Крылья под Горой

Торк Храдарн проснулся от знакомого гула. Он никогда не заводил будильник — вибрация, пронизывающая каменные стены их дома, всегда будила его ровно за час до начала смены. Сначала лёгкая дрожь в стене, к которой была прислонена кровать, затем нарастающий гулкий грохот, когда в глубинах города просыпались гигантские паровые молоты и насосы. Он лежал с закрытыми глазами, слушая, как шум встраивается в ритм его собственного сердца. Это был пульс Крагенхольда, и для Торка он был таким же естественным, как тишина.

Дом, переоборудованный из старой родовой кузни, стоял почти у самого края насосного канала. Стены из потемневшего от времени и копоти камня были непропорционально толстыми, а низкие, массивные своды потолка напоминали о том, что когда-то здесь пылал горн. Семье пришлось продать просторное жилище на втором ярусе много лет назад, но отец сумел сохранить здесь уют. Воздух пах старым деревом, воском для мебели и едва уловимым, въевшимся в камень запахом угля и раскалённого металла — призраком былого ремесла.

Спустившись в небольшую гостиную-столовую, Торк застал мать за столом, разбирающей стопку пожелтевших чертежей. Свет газовой лампы отбрасывал тёплые блики на её седеющие, туго заплетённые косы.

— Смена ночная? — спросила она, не отрывая взгляда от сложной схемы вентиляционной шахты.

— Ночная, — Торк подошёл к очагу, где в чугунном котелке подогревалась овсяная каша. — На «Нижней Помпе». Опять вибрация пошла.

— Будь аккуратнее с этими древними механизмами, — её голос был ровным, но в нём слышалась привычная тревога. — В прошлый раз ты вернулся с вывихнутым плечом.

— В прошлый раз я полез вытаскивать застрявшего практиканта, а не чинил механизм, — усмехнулся он, накладывая себе кашу в миску.

— Всё равно. Техника не прощает ошибок.

Он кивнул, зная, что спорить бесполезно. Мать, как и все в их роду, относилась к машинам с уважением, граничащим с суеверным страхом. Возможно, сказывалась кровь архивариусов и чертёжников, предпочитавших точность линий ярости металла.

Позавтракав, Торк надел свой прорезиненный плащ-накидку — без неё на первом ярусе было не обойтись — и вышел на улицу.

И тут его, как всегда, накрыло волной звуков, запахов и ощущений. Первый ярус предстал перед ним во всей своей подавляющей мощи. Слева, в десятке шагов, медленно, как исполинская змея, извивался насосный канал. Его воды, тёмные и маслянистые, с шипением уходили в чрево дренажных туннелей, и от них тянуло ледяным, промозглым сквозняком. Сводчатый потолок, уходящий ввысь на добрые пятьдесят метров, был скрыт в полумраке, и лишь кое-где на несущих балках мигали сигнальные огни — тусклые красные точки, предупреждающие дирижабли о препятствии. Сам воздух был густым и тяжёлым, пах остывшим металлом, угольной пылью и вечной сыростью. Он не просто заполнял лёгкие — он давил, впитываясь в одежду, кожу и волосы, становясь частью самого существа.

Он шёл по главной артерии яруса — Шахтной улице. Под ногами влажно шлёпали по камню кожаные ботинки. Свет газовых рожков, заправленных дешёвым шахтным газом, отбрасывал на стены прыгающие тени, превращая прохожих в мимолётные силуэты сородичей, спешащих по своим делам. Где-то впереди, за поворотом, шипел пар из прорванного клапана, а с потолка, с конденсационных труб, капала вода, её ритмичные удары о металлические защитные лотки сливались в монотонную барабанную дробь, отбивающую такт жизни яруса. Из вентиляционных решёток в стенах вырывались клубы отработанного пара, создавая призрачные, быстро тающие фигуры. Время от времени мимо, грохоча колёсами по рельсам, пролетал грузовой локомобиль, гружённый рудой, и тогда приходилось прижиматься к стене, чтобы не быть обрызганным грязной жижей с мостовой. Этот постоянный, многослойный шум — гул машин, шипение пара, скрежет металла, приглушённые голоса — был языком первого яруса, и Торк понимал его с детства, умея выделить из этого хаоса малейший звук неисправности.

Его путь лежал в «Рудную кружку». Перед сменой он всегда заходил к дяде — это был своего рода ритуал, позволяющий мысленно отрешиться от дома и настроиться на работу.

Таверна, которую содержал его дядя Боррим, располагалась в бывшей инструментальной кладовой, и её стены всё ещё хранили следы былого назначения — тёмные пятна масла на камне, следы от снятых полок, вентиляционную решётку, из которой теперь веяло ароматом тушёной похлёбки и тёмного пива.

Открыв тяжелую дверь, обитую медью, Торк на мгновение остановился на пороге. Звуковая палитра сменилась: всепроникающий гул уступил место гомону голосов, звону кружек, густому потрескиванию дров в камине. Воздух здесь пах дрожжами, жареным ячменём и дымом — не едким промышленным, а древесным, почти домашним. Заведение было наполнено сородичами примерно на две трети — не пусто, но и не яблоку упасть. Видны были все типичные обитатели первого яруса: рабочие в промасленных комбинезонах, инженеры в более опрятных, но потрёпанных куртках, несколько одиноких стариков, уставленно смотревших в свои кружки.

Дядя Боррим, коренастый дворф с седой, тщательно ухоженной бородой, перехваченной медным обручем, стоял за стойкой, о чём-то оживлённо беседуя с постоянным посетителем. Увидев племянника, он прервался, кивнул ему и жестом показал на свободный столик в углу, под самой стеной, где висела старая, потемневшая от времени копоть и лака, кованая табличка с символом их клана — молотом над кольцом света.

Торк протиснулся между скамейками, кивая знакомым, и опустился на деревянное сиденье с лёгким стоном облегчения. Через минуту к нему подошёл Боррим, поставив на стол кружку тёмного пива без лишних вопросов.

— Выглядишь так, будто целый день таскал вагонетки с углём в гору, — заметил дядя, снимая со лба капли пота тыльной стороной ладони. — Опять эти турбины?

— Турбины, — Торк с благодарностью сделал первый глоток. Горечь хмеля приятно щекотала горло. — Старая беда. Вибрация нарастает, будто внутри у них камни перекатываются. Завтра придётся разбирать, менять подшипники. Опять бригаду на сутки ставить, пока будем возиться.

— Никогда не понимал твою любовь к этим шипящим чудовищам, — покачал головой Боррим, окидывая взглядом своё заведение. — Я вот своё отстоял у горна, хватило. Лучше уж я тут, в тепле, сородичей кормлю. По крайний мере, в лицо всем вижу. Знаю, кто чем дышит. А твои турбины... они тебе спасибо не скажут.

— Кому-то же надо, чтобы у тебя тут свет был и воздух, дядя, — усмехнулся Торк, делая следующий глоток. — А то все твои посетители повышаются, как свечки.

— Ладно, не спорю, — Боррим махнул рукой, но в глазах мелькнула усмешка. — Как дома? Отец с матерью?

— Отец ещё на смене, у термальных сводов. Говорил, что какой-то клапан подтекает, будут герметизировать. Мать чертежи какие-то допоздна правит. Для гильдии картографов, кажется. Говорила, не ждать её к ужину.

В это время к их столику подошёл знакомый механик с насосной станции, Генрик. Его лицо и руки были испачканы засохшим машинным маслом, а в глазах читалась усталость после долгой смены.

— Торк, как раз тебя ищу! — Генрик тяжело опустился на скамью рядом, отчего та жалобно заскрипела. — Слушай, у нас на седьмом канале опять заклинило задвижку. Та, что в прошлый месяц ставили. Опять брак, я уверен! Не подскажешь, у кого на втором ярусе можно нормальную, старую, сделать? Чтобы лет на двадцать хватило? Новые — одно разочарование, два месяца — и уже люфт или трещина.

Торк задумался на секунду, попивая пиво. Он мысленно перебрал знакомых мастеров, отсеивая тех, кто гнался за количеством, а не качеством.

— Сходи к Орсику, в мастерскую «Медный молот». Скажи, что от меня. Он хоть и ворчун, но сделает так, что твои правнуки её не сломают. Только не торопи его и не спорь по цене. Его работа того стоит.

— Спасибо, Торк, выручил! — лицо Генрика просветлело, будто с него сняли тяжёлую ношу. — Обязательно зайду к нему завтра. Как там твой брат, на четвёртом? Всё ещё с этими паровыми пушками возится?

— Да, — кивнул Торк. — Говорил, на следующей неделе опять испытания. Обещает, что на этот раз стены не трястись будут. Говорит, нашли способ гасить отдачу.

— Хорошо, если так, — фыркнул Генрик, поднимаясь. — А то в прошлый раз я думал, своды рухнут. Прямо тут, в кружке, пена с пива по столу ходила ходуном. Ладно, побежал, смена через полчаса. Спасибо за совет!

Он удалился, направляясь к выходу, а Торк снова остался наедине с кружкой. Он откинулся на спинку стула, слушая общий гул голосов. Кто-то громко жаловался на новые нормы выработки, введённые гильдией, кто-то с упоением рассказывал соседям о том, что у жены родился сын, а кто-то просто молча пил, уставясь в стену, — вероятно, пытаясь забыть о вчерашнем обвале в забойе. Здесь, среди этого шума, тепла и запаха еды, суровый мир первого яруса ненадолго отступал, давая передышку, возвращая ощущение, что ты не просто винтик в гигантской машине, а часть общины, частица целого.

Он допил пиво до дна, поставил пустую кружку на стол, оставив рядом несколько медных монет, и, кивнув на прощание дяде, который снова был поглощён беседой за стойкой, вышел обратно в объятия гулких подземных галерей. Дверь закрылась, и влажный холод снова обволок его, пробираясь под одежду. Предстояла долгая ночь.

Отлично. Продолжаем и завершаем первую главу.

---

Глава 1. Низ и шум. Часть 2

Дорога до «Нижней Помпы» заняла не больше двадцати минут, но с каждым шагом вглубь промышленного сектора мир менялся. Шахтная улица сменилась узким, задымлённым проходом между высокими глухими стенами фабричных цехов. Гул стал плотнее, обретая низкие, давящие частоты, которые отзывались не в ушах, а где-то в глубине грудной клетки. Воздух наполнился кисловатым запахом перегретого масла и раскалённого металла, который обжигал ноздри.

Станция «Нижняя Помпа» была сердцем водоотведения всего их сектора. Торк толкнул массивную чугунную дверь, и его встретил знакомый грохот, многократно усиленный акустикой высокого сводчатого зала. Огромное круглое помещение уходило вверх в сумрак, где на ржавых балках гнездились стаи бледных, слепых ящериц, питавшихся насекомыми из вечной сырости. В центре, уходя вниз, в бетонный колодец, стояла главная турбина — древний, но могучий агрегат, лопасти которого, вращаясь, гнали тысячи тонн воды в нижние дренажные туннели. Пол под ногами отдавал постоянной, мелкой дрожью.

Смена началась привычно. Торк принял дежурство у сонного механика, пробежался глазами по журналу, где были отмечены привычные «болячки» агрегата, и начал обход. Он прикладывал ладонь к узлам крепления, чувствуя биение машины, как лекарь чувствует пульс пациента. Он прислушивался к гулу, отсекая привычные шумы от посторонних. Всё было как всегда, кроме одного — та самая вибрация, о которой он говорил дяде, чувствовалась всё отчётливее. Она была не в такт основному вращению, а шла отдельной, рвущейся дрожью, будто внутри механизма что-то разболталось и вот-вот сорвётся с ума.

— Опять подшипник, — пробормотал Торк, подходя к аварийному щиту. — Держись, старушка, ещё немного.

Он отдал команду дежурной бригаде на плановое снижение оборотов для диагностики. Механики, привыкшие к его сдержанным и точным распоряжениям, молча засуетились. Начались привычные процедуры: замеры, простукивания, проверка манометров. Торк склонился над вибрирующим корпусом, пытаясь на слух определить очаг проблемы. И в этот момент, когда его сознание было полностью сосредоточено на звуке, его взгляд, блуждавший по поверхности металла, упал на место стыка двух литых пластин. И он это увидел.

Не просто сломанный металл или отсвет пламени. Над едва заметной трещинкой танцевало слабое, едва уловимое мерцание. Оно было похоже на теплое дрожание воздуха над раскалённым углём, но при этом состояло из мириадов крошечных искр, которые то вспыхивали, то гасли. Это не было похоже ни на что, с чем он сталкивался в своей практике. Это было то самое смутное свечение на периферии зрения, семейный призрак, который преследовал его с детства и который все в роду считали игрой воображения, жалким отголоском утраченного дара.

Он хотел отмахнуться от видения, списать его на усталость и напряжение, но не смог. Свечение было слишком явным, слишком реальным. И в этот самый миг раздался оглушительный металлический треск, прорвавшийся сквозь общий грохот.

Одна из лопаток крыльчатки, подкошенная усталостью металла, отломилась и, задевая соседние, вызвала цепную реакцию. Турбину начало рвать изнутри. Послышались крики, кто-то бросился к главному клапану, чтобы остановить подачу воды.

— Не успеем! Гасим пар! Подачу — к нулю! — скомандовал Торк, его голос, жёсткий и властный, пробился сквозь нарастающий рёв, но в нём не было паники, только холодная, отточенная концентрация.

И тут сработала не только профессиональная интуиция, но и что-то более древнее, сросшееся с его кровью, — инстинкт кузнеца-маготехника. Он не думал, он действовал. Рядом, на аварийной стойке, лежал толстый стальной штырь для «холодной» проковки деформированных элементов. Рядом висела переносная газовая горелка.

— Огонь! Сюда! — крикнул Торк, хватая штырь и горелку.

Дежурный механик, не раздумывая, поднес факел. Синее пламя с шипением ударило в конец штыря. Торк не дожидался, пока сталь раскалится докрасна — времени не было. Он видел, как мерцающие частицы у края трещины начали рассеиваться, словно дым. Это было сейчас или никогда.

Он с силой вдавил едва покрасневший конец штыря в место надлома. Это было грубым нарушением всех протоколов, актом отчаяния. Но он делал это, глядя не на металл, а на танец тех самых частиц, волевым усилием пытаясь их удержать, вернуть, соединить.

И произошло необъяснимое. Мерцание у краёв трещины ожило, сгустилось и, словно притянутое магнитом, вплелось в структуру металла. Раздался негромкий, высокий звон, похожий на удар по хрустальному колоколу, — звук, не принадлежащий этому миру пара и железа. Свечение погасло, а на месте чудовищной трещины остался лишь тёмный, почти чёрный шов, гладкий и монолитный, будто его выковали за один удар. Штырь, который Торк держал в руке, намертво приварился к корпусу, став частью импровизированной заплаты.

Вихрь остановился. Грохот стих, сменившись шипением пара и тяжёлым, прерывистым дыханием механиков. Все смотрели на Торка с немым вопросом, смешанным с суеверным страхом. Турбина, которую должно было разорвать, стояла. Целая.

Торк медленно разжал пальцы, державшие штырь. Рука дрожала от перенапряжения. Он смотрел на загадочный шов, а в ушах у него стояла оглушительная тишина, громче любого гула. Он не понимал, что только что сделал. Но он знал точно — это не было его мастерством. Это было что-то другое. Что-то настоящее.

Он повернулся к бригаде, его лицо было невозмутимым, как всегда, маской, скрывающей бурю внутри.

— Временная мера. Включайте аварийные насосы, осушаем колодец. Завтра — полный разбор и замена крыльчатки.

Они закивали и бросились выполнять приказы, удивлённые, но успокоенные его привычной уверенностью. Чрезвычайная ситуация была позади, и это было главным.

Торк же остался стоять перед турбиной. Он провёл ладонью по месту ремонта. Металл был на ощупь обычным, чуть шероховатым, но холодным — странно холодным для только что работавшего механизма. Внутри него всё кричало. В памяти чётко горела картина: трещина, танец искр и тот самый хрустальный звон. Случайность? Совпадение? Или то, во что его род верил тысячи лет, но во что уже никто не смел надеяться?

Оставшуюся часть смены он работал на автомате, отдавая команды, проверяя работу аварийных систем. Но мысли его были далеко. Он ловил себя на том, что его взгляд снова и снова возвращается к тому самому месту, ища хоть намёка на свечение. Но ничего не было. Только холодный, спасённый им металл.

Когда смена наконец закончилась и он вышел на пустынную в этот час Шахтную улицу, чувство опустошения сменилось странным, нарастающим возбуждением. Усталость как рукой сняло. Он шёл, не чувствуя под ногами камня, не слыша привычного гула. Весь мир словно отступил на второй план, уступив место одной-единственной мысли, которая крутилась в голове, набирая силу.

Это было началом. Началом чего-то огромного. Началом, которое он, Торк Храдарн, последний смотритель турбин с первого яруса, должен был не просто понять. Он должен был это повторить.