Кто-то за дверью

Кто-то за дверью.

Прошло уже больше двадцати лет, а тот вечер до сих пор стоит перед глазами, словно застывший кадр на старой, заезженной пленке. Память, штука довольно коварная и избирательная. Она с легкостью стирает лица бывших одноклассников, превращая их в размытые пятна, вымывает даты важных исторических событий и телефоны первой любви. Но вот страх… Настоящий, животный, липкий ужас она консервирует с маниакальной тщательностью. Она бережет его, как музейный экспонат, сдувает пылинки, чтобы в самый неподходящий момент вытащить наружу. Иногда мне кажется, что этот страх стал отдельной сущностью. Он не исчез, он просто переехал. Живет теперь где-то в темных закоулках моего подсознания, этажом ниже, в сыром подвале памяти, свернувшись клубком, как паразитическая опухоль, и ждет. Ждет тишины. Ждет, когда я снова останусь один, и знакомые стены родной квартиры вдруг покажутся чужими декорациями к дурному спектаклю.

Наша квартира была типичной «сталинкой» с высокими потолками и длинными коридорами, где эхо шагов звучало слишком громко. Днем она казалась крепостью: массивные стены, дубовый паркет, запах старых книг и маминой еды. Но с наступлением темноты это пространство трансформировалось. Тени в углах становились гуще. Старая мебель начинала скрипеть, ведя свои бесконечные ночные беседы, а длинный коридор превращался в темный туннель, ведущий в неизвестность. Именно там, в этой геометрии привычного быта, и притаилось то, чему я до сих пор не могу найти названия.

Мне тогда было четырнадцать лет. Ещё не много, но и не так уж и мало, чтобы верить в существ под кроватью. Я считал себя взрослым, циничным и совершенно неуязвимым.

В тот вечер родители собирались долго и шумно. Отец, высокий и статный, боролся с узлом галстука перед зеркалом в прихожей, чертыхаясь сквозь зубы. Мама бегала из комнаты в комнату, цокая каблуками, оставляя за собой шлейф аромата «Climat», тяжелых, сладких духов, которые у меня всегда ассоциировались с праздниками.

— Витя, ты проверил газ? — крикнула она из спальни.

— Да проверил я, проверил, — буркнул отец, наконец победив галстук и надевая тяжелое драповое пальто.

Он посмотрел на меня, стоящего в дверях зала, и подмигнул.

— Ты, главное, никому не открывай. Даже если скажут, что милиция. Или что дом горит. Понял?

— Пап, ну я же не маленький, — фыркнул я, закатывая глаза.

Этот инструктаж я слышал тысячу раз. В последнее время появилось много новостей о грабителях, вот отец и волновался.

— Маленький не маленький, а береженого Бог бережет, — веско заметил он, проверяя карманы, не забыл ли чего.

Мама, уже полностью одетая, в своей лучшей шубе, подошла и чмокнула меня в лоб.

— Еды в холодильнике полно. Колбаса, сыр, котлеты, пюре. Разогреешь. И, пожалуйста, не сиди до посинения у телевизора, глаза испортишь.

Родители около шести, нарядно одетые и пахнущие парфюмом, ушли в гости к друзьям, которые жили через три квартала от нас.

— Будем поздно, — бросила мама. — не скучай. Витя, дверь запри.

Я был этому только рад. Целая квартира в моём распоряжении, это ли не мечта любого подростка?

Когда за ними захлопнулась тяжелая входная дверь, обитая дерматином, я услышал характерный скрежет ключа. Один оборот. Второй. Третий. Затем щелчок нижнего замка. И контрольный рывок ручки снаружи, привычка отца, проверка на прочность. Эти звуки всегда были сигналом свободы, но сегодня, почему-то, они прозвучали как лязг тюремной решетки. Я отогнал дурацкую мысль. Теперь я был в полной изоляции. Мой личный бункер. Счастливый бункер.

Я прошел в зал, чувствуя себя полноправным хозяином вселенной. Телевизор «Sony», гордость семьи, черным монолитом возвышался в углу. Я с наслаждением вогнал кассету в приемник видеомагнитофона. Механизм с жадным жужжанием проглотил пластик. На дисплее загорелись зеленые цифры, а следом послышался гундосый перевод.

Названия фильма я сейчас и правда не вспомню, кажется, какая-то глупая американская комедия про полицейских. Но я помню атмосферу. Это было ощущение украденного у взрослых времени. За окном бушевала ноябрьская истерика: ветер швырял горсти ледяной крупы в стекло, заставляя старые рамы жалобно дребезжать. Деревья во дворе гнулись, и их голые ветки отбрасывали на шторы пляшущие тени, похожие на костлявые пальцы. Но внутри было уютно. Свет торшера под абажуром с бахромой выхватывал из полумрака корешки книг, полное собрание Пикуля, и хрусталь в серванте. Я соорудил себе гигантский бутерброд, открыл пачку чипсов и погрузился в экранный мир.

Время текло тягуче, как мед. Я смеялся над тупыми шутками, но краем уха и глаза всё равно мониторил квартиру. Старый дом жил своей жизнью. Где-то наверху топали соседи, в трубах гудела вода, паркет в коридоре иногда издавал одиночные сухие щелчки, словно кто-то невидимый переступал с ноги на ногу. Обычно я не обращал на это внимания, но сегодня эти звуки казались чуть громче, чуть настойчивее.

К половине одиннадцатого фильм закончился. Экран зарябил «снегом», наполнив комнату тревожным шипением статики. В квартире воцарилась тишина, нарушаемая лишь гудением холодильника на кухне да воем ветра за окном.

Почувствовав, что глаза слипаются, я лениво потянулся, выключил телевизор и направился в ванную. Коридор казался бесконечным. Свет лампочки под потолком был тускловатым, желтым, оставляя углы в тени. Я шел мимо вешалки с одеждой, и мне на секунду почудилось, что мамино пальто шевельнулось, словно внутри него кто-то находился. Глупости. Сквозняк. Или от недосыпа.

Ванная комната у нас была совмещенная, просторная, выложенная еще советским бледно-голубым кафелем. Здесь пахло сыростью, хозяйственным мылом и мятной зубной пастой. Это было самое безопасное место в доме, или я так считал. Оазис чистоты и интимности.

Я зашел внутрь и плотно притворил за собой дверь. Она была тяжелой, из цельного массива дерева, окрашенная в белый цвет слоями краски, накопившимися за десятилетия.

Поворот вертушки, мой личный ритуал. Щелк. Латунный язычок вошел в паз. Я проверил дверь, толкнув её плечом. Заперто. Теперь никто не войдет, даже если бы в квартире кто-то был. Эта иллюзия безопасности рухнула через пару минут.

Я открыл кран. Сначала трубы утробно зарычали, выплюнули порцию ржавчины, и только потом пошла чистая вода. Я плеснул ледяной влагой в лицо, пытаясь смыть сонливость. Поднял голову и посмотрел в зеркало. Обычный подросток, взъерошенный, с красными от телевизора глазами. За моей спиной в отражении виднелась белая дверь и висящий на крючке махровый халат.

Я выдавил пасту, сунул щетку в рот и начал механически водить ею по зубам, глядя в одну точку на кафеле. Шум воды создавал звуковой кокон, отрезая меня от остальной квартиры. И именно сквозь этот шум, сквозь плеск воды о фаянс, пробился он.

Сначала я подумал, что это крыса. Мы жили на седьмом этаже, но эти твари иногда путешествовали по вентиляции. Звук был тихим, шороховатым. Скр-р-р… Скр-р-р… Словно кто-то длинным, твердым ногтем медленно вел по крашеному дереву двери. Сверху вниз. Медленно. С нажимом. Я замер. Щетка во рту остановилась. Сердце пропустило удар, а потом бешено забилось.

Я выключил воду. Тишина обрушилась на меня тяжелой плитой. Капал кран: кап… кап… кап… И в промежутках между этими каплями я услышал дыхание. Не своё. Оно доносилось из-за двери, из темного коридора. Тяжелое, сиплое, влажное дыхание, будто там стоял кто-то большой, кто только что быстро бежал и теперь пытался восстановить ритм, прижавшись губами к дверной щели.

Ветер за окном выл чуть громче, где-то внизу, на улице, проехала машина. Показалось? Наверное. Я усмехнулся собственной мнительности и уже хотел снова включить воду, как звук повторился. На этот раз отчётливее. Это был не скрежет. Это был тихий, методичный поворот дверной ручки. Сначала до упора в одну сторону, потом, после паузы, в другую.

Это невозможно. Абсурдно. Мозг отказывался принимать информацию, подкидывая спасительные варианты. Сквозняк, игра воображения, акустический обман. Но ручка…

Я смотрел на неё, как загипнотизированный. Старая советская ручка-скоба с никелированным покрытием, местами потертым до желтизны. Она начала двигаться медленно, с издевательской плавностью. Тот, кто был снаружи, не спешил. Он словно пробовал механизм на вкус, изучал его сопротивление. Ручка опустилась вниз до упора, нажав на язычок замка. Щелк. Дверь чуть подалась вперед, на миллиметр, но задвижка держала её намертво.

Она медленно поднялась обратно. Пауза. Я слышал, как за дверью переступили с ноги на ногу. Скрипнула половица, та самая, предательская скрипучая половица, которая всегда выдавала отца, когда он крался на кухню ночью, чтобы принять рюмочку коньяка для лучшего сна. Значит, там есть вес. Там есть масса. Это не иллюзия.

Краем глаза в отражении зеркала я увидел собственный испуганный вид: бледное лицо, расширенные зрачки. Ручка ванной, блестящая и никелированная, мелко дрожала, а потом принялась дёргаться сильнее, издавая короткие, резкие щелчки. Кто-то снаружи настойчиво пытался открыть запертую дверь.

— Мам? Пап?

Мой голос прозвучал неуверенно и глухо.

— Мама?

Я подумал, что родители могли вернуться раньше. Может, вечер закончился быстрее, чем планировалось. Но мне никто не ответил. Тишина. Только далёкий ветер и моё колотящееся сердце. Я позвал ещё раз, громче, стараясь придать голосу твёрдость.

— Мама, это ты?

При этом, когда я звал, ручка оставалась неподвижной. Словно тот, кто стоял за дверью, прислушивался. А спустя несколько секунд молчания она вновь принялась дёргаться, и с каждым разом всё сильнее, яростнее, будто некто впадал в исступление от невозможности войти.

— Кто там? — спросил я, и голос предательски дрогнул, сорвавшись на писк.

Нет ответа. Только бешеная пляска дверной ручки.

В голове лихорадочно закружились мысли. В квартире никого не могло быть. Седьмой этаж. Входную дверь я точно помню, что отец запер на оба замка. Он всегда был немного параноиком в этом плане. Ключи имелись только у родителей. Окна во всей квартире были плотно закрыты, на дворе стояла глубокая, холодная осень. Балкон? Он был застеклён, и перелезть на него с соседнего было физически невозможно из-за конструкции дома. Мысли путались, сбивались, и ни одна из них не предлагала разумного объяснения.

Не в силах больше смотреть на эту дьявольскую пляску, я подскочил к двери и обеими руками мёртвой хваткой вцепился в ручку, чувствуя, как с другой стороны её продолжают с нечеловеческой силой дёргать. Я ощущал эти рывки всем телом. Они были мощными, уверенными. Наконец, ручка замерла. Я стоял, прижавшись лбом к холодному дереву двери, тяжело дыша. Ноги подкашивались от нахлынувшего ужаса. Всё это казалось дурным сном, абсурдным и нереальным. Я даже ущипнул себя за руку, но боль была настоящей, а значит, и всё остальное, тоже.

И тут реальность окончательно треснула. Сухой, будничный щелчок выключателя в коридоре прозвучал как выстрел. Тьма наступила мгновенно, густая, абсолютная тьма. Я почувствовал, как пространство вокруг сжалось. Воздух в ванной стал холодным, затхлым, липким. Но это было только начало.

Щелк. Свет вспыхнул, ослепляя меня. Я увидел свое отражение, искаженную маску ужаса. Рот открыт в беззвучном крике.

Щелк. Тьма.

Щелк. Свет.

Щелк. Тьма.

Неизвестный играл со мной. Он щёлкал выключателем с маниакальной скоростью, превращая ванную в стробоскопический кошмар. Вспышки света выхватывали отдельные детали. Полотенце, зубную щетку, валяющуюся на полу, дрожащую дверную ручку. Этот ритмичный свет сводил с ума, лишал ориентации. Казалось, что в моменты темноты в ванной комнате, прямо рядом со мной кто-то появляется, а со светом исчезает.

— Хватит! — заорал я, но мой крик утонул в грохоте.

Игры кончились. В дверь ударили. Не рукой, и даже не ногой. Это был удар всем телом, мощный, таранный удар, от которого содрогнулись стены. С потолка посыпалась штукатурка, звякнули баночки с кремами на полке. Дверь выгнулась дугой, дерево жалобно застонало, готовое лопнуть. Я увидел, как старая краска на косяке пошла трещинами.

Ба-бах!

Еще один удар. Сильнее предыдущего. Я физически ощутил ярость того существа. Оно не просто хотело войти. Оно хотело уничтожить преграду, разорвать её в щепки, чтобы добраться до меня. Я слышал рычание, низкое, гортанное, вибрирующее, которое резонировало в моей грудной клетке. Это не мог быть человек. Человек не может издавать такие звуки и бить с такой силой, чтобы содрогались бетонные стены.

Отсюда некуда было бежать. Я был заперт в тесном пространстве, грубо говоря, три на три метра. Даже схватить нечего для обороны. Зубная щётка, ёршик для унитаза, флакон с шампунем? Смешно. Мне было страшно даже подумать, кто или что там, за дверью. И что со мной будет, когда щеколда не выдержит. А в том, что это рано или поздно произойдёт, у меня не было никаких сомнений. Дверь стонала под натиском, и я слышал, как мелкие щепки отлетают от косяка.

В какой-то момент я не выдержал. Из моей груди вырвался дикий, животный крик, полный ужаса и отчаяния. Из глаз брызнули слёзы. Я больше не пытался казаться взрослым. Я был просто перепуганным до смерти ребёнком. Я отшатнулся от двери, споткнулся и упал на холодный кафельный пол. Не помня себя, я отполз в самый дальний угол, забился под раковину, обхватив голову руками и подтянув колени к груди. Я кричал и плакал, не в силах остановиться. Я вопил, пока не заболело горло, пока голос не превратился в хриплый шёпот.

В тот момент я умер. Та часть меня, которая была рациональной, взрослой, уверенной в завтрашнем дне, просто перестала существовать. Остался только комок оголенных нервов и инстинктов. Я забился ещё дальше в щель между стиральной машиной и стеной, стараясь стать невидимым, желая слиться с кафелем. Я закрыл глаза так крепко, что передо мной поплыли цветные круги, и начал молиться. Я не знал молитв, я просто повторял в голове:

«Пожалуйста, пусть оно уйдет, пожалуйста, мамочка, папочка, придите, пожалуйста».

Я представлял, что будет, когда щеколда сломается. Я видел, как дверь распахивается, и в проёме появляется Оно. У него не было лица в моих фантазиях. Только огромная оскаленная чёрная пасть и длинные, суставчатые руки, которые тянутся ко мне в темноте. Запах гнили и сырой земли начал просачиваться сквозь щели, заглушая запах мыла. Или это мой собственный страх пах так отвратительно? Мои джинсы стали мокрыми, но мне было все равно. Стыд исчез, осталось только желание выжить.

Не знаю, сколько я так просидел, сотрясаясь от рыданий и ужаса. Но в один момент, сквозь собственный вой, я понял, что в квартире снова тихо. Удары прекратились. Ручка больше не дёргалась. Свет не мигал, он был просто выключен. Наступила полная, абсолютная тишина. И эта тишина была, пожалуй, ещё страшнее, чем весь предыдущий шум. Она была вязкой, тяжёлой, звенящей в ушах. Я не ощущал больше чьего-то присутствия за дверью, но был уверен, оно никуда не делось. Оно просто затаилось. Ждёт, питаясь моим страхом.

Несмотря на это, я даже не думал выходить. Я боялся пошевелиться, боялся дышать. Я сидел в темноте, на холодном полу, и ждал. Минуты растягивались в вечность. Каждый скрип старого дома, каждый шорох за стеной заставлял моё сердце уходить в пятки. Мне казалось, я слышу чьё-то дыхание прямо у дверной щели, тихое, свистящее.

Так я просидел около часа, а может и больше. Я потерял счёт времени. Но вдруг всё прекратилось. Так же внезапно, как и началось. Последний, неожиданный резкий удар эхом затих в трубах, заставив меня подпрыгнуть на месте, , и наступила вакуумная тишина. Я слышал, как кровь шумит в ушах, как бешеным молотом стучит сердце. Я ждал подвоха. Ждал, что сейчас оно начнёт царапать дверь или выбивать. Но по ту сторону было тихо. Мертвая, пустая тишина квартиры.

Я просидел так вечность. Время потеряло смысл. Как говорил раньше, может прошел час, может, минута. Холод от кафеля пробрал до костей, зубы начали выбивать дробь. И тут, словно из другого мира, раздался звук, который заставил меня вздрогнуть сильнее, чем удары.

Звон ключей. Знакомый, родной, мелодичный звон связки ключей отца. Лязг замка. Скрип входной двери.

— Фух, ну и погодка!

Голос отца, веселый, чуть хмельной, разорвал пелену кошмара.

— Мать, ты где зонт дела?

— Где-где? Забыла в углу.

Слова мамы звучали устало, но спокойно.

Эти бытовые, нормальные звуки казались мне сейчас кощунством. Как они могут говорить о зонтах? Разве они не видят, что здесь произошло? Разве они не чувствуют запах зла, который все еще висел в коридоре?

«А они ли это? — мелькнула страшная мысль. — Может, это оно претворяется моими родителями, чтобы я открыл дверь?»

Новая порция ледянящего ужаса пронзила мой мозг.

— Сынок, ты спишь? — крикнула мама.

«Нет же, это не оно. Нет».

Я хотел крикнуть в ответ: «Бегите! Оно здесь!», но из горла вырвался лишь жалкий хрип. Я слышал их шаги. Они шли по тому самому коридору. Спокойно, не таясь. Мимо того места, где только что стояло Нечто.

— Свет везде выключен… — проговорил отец. — Наверное, уснул.

Ручка ванной дернулась. Я взвизгнул и вжался в стену.

— Эй, ты там? Чего закрылся?

Голос отца был уже ближе, прямо за дверью.

— Сынок, открой, — тревожно добавила мама.

Я выполз из своего убежища. Ноги были ватными, непослушными, словно чужими. Я протянул дрожащую руку к задвижке.

— Мам, пап, это вы?

— Ну, а кто ещё? — удивился отец. — Ты что гостей ждал?

«Открывать или нет? Может, действительно, оно только претворяется?»

— Сынок, — позвала мама с тревогой в голосе.

Пальцы соскальзывали с холодного металла. Кое-как я все-таки сдвинул язычок и толкнул дверь, ожидая почувствовать на себе зловонное дыхание и прикосновение острых когтей.

Свет из коридора ударил в глаза. Они стояли там, живые, теплые, настоящие. Мама с потекшей от дождя тушью, отец с раскрасневшимся лицом. Они смотрели на меня с недоумением, которое быстро сменилось испугом.

— Господи, сынок, что с тобой? — бросилась ко мне мама, хватая за плечи. — Ты весь белый! Трясешься…

Я вцепился в нее, уткнулся лицом в мокрую шубу, вдыхая запах духов и мокрого меха, и разрыдался. Я выл, пытаясь объяснить, захлебываясь словами. Про ручку. Про свет. Про то, как дверь выгибалась.

Отец, нахмурившись, отстранил меня и вошел в ванную. Осмотрел дверь. Провел рукой по косяку. Потом вышел в коридор, заглянул в кухню, в комнаты. Проверил замки на входной двери.

— Сын, — присел он передо мной на корточки, глядя мне в глаза серьезным, тяжелым взглядом. — Входная дверь была заперта на оба оборота. Изнутри. Окна закрыты. В квартире никого нет.

— Но оно ломилось! — кричал я. — Оно выключало свет!

— Лампочка, может, перегорела? Контакт отходит?

Он щелкнул выключателем. Свет загорелся ровно, без мигания.

— Видишь? Всё работает.

— Ты просто пересмотрел свои ужастики.

Голос отца стал жестче, в нем появились нотки раздражения. Взрослые не любят, когда их пугают тем, чего они не могут объяснить. Им проще обвинить тебя во лжи или фантазиях.

— Нервы. Переходный возраст.

Мама поила меня валерьянкой на кухне. Я видел, как дрожат её руки, когда она наливала воду. Она не верила мне, нет. Но она боялась. Она чувствовала, что в квартире что-то было раньше. Воздух что ли стал другим, но она гнала эти мысли прочь.

А я смотрел на дверь ванной. На ней, на уровне груди взрослого мужчины, едва заметно, но отчетливо виднелись глубокие царапины на лаке. Свежие царапины. И чуть ниже, вмятина, словно от удара чем-то твердым. Отец тоже их видел. Я перехватил его взгляд, когда он проходил мимо. Он видел, задержал взор на секунду, побледнел, но промолчал. Ничего не сказал. Просто закрыл на ночную щеколду дверь тем вечером.

Я так и не узнал, что это было. Призрак? Демон? Существо, проникнувшее из другой вселенной? Или безумие, на миг овладевшее реальностью? Мы переехали из той квартиры через три года. Но тот вечер навсегда изменил меня. Я понял, что стены не защищают. Замки — это иллюзия. И теперь, спустя двадцать лет, живя в другом городе, в современном охраняемом доме, заходя в ванную комнату, я первым делом поворачиваю защелку. И иногда, сквозь шум воды, мне кажется, что я слышу то самое хриплое, влажное дыхание за дверью. И я боюсь выключить воду, чтобы не убедиться в этом наверняка.