КУБИК РУБИКА в СоЛяРКИСЕ

Вольский проснулся с головой, напоминающей радиоприёмник, который ловит все волны разом. В ушах гудело, будто в мозгу застрял трансформатор в который ударила молния, а перед глазами сверкали искры и плыли круги — не то от вчерашней «Столичной», не то от воображаемых светящихся ручек громкости, которые он крутил всю ночь, пытаясь «настроить» треснувшую стену.

На полу валялся предмет, похожий на баян, изуродованный проводами: клавиши светились, как лампочки в в мигающей ЭВМ, а меха тянулись к розетке, будто пытались её удушить, оставляя на линолеуме чёрные следы — точь-в-точь как гусеницы танка.

«Или я вчера сжёг клуб, или клуб сжёг меня», — подумал он, тыкая ногой в клавишу «До». Та взвыла, как порвавшаяся струна гитары в жаркой импровизации ».

Рядом, обняв пустую бутылку «СОЛНЦЕДАР» (этикетка облезла, обнажая надпись «Яд. ГОСТ 666-69»), храпел Кожемякин. Его лицо напоминало экран телевизора «Рубин»: рябь, снег, и где-то в помехах угадывалась фраза: «Человек, который обменял усы Сталина на усы чеширского кота».

Стена вздрогнула, и обои поползли вниз, как занавес в доме культуры после финального аккорда «Ленинградского рок-клуба». Вместо кирпичей открылись бесконечные строки кода, будто пьяная курица, перепившая самогона, танцевала на клавиатуре.

Из дыма, пахнущего палёным трансформатором и дешёвым одеколоном «Саша» (аромат, знакомый каждому совковому инженеру), выполз тощий силуэт в потрёпанной кожанке. Его поясницу украшал чёрно-белый узор — штрих-код, криво выбитый, как татуировка в зоне, но гордый, как герб СССР.

— Ээээ, приятель… — Вольский окинул его взглядом, к котором читалось-час от часу не легче.Черти в голову полезли — Ты что, пачку «Примы» на жопу наклеил? И вчера в клубе так скакал?

Тип дёрнул за кабель, торчащий из спины, как антенна из рации:
— Это не обои, дед. Это билет в завтра.
— В какое завтра? — Вольский пнул «баян». Тот захрипел и выдал звук, похожий на скрип расшатанного проигрывателя. — Если кто то предлагает мне счастливое завтра,лучше что нибудь выберу из своего вчера!

Кожемякин застонал, перевернув бутылку. На дне снова замигал крошечный экранчик.Но теперь на нем уже светилось «ERROR 418. Самовар не найден. Попробуйте чайник?»
— Чего там? — Вольский наклонился, шаря по полу в поисках спичек.
— Да барахлит меня, что то, Володя… — Кожемякин ткнул пальцем в надпись. — Допился на бутылке — экран полыхнул…
— Чайку бы… — мелькнуло у Вольского. — Или хоть бычок. Нос сразу защекотал запах недокуренной сигареты.Когда подгоревший табак пахнет угольком-А то у меня, трубы так и полыхают.

— Володь, — перебил Кожемякин, — терпи.По утру,что карманах,что внутри всегда пусто-закон распространения творческой энергии.

Силуэт расхохотался, тыкая в них светящейся жопой:
— Это не про чайник! Это вы — чайники!
— Сам ты чайник! — Вольский потянулся к гитаре, на деке которой,во время очередного срыва,нацарапал-Спасибо что живой» Надпись отдавала алкогольным перегаром,дымом сигарет и истерикой.

— Эх… Водки нет, чая тоже — так хоть песню затянем…

Вольский взял гитару и так ударил по струнам,что от этого звука,растаяли как во сне,еще не давно,казавшиеся реальными стены.Это было похоже то ли сон то ли на похмелье в стиле сюрреализм.На этом месте возникла пустота, из которой как джин из ниоткуда,появился снова тот тип,но теперь его жопа сверкала цветомузыкой.

— Вот и вход, — силуэт толкнул их в дыру. — Добро пожаловать в будущее.
— А как звать-то тебя? — спросил Кожемякин, уже падая в пиксели.
— Зовите Шнырь-мажор, — усмехнулся тот. — Здесь имена не нужны. Здесь аватарки.

— Ава……Чего…..? — пробормотал себе под нос Вольский, судорожно хватая ртом воздух, словно затяжку. — Слово выговорить не может, зато анус светится — как значок на груди комсомолки.