Кто пришёл

Раздался звонок. Я закрыл книгу и отложил в сторону листки с только что переведённым текстом. Этот жест, конечно, не нёс никакого смысла, кроме попытки прийти в себя и успокоиться. Была глубокая ночь; второй день погоду лихорадило – с неба то сыпал снег, то лился дождь, и выйти на улицу было просто невозможно. Кроме того, я никого не ждал.

Звонок раздался вновь. Свет горел только в моём кабинете – в остальном же доме царила глухая и пыльная темнота. Уже долгое время я жил затворником, и поэтому нежданный звонок вызвал во мне панику, а вместе с ней – мысль, что рано или поздно любое затворничество даёт брешь, и мир, не в силах стерпеть, что один из его обитателей решил скрыться от людских глаз, наносит внезапный визит, как бы пытаясь извести, уничтожить сам феномен затворничества.

Я не хотел открывать. Падающий от настольной лампы свет слабо орошал пространство близ стола, в то время как остальная часть комнаты растворялась в полумраке, и даже в этот полумрак ступить мне было боязно.

Звонки продолжались.

Встав из-за стола, я направился к парадной двери, включая по дороге свет. У самой двери звонок повторился, и в этот момент звук показался мне оглушительным; я оцепенел в страхе перед тем, что могло находиться за дверью. Не смотря на протестующие во мне чувства, рука моя отперла замок и отворила дверь. В прихожую влетел ветер, обдав лицо колючими каплями ноябрьского дождя. Прищурившись, я заглянул во тьму; на пороге стоял подросток в серой тканевой куртке и нахлобученным на голову капюшоном, что скрывал в тени большую часть его лица.

- Здравствуйте! – сказал мальчик. Голос его, тем не менее, звучал так, будто это был взрослый человек, однако, даже у взрослого голос не кажется таким сухим, монотонным… искусственным.

- Простите, что потревожил вас, - продолжал гость. – Я искал автобусную остановку, но совсем заплутал. Можно я зайду к вам, чтобы немного согреться и позвонить домой?

Я выглянул за порог. Улица была совершенно безлюдной; во многих домах не горел свет. Тротуары морозно блестели в желтовато-болезненном сиянии, что ниспадало с уличных фонарей. Мне было страшно пускать незнакомца.

- Если вам неудобно, я уйду, - предложил мальчик, на что я ответил «чепуха!» и впустил его. Впрочем, закрыв дверь, я жалел об этом решении, которое, к тому же, претворилось в действительность без ведома моей воли, будто возникнув из ниоткуда.

- Не разувайся, - сказал я.

Мальчик отряхнулся и снял капюшон. Я замер, не в силах что-либо произнести; на меня смотрели абсолютно чёрные, безжизненные глаза, словно это были не глаза вовсе, а посаженные в череп стеклянные шарики; будто мальчик был не живым человеком, но умело спроектированной куклой, чью искусственность выдали эти глаза, чёрные, как нефть, единственный изъян, лежащий пределом между живым организмом и рукотворным изделием.

- Пойдём, - сказал я, как загипнотизированный.

От страха, что медленно расползался по телу, я передвигался по дому, как во сне, чувствуя цепкий взгляд чёрных, мглистых глаз. На кухне я дал гостю телефон, а сам сел за стол. Когда мальчик позвонил, передав, что скоро вернётся, он попросил что-нибудь перекусить. Подойдя к холодильнику, я услышал:

- Если можно, молоко печенье.

Не став предлагать что-то более подходящее, вроде горячего чая или какао, я дал мальчику то, что он просил.

- Что это? – спросил гость, указав на лежащую поблизости книгу. Она лежала обложкой вниз, и я бы сразу узнал её и так, если бы не страх, который не отступал ни на мгновение. Протянув руку к книге, я перевернул её. Это был словарь, самый старый, что имелся в доме. Найти такой в наши дни почти невозможно.

- Зачем вам словарь? – спросил мальчик, продолжая поедать печенья.

- Я переводчик.

- А что вы переводите?

- Тексты, которым уже несколько тысяч лет.

Мальчик промолчал и перевёл взгляд на меня. Я не мог понять, что за существо скрывается за этими глазами. Я подумал, что при упоминании цвета глаз чаще всего имеют в виду цвет зрачков, и случается, что известная бинарность даёт сбой – люди появляются на свет с разным цветом зрачков, как бы поделённые непостижимой силой изнутри, будто в одном теле два тела, две жизни, и каждый глаз – это личина одной конкретной сущности; но сейчас я служил объектом внимания безымянной, безродной ипостаси, что, казалось, была вынесена далеко за пределы человеческого мира и одновременно теплилась в самой его сердцевине; что окружала чернеющим океаном светлый уют обитаемого пространства и в то же время залегала корнями глубоко внутри этого лучезарного бытия; в облекающей меня ночи я смотрел ей в глаза и видел собственное отражение, где в моих же глазах отражалась она сама.

Ночь, что царит перед самой вспышкой молнии. Подлинная ночь, неизбывно беременная тьмой и светом.

Мальчик поблагодарил меня и сказал, что ему пора идти. Я проводил его до выхода. На пороге он надел капюшон, после чего вышел за дверь.

Расстались мы, не сказав друг другу ни слова.

Шумел ветер, гоняя мокрые снежинки.

Я запер дверь.

Долгое время моё затворничество никто не тревожил, и я завершил свою работу. Временами же я вспоминал визит непрошенного гостя; воочию я видел его глаза; темень, что наполняла их до самого края, пугала меня, доводя до ужаса; но я понимал, что страх – это попытка не дать ночи узреть саму себя. Пробиваясь сквозь трепет и одиночество, стрелой пронзая бесконечную цепь рождений и гибелей, воссоединяется чернеющий океан, в толщах которого ждёт своей вспышки молния, дабы расцветить темноту, положив границу в каждой её частице и возобновив тем самым ход изначальной черноты.