Круг Ура

(~3500 год до н.э. Поселение Урук, Южная Месопотамия)

День клонился к вечеру, но жар раскаленной земли Междуречья еще не спал. Воздух над глинобитными стенами поселения, прижавшегося к мутным, желтоватым водам Бурануна – так называли они великую реку, дарующую жизнь и несущую гибель – вибрировал от зноя и гудения мириадов мошек. Ур-Намму сидел в тени навеса из тростника, пристроенного к его небольшому дому, и его руки, покрытые подсыхающей глиной, привычно творили чудо. Под его пальцами бесформенный ком влажной земли на тяжелом, медленно вращающемся каменном круге обретал форму – вытягивался, округлялся, превращался в высокий кувшин для воды, гладкий и совершенный.

Круг. Этот простой, но таинственный механизм был центром его мира, его ремесла. Он помнил, как еще мальчишкой наблюдал за отцом, таким же гончаром, как тот терпеливо, шаг за шагом, создавал из грязи и воды сосуды, необходимые для жизни – для хранения зерна, масла, пива, для подношений в храм великого Энлиля, Владыки Ветра, чей дом-гора, ступенчатый зиккурат, недостроенной громадой возвышался над плоскими крышами поселения. Отец крутил свой круг рукой, медленно и тяжело. Ур-Намму усовершенствовал его – сделал тяжелее, устойчивее, приспособил для вращения ногой, освободив обе руки для работы с глиной. Теперь круг вращался быстрее, ровнее, и глина поддавалась ему охотнее, словно покоряясь не только рукам мастера, но и магии самого движения.

Ему было за тридцать циклов жатвы. Возраст, когда плечи начинают ныть от долгой работы, когда спина устает быстрее, а молодые охотники и воины смотрят на тебя со снисходительным уважением – как на мастера своего дела, но уже не ровню им в силе и ловкости. Ур-Намму чувствовал это. Чувствовал, как тело его, некогда крепкое и выносливое, начинает подводить. Но разум… разум его был острее, чем когда-либо. Годы, проведенные за гончарным кругом, научили его не только чувствовать глину, но и наблюдать. Наблюдать за миром вокруг, за его ритмами, его скрытыми закономерностями.

Он видел, как женщины несут тяжелые кувшины с водой от реки, сгибаясь под их тяжестью. Видел, как мужчины тащат на волокушах из просмоленных шкур или связанных бревен мешки с ячменем с полей, надрывая жилы. Видел, как строители зиккурата, храма Энлиля, что должен был умилостивить грозного бога и защитить их от его гнева – разрушительных наводнений и пыльных бурь – с трудом перекатывают огромные просмоленные кедровые бревна, привезенные издалека, или таскают бесконечные ряды сырцовых кирпичей, обжигающих руки на солнце. Все это было *тяжело*. Мир был полон тяжести, сопротивления. Труд был проклятием и благословением, угодным богам, но изнуряющим людей.

А его круг… он вращался легко. Подчиняясь его воле, он нес на себе тяжесть глины без видимых усилий. В самом этом вращении была какая-то магия, отличная от той, что бормотали жрецы в храме, принося в жертву ягнят и возливая пиво перед статуями богов. Магия движения.

Эта мысль зародилась давно, как крошечное семя, упавшее в плодородную почву его разума. Он видел, как дети играют во дворе – катают по пыли небольшие, неровно слепленные глиняные диски. Диски катились, иногда далеко, иногда – падая почти сразу. Он видел, как круглые камни, принесенные рекой во время разлива, легко скатываются по склону берега. Видел финики, падающие с высокой пальмы у храма Инанны, Богини Любви и Войны, – они тоже катились, подпрыгивая на неровностях земли.

Круглое… катится. Эта простая истина, очевидная для ребенка, играющего с диском, для Ур-Намму стала откровением. А что, если?.. Что, если взять его гончарный круг, положить набок и попробовать что-то на нем… покатить? Нет, глупость. Круг тяжелый, каменный. Но сама идея… идея использования вращения не для создания формы, а для перемещения тяжести… она не отпускала его.

Он начал свои эксперименты тайно, по ночам, когда Нин-Агал и дети уже спали, а поселение погружалось в тишину, нарушаемую лишь лаем собак да плеском воды в оросительных каналах. Его мастерская – небольшой навес из тростника и глины – становилась его святилищем, местом запретных мыслей и неуклюжих попыток.

Сначала он пробовал лепить из глины цельные диски, побольше и покрепче, чем детские игрушки. Обжигал их в своей печи до звона. Но они были хрупкими, ломались от малейшего удара или неровности. К тому же, как заставить их катиться прямо? Как соединить их вместе?

Он обратился к дереву. Тамариск, ива, тростник – то, что росло по берегам реки. Дерево было прочнее глины, но обрабатывать его было сложнее. Его инструменты – кремневые ножи, скребки из обсидиана, медное шило (большая ценность, выменянная на три лучших кувшина у заезжего торговца) – с трудом справлялись с твердыми волокнами. Он часами вырезал диски, пытаясь сделать их идеально круглыми, гладкими. Но дерево трескалось, коробилось при сушке.

Он пытался приладить диски к прямой палке. Но как? Просверлить отверстие в центре диска было почти невозможно его инструментами. Если привязывать палку сверху или снизу – диск не вращался. Если привязывать палку сбоку к двум дискам – вся конструкция шаталась и разваливалась.

Нин-Агал начала замечать его ночные бдения. «Ты снова сидишь до рассвета, Ур-Намму, – говорила она утром, ставя перед ним миску с ячменной кашей. – Руки твои в занозах, а глаза красные. Горшков для нового урожая нужно много, а ты… ты словно дух реки в тебя вселился, все крутишь что-то бесполезное». Ее голос был мягким, но в нем слышался упрек. Она была хорошей женой, верной и работящей, родила ему троих детей – двух сыновей и дочь. Она чтила богов, поддерживала огонь в очаге и порядок в доме. И она не понимала, зачем ее муж, уважаемый мастер, тратит силы на пустые забавы, когда община нуждается в его ремесле.

Старший сын, Эн-Меркар, уже почти мужчина, сильный и ловкий, мечтающий стать стражником при храме Энлиля или прославиться на охоте, был еще более резок. «Отец, снова ты возишься со своими деревяшками! – бросил он однажды, вернувшись с неудачной охоты на диких ослов. – Соседи смеются! Говорят, гончар Ур-Намму тронулся умом на старости лет! Почему ты не делаешь то, что должен? Почему не лепишь горшки, как все наши предки?»

«Это не деревяшки, сын, – пытался объяснить Ур-Намму, показывая ему очередной, чуть более ровный деревянный диск. – Это… движение. Легкость. Представь, если бы мы могли катить тяжелые камни для храма или мешки с зерном так же легко, как катится этот круг…»

Эн-Меркар фыркнул. «Катить камни? Боги дали нам сильные руки и спины, чтобы носить тяжести! А твои кругляши ломаются от первого же камня на дороге! Займись делом, отец, не гневи Энлиля своими глупостями!» Он развернулся и ушел, хлопнув тростниковой циновкой, заменявшей дверь.

Слова сына ранили, но не остановили Ур-Намму. Неужели они не видят? Неужели тяжелый, изнурительный труд – это единственное, что угодно богам? Разве Энки, премудрый бог воды и ремесел, не дал людям разум, чтобы облегчить их ношу? Разве сама река не катит свои воды легко и свободно?

Он продолжал свои поиски. Он стал внимательнее изучать другие вращающиеся предметы. Жернова, которыми женщины растирали зерно – тяжелые каменные круги, вращающиеся на центральном штыре. Вот оно! Не нужно крепить палку к самому колесу! Нужно сделать отверстие в колесе и надеть его на неподвижную ось! Или наоборот? Два колеса, намертво прикрепленные к оси, и вся эта конструкция вращается вместе…

Он начал вырезать новые диски, пытаясь проделать в центре ровное отверстие. Кремневое сверло крошилось, медное шило гнулось. Он пробовал выжигать отверстие раскаленным металлическим прутом (рискуя навлечь гнев кузнецов, если те узнают о растрате драгоценного огня). Наконец, после многих неудач, ему удалось сделать два относительно ровных деревянных диска с отверстиями посередине и гладкую, прочную палку-ось из акации.

Он надел диски на ось. Они вращались! Неровно, со скрипом, цепляясь за неотесанную ось, но вращались! Он почувствовал азарт первооткрывателя. Он сделал это!

Но как закрепить колеса, чтобы они не слетали с оси? Как уменьшить трение? Как прикрепить к этой оси то, что нужно везти? Вопросов было больше, чем ответов.

Он сидел в своей мастерской поздно ночью, глядя на свое неуклюжее творение – два деревянных диска на палке. Снаружи доносились приглушенные звуки ночного поселения – плач ребенка, вой шакала вдали, мерный стук сторожевой колотушки у храма. Мир жил своей обычной жизнью, подчиняясь воле богов и сменам времен года. А он, Ур-Намму, сидел здесь с этой странной вещью, которая никому не была нужна, которую никто не понимал. Был ли он безумцем, как считал его сын? Или гением, коснувшимся тайны, которую еще не время было открывать?

Он посмотрел на свои руки – руки гончара, привыкшие к податливой глине. Создавать из ничего – это он умел. Но создать то, чего мир еще не видел, заставить круглое катиться по прямой, подчинить вращение воле человека… это было нечто иное. Это было похоже на вызов самим богам. И он не знал, чем обернется этот вызов – благословением или проклятием. Но он чувствовал – он не сможет остановиться. Идея уже покатилась, как камень с горы, и ее было не удержать.