Кукла

Кукла

Эпиграф

Кавалер Орденов Невинной Крови,

С ним походная кухня:
Щипчики, скальпели, зажимчики,
А ты сегодня будешь моей раненой куклой

«Тибибо» Веня Дркин

Я был влюблен в куклу, не судите меня строго. Если бы видели ее лицо божественно белого цвета, тщательно обложенное косметикой, голубые глаза тоненький носик с маленькими ноздрями и золотистые рыжеватые волосы, ярко-красные губы, тоненькие ручки и ножки, вы бы, возможно, тоже влюбились и потеряли голову.

Я увидел ее случайно, в магазине, она сидела на краешке маленького фонтана, смотря то ли на красивые итальянские платья в витрине, то ли на свое отражение в мутно-прозрачных стеклах-зеркалах. Я скользил по ее очертаниям секунд 15, ожегся взглядом и решил познакомиться.

У меня есть правило: подходить к куклам или сразу, или никогда. Женщины всегда четко считывают наш интерес, тут они умнее и наблюдательнее мужчин. И если первые секунды встречи есть возможность поразить воображение (хотя бы неожиданностью, решимостью и напором), то чем дальше, тем эти шансы все больше падают. Хуже всего пялиться во все глаза, но не приближаться. Женщина подсознательно теряет к тебе интерес, считает, что ты лузер и слабак.

В общем, я сжал кулаки, так что ногти впились в ладони, досчитал до десяти и приблизился.

— Привет! — сказал я.

Кукла продолжала разглядывать мутные пятна витрин. В ее спокойных больших с коралловым оттенком глазах не изменилось ровным счетом ничего. Рука, поднятая в каком-то непонятном мне жесте, то ли приветствия, то ли прощания, с двумя вздернутыми пальцами, а двумя скрюченными (возможно, обращенная к кому-то, ушедшему несколько минут назад), не пошевелилась и оставалась висеть в воздухе.

Я понимал ее. Платья привлекали сильнее мужчин, которых хоть отбавляй, но мало кто сможет купить такой вот наряд стоимостью со средний китайский автомобиль.

Я, однако, сделал еще попытку. Сделал шаг вперед. И встал между ней и витриной. Я хорошо выгляжу, изящно одеваюсь. Я трачу на парикмахера не меньше, чем любая женщина. Современная стрижка с выбритыми висками и затылком, аккуратные ногти. К тому же, брутальность придает мне мужественность.

От меня так просто не уйти!

Теперь она уже вынуждена смотреть на меня, а не на продукт итальянских модельеров.

— Меня Игорь зовут, а тебя? — cказал я.

Кукла мне не ответила, лишь склонила голову, она вообще была молчалива. Словарный запас, как я выяснил после, был невелик. Однако, я увидел, что я ее заинтересовал.

Мы долго гуляли в тот день по извилисто-квадратным улицам, воздух пах черемухой и одуванчиками, которые даже выхлопные газы не могли заглушить. Я ей что-то рассказывал, рассказывал и рассказывал. Было легко. Встречались мы и на следующий день, и на послеследующий, а вскоре откровенно стали спать друг с другом, не вылезая из постели. У нас оказалась масса общих знакомых и общие увлечения. Музыка, литература, и спорт, и архитектура.

По утрам кукла куда-то исчезала, но, кажется, ей этого хотелось все меньше и меньше.

В конце концов она спросила, может ли перевезти свои вещи ко мне.

Оказалось, что кукла живет с мальчиком, точнее, жила, и надо поехать к нему и забрать у него два платья, пальто, колготки и набор косметики, пару книг.

Это был яркий солнечный день. Зелень пышно разрасталась на улицах, грозя, кажется, все собой заполнить. Полы подъездных пролетов, по которым я бодро, несмотря на предупреждения, проскакал следом за ней, напоминали шахматные клеточки, отчего я казался себе если не ферзем, то уж точно бодрым офицером, пересекающим агрессивно диагонали доски и ловко сбивающим с ног неуклюжие сонные пешки противника.

Его дверь была густо бордовой. Какое-то время я стоял снаружи. Но время тянулось, а дверь все не хотела мне отдавать любимый объект из пластмассы, волос и резинок, и я постучал. Потом постучал снова. Там внутри что-то происходило.

Наконец бордовый прямоугольник дал трещину. И между коричневым краем и бело-синей стеной показался провал. Изнутри раздались крики. Мужские. Щель увеличилась, и кукла вылетела на площадку.

Мальчик, видимо, не понял ее мессенджа (а может, кукла, владея малым запасом слов, не смогла ему объяснить). Это был смешной, худой и взъерошенный малый. Сперва он остолбенел, разглядывая нас маленькими черными глазами, потом выбежал из квартиры и преследовал нас, спускавшихся к свободе.

Вскоре он принялся кричать и размахивать игрушечным пистолетом (мы уже переместились во двор, таща два чемодана).

Он люто визжал, то подбегая, то отбегая назад. Потом, нарезая круги, попытался пнуть меня, но я схватил его за пятку, и он упал на бетон.

Я боролся с ним, катаясь по траве и стараясь выбить оружие. Прибежали соседи, кричали и шумели. Пробовали аккуратно нас разнять, спрашивали, в чем дело, и делали ставки.

Спустился откуда-то дед с охотничьим дробовиком и вынырнул из ближайших кустов кавказец, размахивающий наганом. Мне было смешно, потому что боец из мальчика был неважный и я скорее в шутку возился с ним по газону и асфальту, не желая делать больно или травмировать.

Удивительным было другое: сквозь его «объятья» я как бы чувствовал боль, струящуюся сквозь его сердце, связки, суставы. Она перетекала ко мне. Мне было его жалко. Моя бывшая тоже ушла от меня к какому-то красавцу, и с тех пор я два года боялся женщин и довольствовался лишь коротким интрижками.

Закончилось все тем, что мальчик поднялся и, вытирая ссадины и ободранные локти, поплелся, громко рыдая, домой. Он был жалок и растрепан. Его игрушку украли.

Соседи бурно поддержали нас аплодисментами и разошлись.

А мы с куклой отправились ко мне.

Ночи мы проводили вместе, а по утрам я шел на работу, а ее подсаживал на подножку трамвая, едущего в сторону университета, где она хлопала глазами на парах. Не знаю, что она там слушала, мне ни разу не удалось с ней поговорить на тему профессии. Когда тема заходила об учебе, ее лицо принимало загадочное как на картинах эпохи возрождения выражения.

Я кормил ее кашей с длинной ложки, укладывал спать и рассказывал сказки. Сперва она не требовала много заботы. Ей было со мной интересно. Ей были любопытны и важны мои мысли и планы. Во всяком случае, она всегда увлеченно слушала и никогда не перебивала.

То был наш медовый месяц, месяц абсолютного взаимопонимания и взаимопроникновения в души друг друга, но я еще не знал, что пластмассовый предмет таит внутри себя много сюрпризов.

Проблемы начались, когда она стала учить и запоминать новые слова.

Сперва их, как уже говорил, было не много. «Деньги», «привет», «как дела», «любовь», «лето» «утро», «трусы», «поцелуй» и т. п.

Потом появились : «Отношения», «дай», «еще», «абьюзинг», «личные границы», «кадилак» (это слово я вообще не знаю где взяла), «неважно», «дети», «средства связи», «оставь в покое», «где ты шлялся», «ты невнимателен», «право обладания» и т. п.

Особенно любопытными были слова «много», «большая» и «еще».

Приставляя их ко всем другим, кукла выстраивала умопомрачительные конструкции, сбивавшие меня с ног.

«Большие отношения», «большие деньги», «большая любовь».

Тут дело в том, что слова-то она выучила, а вот сложные связи между ними выстраивать не научилась.

И не могла никак объяснить, что именно значит «большая любовь» или «большие отношения». «Большой дом» или «большие пирожные».

Дальше — больше, мы стали все время ссориться. Причина находилась во всем. То у куклы было плохое настроение. То потерялся ботиночек с правой ноги (их было много, они валялись везде, один я даже случайно раздавил), то я не там повесил штаны, то тарелку не так помыл. То масло в фарфоровом контейнере испортилось. Характер ее пластмассовых мозгов —был достаточно скверным.

Их, вдобавок, все время заедало. Особенно после мультфильмов, кино про секс и разных блогеров.

Мы ругались дома, на улице, среди общих знакомых и даже не видясь, по телефону.

Мы приходили в наш любимый бар, где любители-гитаристы играли на музыкальных инструментах, а поэты читали плохие стихи, и где нас все знали. И там она начинала орать и истерить. Кукольные брови взлетали вверх, носик топорщился и острел. Тоненькие ноздри расширялись. Я ненавидел ее в эти минуты. Я тоже начинал кричать, совсем забывая, что кукла — всего лишь пластмасса и переживать из-за нее не стоит.

Мы начинали выбегать из бара. Потом возвращались. Потом бегали друг за другом и друг от друга.

Мы как бы участвовали в театре, где зрителями являлись наши знакомые, а мы актерами.

Ирина, Вика (девочки из тусовки), Бармен (всегда грустный и ироничный), старый рокер Фред, журналистка и тайная стриптизерша Виолетта, Музыкант Боб, толстый парень Пуздро, живший на чужих квартирах, Косматый Александр (поэт) — все наблюдали за нами, иногда помогая советами.

Люди становились невольными участниками наших мелодрам. «Игорь, она там». «Маша, он здесь». «Игорь, она вернулась». «Маша, он успокоился» и т. п. «Игорь, она внизу тебя ждет, за левым крайним столиком, спустись». «Маша, он больше не бьет кулаками себе по голове. Можно идти», «Игорь успокой ее, она совсем одна». « Маша поцелуй его, он скучает». «Игорь, она ждет, ну не тормози» и т. п.

Особенно старался Пуздро, человек-чайка, живущий за чужой счет и на вписках, он всегда сидел в этом баре на одном и том же месте, каждый вечер. Он давал нам сеансы доморощенного психоанализа, которые, как ни странно, меня успокаивали.

Но тревожным было другое.

Я стал невольно придавать кукле человеческие черты. Видеть в ней личность. Со мной произошло то, что философы прошлого называли синдромом Реанимэйшин.

Итальянский традиционалист Евигилатия называл это: «оживлением мертвой принцессы».

Белебунг «кукольной проекцией».

Старик Кант «конечной остановкой».

Спиноза «Эффектом остекленения».

Люди из пикапа «окаблучиванием».

Владимир Шамшурин «позицией снизу».

А мои пацаны во дворе многозначным и туманным термином «прирос к пизде».

Ее руки казались живыми и трепетными. Глаза маленькими бабочками, даже стервозный носик с его небольшой щербинкой (косяком фабрики игрушек) был очень милым и не похожим ни на что больше.

Поссорившись, прооравшись, наглотавшись коктейлей и набегавшись, мы соединялись и падали в объятья друг друга. Вроде бы мирились. Кукла утыкалась носом в мой воротник, и все вроде бы шло гладко до следующей ссоры.

Но мои-то нервы были не пластмассовыми.

Наши отношения катились под откос. Взаимопонимание пропадало.

В ее отсутствие я в отчаянии порылся в ее вещах, пытаясь, быть может, найти какие-то сведения о ее прошлом, в которых, возможно, крылась причина сегодняшнего поведения.

Никаких дневников или записок мне обнаружить не удалось (кукла не обладала саморефлексией), однако, в одной из коробок я нашел инструкцию, к ней прилагающуюся.

Я узнал много нового.

Оказывается, в районе спины, где позвонки, и с внутренней стороны бедер, а также под затылком, у нее были различные кнопки, влияющие на ее поведение.

Согласно отчетным данным, функционирование куклы могло протекать в следующих режимах:

Меланхолично-флегматичный (тихий).

Умиротворенно-спокойный (медленный).

Весело-бодрый (убыстренный).

Яростно-вспыльчивый (быстрый).

Бешеный (ультра-быстрый).

Последний рекомендовалось использовать только в случае необходимости, поскольку его вибрации могли повредить кукле и окружающим.

Кукле не рекомендовалось перегреваться. Пить много томатного сока. И сидеть у окна. Обращаться надо было с ней осторожно. Следить за температурой помещения. Не рекомендовалось ронять или бить. Резкие звуки голоса также могли ее напугать.

Ничего не было сказано, впрочем (сколько я ни искал), о конструкциях «большая» и «много». И о встроенных программах обучения. О выходящей из строя функции говорения.

Судя по инструкции, все должно было регулироваться кнопками, однако в моем случае все было совсем не так, режимы переключались сами по себе. И стихийно.

Возможно, когда она садилась на стул, кнопки нажимались сами, наталкиваясь на твердую спинку (я везде стал подкладывать подушки). А скорее всего она когда-то сильно упала и ударилась о твердый пол (кто-то бросил, как вариант) и стрясла электронную плату.

Я стал догадываться, что имею дело с глубоко испорченным механизмом, а то и вовсе с производственным браком.

Дальше — режим орания включался все чаще. Она орала днем и изредка по утрам. Потом стала орать по вечерам и ночам. Я с напряжением искал заветную кнопку у нее на спине, чтобы включить и успокоить.

Еще одна переводящая режим кнопка была между ног. Я хотел на нее нажать, но кукла взмахивала руками, дергала ресницами и не давала мне прикасаться.

Для человечества и для собственного опыта я принялся изучать куклу дальше, однако понял, что долго так продолжаться не может. Я решил, что нужно с ней поговорить, дождался выходных и посадил на диван.

— Слушай, — сказал я. — Ты меня доводишь. Устраиваешь истерики, Обещаешь, что изменишься, и не меняешься, так дальше быть не может…

Кукла покорно моргнула глазами. Ее лицо выражало удивление и озадаченность. Никогда оно не казалась мне настолько искусственным и фальшивым.

— Может… — сказала она.

— Ты хочешь чего-то большего, чего я тебе дать не могу. Моя зарплата — такая, какая есть. Может, ты и заслуживаешь другой жизни, но я только то, что есть. Мы живем, как можем.

— Хочешь, — сказала кукла и чуть качнулась.

Я думал, что разговор будет тяжелым, но по мере того, как я выдавливал из себя слова и слышал звук собственного голоса (а он звучал твердо и ровно), я все больше успокаивался и приобретал уверенность. И чувствовал себя лучше.

— Хочешь… Да, ты что-то хочешь, а объяснить мне не можешь. Даже этого я понять не могу. Только слышу «много», «еще» и «большая». Я не миллионер. И не секс-гигант. И не могу постоянно тебя развлекать и массажировать твое пластмассовое тело, перебирая кнопки и разминая пальчики и живот. Я простой парень… Мне нужно работать, а твои истерики меня лишают абсолютно всех сил.

Я сделал небольшую паузу, вдохнул и выдохнул.

— Короче, мы расстаемся и…

Тут голос мой оборвался.

Потому что я не знал, что еще можно сказать.

А еще потому, что я с ужасом и изумлением услышал резкий и глухой звук.

Кукла хрипела, словно она была ржавой насквозь, и ее механизм давно никто не мазал маслом. Это было похоже и на звук старого катера, и на хихиканье, и на кудахтанье. Словно поезд скрипел на старых рессорах. Слез у нее не было. У нее вообще, насколько я успел изучить, не было слезных желез.

Я больше не смог ничего сказать. Звук меня поразил и напугал, будто я услышал скрежетание дьявола в глубокой шахте. Моим расшатанным нервам и не такое тогда чудилось. Я встал и ушел на кухню. А когда вернулся, куклы не было. Она собрала свои вещи и исчезла.

Что было дальше, не помню. Это было смутное тяжелое для нас время.

Кукла таскалась по барам и кабакам. То здесь, то там ее видели наши общие знакомые. Что я сам делал — точно не скажу. После работы я много пил и смотрел мелькающие боевики…

Потом, приходя в себя, разглядывал наши общие фотографии.

Вот я держу ее на ладонях. Вот она сидит у меня на плечах. Вот я укладываю ее спать в кукольный домик и накрываю одеялом.

Вот мы вместе пьем чай из крошечных как лепестки розово-желтых чашечек. Слезы струились по моему лицу. Я перестал бриться и принимать душ. После работы я иногда приходил домой и ложился в кровать, не раздеваясь, в пиджаке и брюках, и долго курил, иногда напиваясь и с трудом просыпаясь к утру. Бросить работу я не мог. Она оказалась спасительной палочкой.

Я понял, что всегда хотел жить вместе. И еще завести куклят. Разговор о них, правда, кукла всегда резко обрывала, ссылаясь на малопонятные мне аргументы и медицинские термины.

Я остался один. Иногда смотрел по сторонам и видел, как скучают вещи, которые она не забрала. И которые, видимо (тут я иронизировал), скоро придет забирать другой мальчик, а я выбегу с пистолетом кричать и глупо им размахивать (правда, у меня пистолета не было).

Я пытался посещать психолога. Но толстая тетя неопределенного возраста, расплывшаяся на стуле, как вид троллейбуса в стекле после дождя, брала слишком дорого. Она не успела мне помочь за один сеанс. И только посоветовала небольшую книгу «Пластмасса и метал, виды сплавов и способы взаимодействия».

В тот момент у меня появилось чуть больше свободного времени и чуть больше денег, и я решил, что потрачу его на себя. Я записался в кружок пения, запланировал сходить в бассейн, покататься на лошади, поиграть в гольф и слазить в соляную пещеру.

С лошади я упал, на пении подрался с каким-то хрипевшим мужиком (сильно меня раздражавшим). В бассейне наглотался голубоватой воды и разбил бутылку с вискарем. На гольфе мазал по мячам и пел песню, которую выучил на пении, а в соляную пещеру не пошел, решив, что в таком состоянии заблужусь. И никто не будет меня оттуда вытаскивать.

Я стал бояться яркого солнечного света и глубокой темноты тоже.

У меня появился конъюнктивит, спазмы в желудке, кашель и почему-то хромота на левую ногу.

Про куклу доносились робкие слухи. Говорили, что она в ужасном состоянии.

Кнопка истерики вдавилась и не отжималась больше.

Ее видели в барах с тушью, растекшейся по щекам, она сидела в мягких креслах, курила и глотала разноцветные коктейли.

Через две недели она вернулась. Я не удержался и пустил. Я соскучился. Сперва мы жили душа в душу, а потом стало еще хуже. Я снова убегал из дома. Кричал и бил бутылки во дворах (странное образовалось увлечение) и т. п. Вдобавок я узнал, что за время расставания кукла успела со всеми переспать. С Сергеем, Виктором, журналисткой Виолеттой и даже с толстым Пуздро, который жил на чужих квартирах и бесплатно давал советы.

Это было выше моих сил.

Однажды ночью я решился. Я встал, аккуратно взял ее на руки и понес на улицу.

Кукла ничего мне говорила, хотя проснулась и смотрела на меня своими хлопающими глазами.

Я спустился, вышел из подъезда, дошел до дороги и прошагал несколько километров до торгового центра, где когда-то увидел ее на фонтане.

Сперва я думал разобрать ее на запчасти, но потом решил, что так будет лучше.

Я посадил ее у фонтана, поправил платье.

Когда я обернулся, она безмолвно сидела, подняв правую руку. Два пальца вверх, два прижато к ладони, то ли провожая кого-то, то ли приветствуя какую-то личность впереди себя.