Ксюша

Фома спускался с поросшей джунглями горы по дороге, ведущей к символическим воротам города Патонг – ажурному мосту через мелкую речушку. Эта невзрачная речка, сразу за переправой, однако, гордо впадала прямо в огромный океан. На ходу он подсчитывал в уме, разглаживал и раскладывал в кучки по номиналу, розовые и зеленые купюры, оставшиеся в его карманах после кормления слона, привязанного к столбу на пересечении лениво тянущейся в город трассы и тропы, бодро подбегавшей к ней от пляжа Три Транг.

По мере спуска с горы, белый южный город все более погружался в роскошные кроны огромных деревьев, населенных черными белками. Внизу, причесывая бухту, ветер гнал к пляжу ряды пушистых волн. На одном из округлых колен шоссе, к обочине, перед Фомой подвалил мопед с седоком в салатовом шлеме. Заглушив мотор и откинув забрало, девушка осведомилась по-русски:

- Русский?

- Русский, – сказал Фома, обрадовавшись приятному тембру голоса незнакомки, с первого звука сулившего незабываемую постель, а когда она сняла шлем, и оказалась крашеной в рыжую блондинкой, Фома понял, что влип.

Они познакомились. Девушку звали Ксюша. Прямо здесь, у дороги, она рассказала ему о том, как за драку с немецким туристом в баре, полиция отобрала у нее паспорт, о том, что теперь, без документов, она не может получать денежные переводы от друзей из-за границы, и поэтому денег у нее нет, что дом ее, стоявший под горой с «сидящим Буддой», сметен недавним оползнем… Она сказала Фоме, что теперь катает на своем скутере русских туристов по острову, а те, в благодарность и из милосердия, кормят ее.

Фома не поверил ни единому ее слову, к тому же гиды предупреждали его о русских клофелинщицах. Он сел на заднее сиденье ее скутера и, когда она запустила мотор, плотно прижался к ней, сидевшей спереди, обняв ее тонкое тело под крепкой грудью.

Куда едем? – прокричала Ксюша сквозь рокот машины.

Кормить тебя, из милосердия! – крикнул Фома под ее шлем.

В ресторане с видом на пляж Патонга она заказала что-то мясное с овощами и ром. Фома заказал ром.

Ксюша аккуратно ела, грамотно пользуясь приборами и салфеткой. Хмелея, Фома впитывал ее, насыщающуюся и хмелеющую.

Она рассказывала о себе, раньше жившей в Москве, а теперь, давно обитающей здесь, о работе с недвижимостью для русских эмигрантов, о муже, осевшем в соседнем Вьетнаме и о своем взрывном темпераменте, усложняющем ее жизнь и наполняющем ее приключениями.

Своими манерами и повадками она напомнила ему одну его давнюю зазнобу, и он подумал, что если их сексуальные поведения одинаковы, то ночь действительно удастся.

Фома все больше не верил ее откровениям, всем, кроме характеристики темперамента. Пропитываясь ромом, она буквально начинала искриться.

Они ехали к его отелю по еще не перекрытой для ночных гуляний Бангла Роуд, и Фома «незаметно» трогал Ксюшину грудь, осязая ее смех. Однако мысль о том, что она может быть клофелинщицей то и дело всплывала и портила вечер. Ксюша припарковалась на стоянке отеля, и то, что она не пряталась от камер на парковке и ресепшене, успокоило Фому.

Бутылка водки и палка самой сухой копченой колбасы – вот непременные талисманы Фомы в любом его путешествии. Эти дары далекой Родины и еще гроздь местных коротких и пузатых бананов украсили стихийную скатерть из афиши завтрашнего матча по тайскому боксу, постеленную прямо на двуспальной кровати, занимавшей две трети номера Фомы.

Даже звук Ксюшиного оргазма был похож на звук Светкиного, на голос оргазма той, которая в прошлой жизни, ненадолго, составила мужское счастье Фомы.

В душ первой пошла Ксюша. Фома вынул из сейфа ворох русских, американских и тайских купюр и, пересчитав их, вернул в ящик сумму, достаточную лишь для покупки пива в аэропорту. Хрусткий груз он распределил по карманам шорт и вернулся в постель.

Он вновь задумался о том, как сильно юная Ксю напоминает ему, теперь уже «пожилую», Светку, о том, что эта девочка не уронила, но даже приподняла качественную планку фирменных навыков, приобретенных ею в том метафизическом заведении, прививающем превосходное сексуальное воспитание, в котором обе его любовницы когда-то, по очереди, были выпестованы одним опытным педагогом.

Уже за полночь они пошли гулять на набережную индийского океана. На перекрытой для транспорта Бангла Роуд гудело разноязыкое столпотворение.

Передавая друг другу бутылку рома, Фома и Ксюша двигались вдоль пляжной косы. В конце песчаного поля пришла идея памятной закладки. Они купили бутылку рома, и, перейдя мост над гордой речкой, зарыли сосуд в джунглях, охраняемых чахлой колючей проволокой. Здесь, над погребенной капсулой они поклялись встретиться на этом месте через год, когда Фома вновь приедет в этот райский уголок из Сибири, привезя с собой любовь, закаленную разлукой.

Они сидели на перилах моста и наблюдали за тем, как с пляжа в ночное небо запускают бумажные фонарики со свечами внутри. Фома надел на Ксюшину руку браслет с подвесками в виде слонов, купленный им у лоточницы, пока Ксю посещала туалет, торжественный как мавзолей.

К ним подошел парень с рюкзаком, и по-русски попросился в компанию. Ксюша радушно приняла земляка, а в голове Фомы вспыхнуло: «А вот и второй номер банды клофелинщиков! Теперь один будет отвлекать меня, а второй – подсыпать в ром яд!».

Они направились к Бангла Роуд, посмотреть на полуголых танцовщиц, извившихся как змеи прямо на стойках баров. По дороге к местному «Мулен Руж», они выкурили смолистую индийскую самокрутку, и ворота улицы, сочащейся музыкой и продажной любовью, встретили их объятыми разноцветным пламенем южного сияния.

Будучи уже изрядно пьяным, Фома, тем не менее, старался держать под контролем все манипуляции с общей бутылкой. Однако сочные бедра тайского канкана то и дело отвлекали его от блуждающего сосуда, и когда, вместо знакомой бутылки, ему предложили отдельный, незнакомый стаканчик, Фома нырнул в гигантский, битком набитый туристами и проститутками, бар с одной стороны, и вынырнул из него – с другой, избавившись от собутыльников.

Телефонный звонок в номере Фомы, возвестивший о чек-ауте, поднял его с постели, одетого по-выходному. Сметя со стола письменные принадлежности и бумаги в походную сумку, и оставив немного на чай, Фома скатился со своего пятого этажа на ресепшен, воображая свою растрескавшуюся голову туго перемотанной липкой лентой. Автобус уже ждал, но Фома выбрал и вынул из холодильника, затаившегося в углу холла, пару ледяного пива. Он заплатил улыбчивому трансу за стойкой, и, не дождавшись сдачи, уехал в Сибирь.

Они списались по Вотсапу. В своих письмах Фома называл ее «бандиткой», ей нравилось. Ксюша рассказала, как подралась в ночном клубе с трансвеститом, и снова угодила в полицию.

Через месяц она сообщила, что, для продления визы, собирается в Лаос, и, так как с деньгами туго, поедет со своими новыми друзьями – лаосскими контрабандистами, но на путешествие, все же, попросила у Фомы пять тысяч рублей. Фома пообещал заработать, и прислать.

Еще через неделю Ксюша перестала отвечать на его письма.

Через год Фома вернулся на Пхукет. Он выкопал ром и выпил его в одиночестве.

За полгода до этого на пост лаосских пограничников собаки приволокли полуистлевшую человеческую руку. На запястье руки был дешевый браслет с единственной сохранившейся на нем подвеской в виде слона.

Константин Фомин 03. 2025 г.