покинула меня безвозвратно.